Дорогие звери

— Не казак, — сказал он, — а каторжник беглый, в честь его и названа станция Ерофей Павлович.

Он выпил изрядно рислингу, и тон его мне не понравился.

— Вот посмотрите, — сказал я, показывая книгу «Новая Даурская земля», — на каждой странице напечатано: «Ерофей Павлович».

Инженер сказал мне по-французски:

— С известной точки зрения казаки и каторжники — одно и то же.

На это я ответил бельгийцу, что с известной точки, пожалуй, и бельгийцев можно назвать каторжниками.

Так вышла эта маленькая война.

Невер

Автобус на золотые промысла Алдана идет от станции Невер. Тут сошел не только мой враг инженер, но и друзья, добродушный Ведьмедь и талантливый Ярик. Сразу же стало без них пусто, и вдруг уже забытый в уголке китаец сказал:

— Мне у вас очень нравится.

После долгого молчания и моего немого вопроса он объяснил:

— У вас нет мандаринов и богатых купцов, все одеты у вас просто, и едят у вас почти одно и то же все, и можно подойти к каждому, и он будет говорить, о чем только захочется, и все это оттого, что нет классов, и этого нет нигде на земле.

Так вот китаец говорил, а мне-то и в голову не приходило, что у нас в поезде как-то особенно хорошо и что эта простота отношений явилась вследствие принципиального решения уничтожить классы. Фронт, конечно, велик, а участок, отведенный для каждого бойца, очень мал, кажется, убираешь за кем-то без конца, а он-то на тебя и не оглянется и не даст посмотреть на себя с лица… А вот пришел человек со стороны, из Китая, и наслаждается, не видя вокруг себя мандаринов.

— Вам, — ответил я, — со стороны видно лучше.

И на это он с убеждением:

— Конечно, лючче.

Река Амур

Мы недалеко от Хабаровска и скоро должны увидеть великую реку Амур. Иному довольно прочитать о чем-нибудь и все: смотреть незачем, он знает. А я полстолетия слышу «Амур», полстолетия читаю и ничего не могу понять, ни сказать, пока сам не увижу своими глазами. Два разных типа людей, как будто с двух разных планет. Один в трепете ждет, чтобы после всю жизнь говорить: «Я видел Амур!» Другой читает газету и равнодушно слышит потом: «Амур проехали!» Для меня не только важно, что сегодня я вижу Амур, а мельчайшие подробности земного ковра, по которому теперь где-то совсем уже недалеко идет, да, конечно, нельзя про такую реку сказать бежит: Амур не торопится! — нельзя даже сказать, что течет, все реки текут и струятся, но Амур-река идет. Вот я теперь видел, как он идет, и говорю, а если бы не видал, то сказал бы, как все, что течет. Мне показалось в утро перед встречей с Амуром, что за ночь на земле совсем переменился узор зубчиков и рубчиков на ковре, до того с детства привычных, что и не замечаешь его, пока не заедешь в такие края, где он не такой. Особенно пленительны были мне ярко-красные большие гвоздики. В долинах, защищенных горами от северных ветров, вместо таежных деревьев — пихт, лиственниц и кедров — были ясени, липы, дубы. Перед тем, как увидеть Амур, нас со всех сторон заключили болота, и только в большой дали, оказалось в за Уссурийском крае, синела цепь гор.

И вот скоро этот самый Амур, — какая встреча! Рядом стоит китаец, чуткий юноша.

Вот и Амур! Там, где теперь мост, у Амура на его какую-то великую затею не хватило воды, и посредине остался остров. Береговые таежные сопки уходят в туманную даль… Будь помоложе, взял бы да и запел.

