Мой знакомый медведь: Мой знакомый медведь; Зимовье на Тигровой; Дикий урман

«Он тоже скоро не сможет добираться до ловушек, — подумал Росин, глядя на его посеревшее, заросшее бородой лицо. — Его бы сейчас и Наталья не узнала. Щеки впали, глаза провалились, волосы стали матовыми и выпадают целыми клочьями».

Посидев немного, Федор отрезал от шкуры узкий ремень и не торопясь принялся срезать с него шерсть, чтобы из кожи опять приготовить клейкую студенистую массу.

«А в Москве сейчас уже, наверно, продают мимозу, — подумал Росин. — Телеграммы бы послать к 8 Марта».

С каждым днем когда‑то большая шкура становилась меньше и меньше. Теперь и этой клейкой массы не вдоволь: всю шкуру сварить нельзя, она нужна еще как одежда.

Росин перестал вставать с нар. В ушах появился какой‑то звон, то и дело мутнело в глазах. Голод медленно делал свое дело. Давно уже началась атрофия мышц: руки и ноги стали страшно тонкими. Казалось, стукни нечаянно о край нар — и сломаешь.

Федор тоже не намного лучше. Часами он неподвижно лежал на нарах и молчал.

— Удивительно устроена память человека, — тихо, как будто в полузабытьи, заговорил Росин. — Я вот прошлые экспедиции вспоминаю. Сколько ведь всего было: и мороз, и ливни, и тонули, и горели, и голодали тоже, — а сейчас из всего этого только что‑нибудь веселое вспоминается. Зато все хорошее как на ладони. Горная Шория.. Говорят, не хуже Швейцарии. Сейчас только и помню этот яркий осенний лес по склонам… А то, что со скалы там сорвался, уж как‑то вроде и забылось… Вот так же, наверное, и после этих приключений будет. Вернемся домой, отдохнем, и все забудется: и голод этот, и тоска, и холод. Неужели так будет? А, Федор?

Федор не ответил.

«Какое же сегодня число? — думал Росин. — Я уже сколько‑то дней ничего не зачеркивал в календаре. И не помню сколько, совсем пропадает память… Вот так вот, наверное, и приходит смерть… Почему‑то совсем не страшно… Федор что‑то говорит. Что он говорит? Никак не могу осмыслить… А, понял, очень много снега, весной будет наводнение… Кого затопит? Ничего не пойму. О какой избушке он говорит, о каком озере? Не хочется думать. Лучше лежать, ни о чем не думая».

Стены, чувал, Федор — все начало кружиться, он что- то говорил, но сам не понимал себя.

Федор повернулся на нарах. «Что это с Вадей? Куда он встает?»

Росин, не одеваясь, без шкуры и босиком, подошел к двери, открыл и вышел из избушки.

«Неужто умом тронулся?» — испугался Федор и торопливо слез с нар.

Росин стоял босиком на снегу и смотрел пустыми глазами на озеро.

— Ты что это?

— Мы где, Федор?

— Как это где?! Ступай быстрее в избушку! Почто вышел?

— Не знаю. Что‑то, Федор, с головой творится, кружится все как во сне.

— Поди ляг на нары.

Росин лег, закрыл глаза.

«Верно, с голода все, — думал Федор. — Поболе бы есть нам надо. — Он взглянул на шкуру. — От нее больше не отрежешь, и так уж едва прикрывает от холода. — Посмотрел в заиндевелый» дальний от чувала угол. Там, под кустиком бересты, остатки запасов. — Если досыта — на пару ден, а надо, самое малое, на месяц протянуть».

Росин открыл глаза и смотрел на прокопченный потолок. Сейчас он был почему‑то, как никогда, низко.

«Как в гробу, — думал Росин. — И мрак какой‑то могильный».

Лицо отекло, мелко, неприятно дрожали руки. Во всем теле удручающая слабость.

Росин старался отвлечься, думать о чем‑то другом. «Где‑то сейчас Борька? Рулит, наверное, где‑нибудь по Тобольскому тракту».

Вспомнилось, как два года назад в такую же вот зимнюю ночь часа полтора стоял на дороге — и ни одной машины… Наконец из‑за поворота вырвались два белых в мельтешащем снегу луча. Росин поднял руку. «Давай забирайся!» — «О! Да у тебя «МАЗ»! Живем», — обрадовался Росин. «Живем! — согласился Борька. — Далеко?» — «В Тобольск». — «Торопишься?» — «Да надо бы побыстрее». — «Сегодня скоро не доберемся… Но все равно поехали. Раньше вряд ли кто приедет».

