Они живут рядом со мной (сборник)

Оказалось, что этих животных все-таки можно перехитрить, можно поймать в крысоловку крысу, и так же просто, как обычную мышь, только для такого дела должна быть использована новая крысоловка, в которую раньше ни одна крыса не попадалась… Мы принялись за изготовление новых ловушек, и в каждую новую ловушку нам удалось поймать по крысе. Только по одной крысе! И все — к такой крысоловке наши враги даже не подходили. Горький опыт одного животного становился опытом его сородичей. Правда, этот опыт не шел дальше, и крысы запоминали только ту ловушку, в которой уже побывала их подруга, — новые, только что изготовленные нами крысоловки, видимо, особого подозрения у них не вызывали, что и помогало нам хоть как-то бороться с нашествием прожорливых грызунов…

Воевать с крысами мне пришлось уже зимой, в декабре, а до этого я близко познакомился еще с одними животными, которые задали мне немало интересных вопросов…

Приближалась осень, приближались сырые осенние ночи с дождем и ветром, без луны и звезд, приближались так называемые волчьи ночи, и я, конечно, ждал, когда волки, жившие в нашем лесу, соберутся в осеннюю стаю…

К осени волки обычно собираются в быстрые и хорошо организованные отряды. Чаще такой отряд — единая семья: мать-волчица, отец семейства — матерый волк, волчата, родившиеся в этом году — прибылые, и прошлогодние волчата, что не успели еще подрасти и окрепнуть для самостоятельной дороги, — волки-переярки. Пять, семь, восемь волков совершали свои глубокие, быстрые рейды по зимним дорогам. Порой волки терпели поражения, встречая охотников, под громом выстрелов откатывались в глухие места, скрывались в чащобах, спасая каждый свою шкуру, но после отступления снова собирались вместе и, укрыв хвостами свои носы, чутко спали на краю открытого редколесья, а на следующую ночь хорошо отлаженный механизм стаи снова вел серых охотников по зимним дорогам.

Монолитность и маневренность волчьей стаи не могли не вызывать восхищения. Но вместе с тем меня по-прежнему продолжали удивлять рассказы о том, как стая жестоко расправляется со своим раненым собратом, не обращая внимания на его положение в отряде…

Я не мог не верить охотникам, с которыми коротал долгие зимние ночи пушного промысла, не мог не верить рыбакам, с которыми коптился в курных избушках в тайге, на берегу озера, не мог не помнить и о нашествии волков в тревожные годы войны. И всегда было одно и то же: если не мешать голодной волчьей стае, то тяжелораненый волк тут же уничтожается недавними товарищами по отряду.

Эту особенность поведения серых хищников хорошо знали, и в годы наиболее свирепых волчьих нашествий выстрелом задерживали стаю, наседавшую на сани… Вздыбившийся конь рвал упряжь, а человек стрелял из саней в преследователей. Когда заряд картечи достигал цели, волчья стая отставала, чтобы расправиться с попавшим в беду собратом…

Что же это? Где же взаимопомощь?.. Я пытался тщательно разобраться в логике поведения стаи и находил только одно-единственное оправдание для волков, казавшееся мне верным…

Раненый собрат — безусловно, обуза для стаи, совершающей длительные зимние рейды. Остановиться около пострадавшего, приносить пищу, выхаживать — наверное, такой поступок был бы слишком сложным для волков. Остановиться — означало потерять возможность добывать пищу, ведь волка зимой кормят только ноги. Тогда неминуемая гибель всей стаи. А сзади еще могут организовать преследование, и следы приведут охотников к месту остановки стаи. Нет, лучше идти дальше, идти ради спасения остальных. А как же попавший в беду? Просто оставить, надеясь, что выживет, поправится и догонит? Но в зимнем лесу тяжелораненое животное обречено — ему не найти для себя никакого пропитания… А почему речь идет именно о тяжелораненом животном? Да только потому, что разорванная холка, вспоротый бок — пустяки для волка. Такой волк не задержит стаю, не отстанет, вместе со всеми продолжит поход, а на отдыхе будет старательно зализывать раны… Так что волк, который отстал, остановился, упал, сам по себе уже обречен. А если собрат и так обречен на гибель, то зачем пропадать солидному куску мяса. И, руководствуясь этой жестокой, но верной логикой хищника, здоровые животные рвут недавнего сотоварища по отряду.

