Приключения 1977

«Да, у каждого свои проблемы, — подумал Данков. — Для старого, одинокого человека это, может быть, и трагедия».

Ему стало жалко Клавдию Дмитриевну.

— Ну а в остальном-то она как? Нормальный человек?

— Пьяница.

— А что еще?

— А что ты хочешь узнать?

— Хочу понять, в чем дело. Вы рассказали, как она в окно высунулась и кричала. А я хочу знать, какая она дома, когда окна закрыты.

Клавдия Дмитриевна усмехнулась.

— Зачем тебе это?

Данкову стало неудобно, он заговорил с необычной горячностью:

— Да как же еще спасти вашу собаку, Клавдия Дмитриевна? Чтобы поговорить с Монаховой, надо понять ее, надо найти дорогу к ней.

— Я уже пыталась говорить. И по-доброму тоже. Но в ответ — отчужденность, неприязнь.

— Может, жизнь у нее была нелегкая? — сказал Данков и подумал о том, сколько еще людей сидит к нему на прием с большими, жизненно важными делами.

Учительница задумалась и ответила:

— Нелегкая, правда. Сначала проводником на железной дороге. Потом маляром. Без мужа о двоих ребятах думала. Но такая жестокость к животному?! Ведь какими ее ребята вырастут?

— И никто не помогал ей?

— Не знаю…

— Хорошо, приглашу я ее, побеседую… Может, это поможет.

— Очень прошу тебя, Николай, не перепоручай никому. Сам поговори. Не будешь наказывать ее?

— А разве вы нас наказывали, Клавдия Дмитриевна?

Учительница улыбнулась, сказала:

— Ну, извини, Николай, я, пожалуй, пойду.

— Вы меня извините, Клавдия Дмитриевна. Может, я что не так сказал.

— Нет, нет. Я тебя понимаю. Наверное, и с озлобленным человеком можно найти общий язык. И наказанием тут мало чего добьешься… Может, тебе и не стоит вызывать эту Монахову?

Учительница медленно пошла к двери.

— Я завтра же приду к вам, Клавдия Дмитриевна. Обязательно приду, — громко сказал Данков.

Но дверь уже закрылась. Чтобы скрыть от самого себя смущение, Данков стал аккуратно складывать в красную служебную папку бумаги и заявления, оставленные ему посетителями.

Когда он поднял наконец голову, перед его столом стояли мать с сыном. Мать — крупная, с ярким румянцем на щеках. Видно, с сердцем неважно и гипертонией страдает, почему-то решил Данков. Ее сын, белобрысый, с аккуратным пробором парень, почти на голову выше матери. Он смотрит на Данкова своими голубыми глазами серьезно, пожалуй, даже строго.

— Мы от инспектора детской комнаты Конкиной. Ее не застали, решили к вам. Так что уж извините.

— Слушаю вас.

Их рассказ был несложен. Парень вернулся из колонии. Комиссия по делам несовершеннолетних направила его в пятое автохозяйство города. Но там в приеме на работу отказали. Начальник отдела кадров сказал, что без среднего образования он парня в автослесари не возьмет.

Ну и бюрократ этот Добилов, подумал Данков. Знает, что творит беззаконие. Знает, но творит. Да, этот Добилов хорошо усвоил, что уровень его личной работы пока что оценивается не количеством добрых и нужных дел, исправленных человеческих судеб, а процентом нарушений трудовой дисциплины, увольняемости, текучести, сменяемости кадров.

Данков вспомнил, как Добилов на районной комсомольской конференции говорил о важности воспитания подрастающего поколения, о профилактике правонарушений среди подростков. Он критиковал тогда руководителей предприятий, учреждений, ЖЭКов, которые закрыли на замки пустующие помещения, залы, красные уголки, спортивные площадки. Досталось от него и директорам клубов, которые больше всего беспокоятся о выполнении финансовых планов.

Досталось и ему, Данкову, за то, что его работники не поддерживают должных контактов с руководителями и общественными организациями районных предприятий.

Данков тогда не оправдывался и полностью поддержал Добилова. Все, о чем он говорил, было правильно. Да вот сам-то он, видно, хорош.

Данков кашлянул в ладонь и смущенно посмотрел на мать и ее сына.