Борька не торопился. Катушку с высоковольтным кабелем, за которой ехал, можно было получить только завтра. во второй половине дня. Так что время у него было, и он чуть ли не всю ночь вытаскивал по трассе застрявшие в сугробы машины. «Такой уж у нас, брат, обычай. А у меня вон какой зверь! Черта из болота вытащит».

«А нас отсюда и Борькин «МАЗ» не вытащит», — подумал Росин.

Мысли сами собой возвращались к происходящему.

«Да, вот к чему привела тебя муза странствий… Неужели тут все и кончится? Сколько всяких планов… А что успел? Почти ничего. Не ахти уж какие важные экспедиции, шесть печатных статей, четыре папки необработанных материалов. И все. А сколько бы можно успеть. Если бы не надеяться на потом. Этого «потом», оказывается, может и не быть».

Росин смотрел на потолок, стены. Они в багровых отсветах огня. Он отвернулся к стене… Но сон не приходил. Перед глазами многолюдная городская улица. «А что изменится, если в этой массе идущих людей не будет одного человека? Что из того, что какие‑то книги буду читать не я, а кто‑то другой? Кстати, я так могу и остаться должником в трех библиотеках. Надо было перед отъездом сдать книги».

Федор зашуршал сеном на своих нарах.

«И о нем, — продолжал думать Росин, — будут говорить, как на собрании о Якиме: «Полно мертвых‑то вспоминать. Иван отведет. Что он, хуже Федора урман знает…» Где‑то сейчас Оля? Пришла, наверное, из института. Может, в кино собирается… А может, брат, как тогда, перед отъездом, опять устраивает вечеринку по случаю какого- нибудь дня рождения… Весело было. Хорошие ребята. Днем работают, вечером в институтах. Выдается время — ходят в кино, в театры, дни рождения справляют и даже за город иногда выезжают все вместе… И у каждого есть мечта… Почему же мне всего этого мало? Ведь предлагали же место в институте… А может, Оля была у мамы и все узнала?»

Резкий, истошный крик толкнул спящего Федора. Он повернулся на нарах и уставился на Вадима.

Тот тоже поднялся на локти — слушал.

— От напужался, думал, с тобой опять что!

Над тайгой снова пронесся короткий злобный вой.

И вдруг два вопля будто захлебнулись один в другом.

Доносился какой‑то клекот, шум, грызня!

— Рыси, что ли, сцепились? — спросил Росин.

— Так, верно. Гон у самцов. Ружье бы, обоих кончить можно. Они теперь шальные. А как у тебя голова?

— Ничего вроде. А что?

— Ты помнишь, нонче босиком на снег ходил?

— Припоминаю что‑то.

Из тайги снова донеслись душераздирающие вопли больших длинноногих кошек… Росин пластом лежал на нарах. Он не спал, он просто не мог больше держаться на локтях. Его удивляло, как еще может держаться на ногах Федор. Голод как‑то не брал его. Федор носил дрова, кипятил воду, ходил за березовой корой и даже кое‑как старался поддержать порядок в избушке.

У Росина вначале слегка, потом все сильнее опять начала кружиться голова…

— Вадя, Вадя, — слышалось сквозь сон.

Открыл глаза. В избушке уже светло. Перед ним стоял Федор.

— На вот, ешь. — Федор протянул глиняную миску и ложку.

Росин удивленно посмотрел на Федора.

— Почему такой кусина мяса?! Сколько же тут норм? А у тебя? — Росин заглянул в миску Федора. Там такой же кусок, разве чуть поменьше.

— Ешь, так надо. Больше на малом пайке нельзя — помрем.

Росин открыл рот спросить еще что‑то, но передумал и набросился на мясо и вкуснейший бульон.

Съел, и еще сильнее захотелось есть.

— Повремени, потом еще поешь, — сказал Федор, пристраивая на угли еще горшок с мясом.

— Ты что, Федор? — с испугом спросил Росин. — Мы же так за два дня все съедим. Сам говорил: «Не медведь, на зиму не наешься».

— Так нужно. Сил набраться надо… Есть у меня задумка… Пан или пропал.

Глава двадцать восьмая

Федор установил в углу бревно. Росин что было силы швырнул нож. Лезвие вонзилось точно посреди маленькой затески. Это получилось так ловко, что показалось Федору случайностью. Но Росин еще раз махнул рукой, и лезвие вонзилось в свой первый след.