ОЛЕНЬ-ЦВЕТОК

Змеиная теща

Удар железнодорожного колокола разбудил нас в Уссурийской долине. По всей вероятности, мы были недалеко от того места возле озера Ханка, где, по рассказу Арсеньева, [1] герой его Дерсу Узала спас ему жизнь во время внезапного тайфуна со стужей и снегом. Конечно, с тех пор прошла железная дорога, многое изменилось возле Ханки, но вскоре из разговоров с учеными и потом личным опытом я убедился, что изменение в Уссурийском крае ничтожно в сравнении с тем, что делает железная дорога в иных местах. Край настолько не обжит и не изучен до сих пор, что о каких-либо «гибельных последствиях цивилизации» и думать нечего. Теперь вдруг бесчисленные экспедиции, от геологии до кино, лавиной ринулись на край, даже в нашем вагоне их несколько, и я нахожусь в счастливых условиях скоро о всем справиться у самих же людей, а не рыться в их книгах. Знатоки края рассказывали нам о разных зверях, населяющих горы Сихотэ-Алиня, о многих неизученных видах рыб в озере Ханка. В особенности заинтересовала меня кусающаяся черепаха. В озере Ханка будто бы черепахи этой неисчислимое количество и попадается она на переметах для рыбы постоянно в большом числе. Близко знающие озеро люди говорят, что в одно лето переметами будто бы можно наловить до пяти тысяч таких черепах. Сейчас японцы с нами говорят о концессии. Они уже давно об этом подумывали и даже в ближайшем к нам порту Цуруге сделали бассейн для приема черепахи из озера Ханка. Кроме драгоценного у гастрономов мяса, кровь этой черепахи имеет целебное значение, а панцирь идет на изделия. По-видимому, ловля черепахи для экспорта скоро начнется в большом количестве, и теперь уже возят ее понемногу во Владивосток. Как раз несколько таких черепах вез в нашем поезде один молодой человек. Раз во время разговора с одним ботаником кто-то крикнул мне: «Ноги, ноги берегите!» Оказалось, это одна из черепах удирала из ящика и пробиралась между моими ногами куда-то в поисках родной воды озера Ханка. Мы взяли эту черепаху на столик и стали рассматривать: она была с тарелку величиной, овальной формы, в черном панцире с какими-то затеями. Чтобы рассмотреть ее голову, мы подставили к ее рту палочку. Мгновенно черепаха схватила эту палочку так крепко, что мы вытянули из-под панциря голову со всей длинной черепашьей шеей, и, думается, если бы стали дальше тянуть, то прочь оторвали бы голову. Говорят, японцы именно так и делают: дадут палку, вытянут, чикнут по шее и прямо стаканами пьют целебную кровь.

Глаза у нее желтые, злющие, и вся кусачая черепаха, с вытянутой шеей, когда смотришь на нее, кажется в отдаленном родстве со змеей, вроде как бы змеиной тещей. Мне мелькнуло вдруг при виде такой черепахи воспоминание об одном рассказе на Амуре, таком, казалось мне, невероятном, что даже записывать его я не стал, как чисто «охотничий». Рассказывал один говорун, что в Амуре водится черепаха, кусающая людей с необычайной силой и всегда в секретное место (рассказчик назвал это место пасхальным), и что одного его знакомого казака во время купанья она укусила и повисла там. К счастью на берегу Амура тут около места купанья была китайская кузница. С великим трудом, весь посинелый от страшной боли, поддерживая обеими руками черепаху, казак дотащился до кузницы, и тут китаец калеными щипцами заставил черепаху освободить пасхальное место.

— Возможно ли, — спросил я ученых людей, — чтобы эта черепаха из Ханки проникла в Амур?

Оказалось, вполне возможно, и очень интересно было отметить это в связи с вопросом миграции дальневосточных животных.

И у нас начался разговор о ходовом звере, кочующем из Сибири в Маньчжурию и дальше, подобно перелетным птицам.

Реликт

Конечно, в вагоне были не одни только ученые. За каждым нашим словом следили местные люди, переселившиеся из европейской части страны. По тому, как они следили за нашими словами, и по их замечаниям можно было понять, что от нас, людей со стороны, им очень хотелось бы знать об этом крае мнение, имеющее общеобязательное значение, как будто сами они растерялись, не знают, хорошо ли тут или плохо, и ждут от нас определения качества. Если бы мы стали бранить местную природу и нравы, по всей вероятности, они бы хором начали со своей стороны приводить доказательства невозможности хорошей жизни в этом краю тайфунов и неожиданных наводнений, уничтожающих сразу труды многих лет. Но я проверил потом: большинство из таких людей великие патриоты своего края, и если что-нибудь похвалить и даже от чего-нибудь прийти в восторг, то это как раз и будет то, чего они ждут от свидетеля со стороны. Впрочем, мы сами у себя в доме почти все такие, и потому заведено и обязательно в смысле «приличия», чтобы гости старались открыть в доме хозяев хорошее и объявить его единственным. Как ни старайся, однако, представить дальневосточную природу прекрасной, все-таки надо признаться, что с точки зрения общеизвестной экзотики, хотя бы индийской, эта экзотика жалкая. Ученые говорят, например, что на Дальнем Востоке есть древовидный папоротник, реликт, оставшийся здесь от третичной эпохи. Но не надо думать, что эти папоротники в самом деле деревья, как в настоящих экзотических странах. Пройдешь мимо такого папоротника, не обратишь никакого внимания, но ботаник разгребет землю, покажет подземный коротенький ствол и с таким видом, как будто нашел алмаз первой величины, станет доказывать, что это именно и есть знаменитое растение тропических стран — древовидный папоротник. Удивление и уважение к экзотическим существам на Дальнем Востоке является лишь, когда поймешь жизнь реликта: ведь это же реликтовый край.