— Вы прежде времени не расстраивайтесь. Все будет хорошо.

Склонившись над столом, он на служебном блокноте размашисто написал свой номер телефона и протянул листок парню.

— Вот возьми. Завтра после двенадцати позвонишь. Я скажу, что делать и к кому пойти. Считай, что рабочее место автослесаря тебе обеспечено.

Проводив их, Данков уселся за стол и, забыв о своем правиле, закурил. Зимой этот Добилов не принял Мотылеву, которая судилась за подделку листков нетрудоспособности, а потом и Осипова, который отбыл наказание за драку по пьянке. Мотылевой, правда, отказал умело. Сказал, что оклад у машинисток в автохозяйстве небольшой. Посоветовал пойти на завод железобетонных конструкций — там платят больше. Даже позвонил туда. Заботливым человеком представился. В таких, как Добилов, не разберешься сразу и на чистую воду их не выведешь — научились говорить о важных вещах как надо и при ком надо.

В кабинет вошла худенькая розовощекая девушка.

— Вы начальник милиции? — деловито спросила она, удобно усевшись на стуле.

— Да! Разве вы на прием шли к другому?

Не смутилась.

— Тем лучше. Значит, попала к тому, к кому надо! Я так долго ждала… Не разрешите ли стакан воды? У вас в отделении даже напиться негде.

С любопытством смотрел Данков на эту уверенную в себе девушку, протягивая ей стакан.

— Благодарю, товарищ майор… Скажите, вы гуманный человек?

— Это вопрос не по существу.

— Почему вы так отвечаете?

— Вы же не за интервью пришли.

— Несомненно. Но от вашего ответа зависит многое. И я надеюсь…

— Может быть, вы причину своего прихода изложите?

— У меня личных просьб нет.

— Вы хотите просить о другом человеке?

— Разумеется, да!

— Почему разумеется?

— Потому что человек сам сделать этого не может.

— Почему же?

— Он болен. Практически недвижим.

— Чем мы можем помочь ему?

— Лично вы и ваши сотрудники ничем.

— А вы?

— Я думаю, что без меня ему будет трудно.

— Кому ему?

— Моей тетке.

— Пока не понимаю.

— Я разъясню. Тетке далеко за семьдесят. На улицу не выходит. У соседей ей одалживаться стало неприлично.

— И что же?

— Она живой человек. Рассудок ясный. Горда по-своему. Но кашу и чай ей варят чужие люди. Они же уборку делают.

— Вас это смущает?

— Нет. Скорее возмущает. Это не тот случай, когда несчастье облагораживает людей.

— Опять не понял.

— Зачем вы скромничаете, товарищ майор? Вы же мудрый человек…

— Давайте все же вернемся к делу. Данков ждал и не торопил ее.

— Я не хочу говорить о людях плохо, — после паузы продолжала девушка. — Но уверена — соседям нужна теткина комната, а не ее здоровье. Их забота — пустая видимость.

— Зачем же так?

— Они уже записались на мебельный гарнитур. И холодильник. В их комнату все это не поставишь.

— У тетки какая площадь?

— Двадцать и три десятых квадратных метра.

— А у них?

— Примерно столько же.

— И что же?

— Рассчитывают на ее комнату.

— Расчет — это еще не право на площадь.

— У них связи. А насчет права… Оно у них, по-моему, есть. Они научные работники, и им дополнительная площадь полагается. Я выяснила.

— Чем больна ваша тетка?

— Спондилез.

— А вы не предполагаете, что их помощь бескорыстна?

— В их положении это было бы наивно.

— Почему же?

— Их трое в одной комнате. А здесь возможность…

— Неубедительно. Они ведь взрослые люди и не могут не знать, как такие дела решаются. Вы-то сами что хотите?

— Ухаживать за теткой.

— Для этого не требуется разрешения милиции.

— Спасибо большое. Я знала, что милиция всегда поможет.

— Ну вот и хорошо.

— Скажите, я должна установить опеку?

— В данном случае необязательно.

— А как же я смогу ночевать у тетки? Соседи могут воспротивиться.

— У вас московская прописка?

— Конечно. У нас с мамой однокомнатная квартира.

— Тогда и беспокоиться нечего. Я дам указание участковому инспектору.