А не приведет ли такая жестокая логика хищников к уничтожению всей стаи?.. Когда волки разорвут одного собрата, ранить второго, затем третьего… Что останется тогда от волчьей стаи?..

Но ранить следующего волка, выбить из стаи, бросившейся к лошади и саням, второе, третье животное почти никогда не удается. И происходит это не потому, что стая уже успела насытиться и отстала… За лошадью, запряженной в сани, где сидит враг-человек, да еще навстречу выстрелам, не может нестись один волк — для этого необходима развернутая атака с фронта и флангов. Но вот атака захлебнулась, нападающие понесли потери и отступили. Здесь сработал еще один четкий механизм коллектива — без соответствующего количества животных не может быть успешной охоты, а тем более в таких сложных условиях.

А может быть, и у волков есть мудрый, помогающий жить механизм, который удерживал дроздов от посещения курмы, где совсем недавно нашли свою гибель их товарищи? Может быть, и к волкам приходит положительный опыт после ошибок, неудач, поражений — может, выстрелы и гибель собрата оставляют в памяти этих животных не только вкус свежего куска мяса?.. Но об этом мне хочется поговорить в другой раз, а пока я вернусь к главной теме рассказа и вспомню примеры замечательной взаимопомощи у волков, у тех самых животных, которые способны вроде бы совсем бессмысленно на первый взгляд растерзать собрата, попавшего в беду…

Волчье логово нашли без меня. В деревню принесли пятерых волчат, посадили их в высокий ящик, из которого малышам самим ни за что было не выбраться, и закрыли этот ящик вместе с волчатами в крепкий рубленый амбар. Удачливые охотники уселись за стол делить завтрашнюю премию, которая полагалась за добычу хищников. О премии легко договорились, но к утру в амбаре волчат не оказалось…

Утром мне показали следы волков, что вели из леса в деревню, и глубокий подкоп под амбаром. По отпечаткам лап я без особого труда разобрал, что выручать щенков ночью приходили мать-волчица и волк-отец. В поступке волка и волчицы не было ничего странного — родители обязаны были помочь своим детям, но мое удивление вызвала другая деталь отважного похода: вместе с матерью и отцом в деревню ночью приходили и два прошлогодних волчонка…

Эти прошлогодние волчата были уже ростом с волчицу. Весной, по окончании зимнего похода, им выделялось в тайге собственное хозяйство и запрещалось заглядывать в родительский «дом», где подрастали их младшие братья и сестры. И прошлогодние волчата, волки-переярки, вели летом самостоятельный образ жизни и только иногда встречались с матерью и отцом для совместных охот. Такие сборы волчьей семьи в летнее время происходили очень редко, но прошедшей ночью родственники сошлись вместе и вместе направились в деревню на выручку волчат…

Как покинули деревню пятеро освобожденных волчат: несли ли их в зубах родители и старшие братья, или они сами шли в середине отряда — разобрать не удалось: волки ушли обратно в тайгу через болото, оставив за собой только глубокую борозду смятого хвоща. Из деревни в лес тянулась по болоту настоящая цепочка волчьих следов — след в след, которую охотники привыкли встречать лишь по осенним холодам, когда объявлялся сбор стаи для совместной жизни в трудное зимнее время.

Волчья цепочка протянулась до ручья и тут разделилась на две тропки. Одна тропка уходила в лес, в еловый остров, по краю бурелома — это мать и отец уводили за собой щенят, и теперь на белых сырых пятнах лесной глины нет-нет да и попадались мне следы малышей.

Тропа волка и волчицы вела далеко в сторону от того места, где еще вчера было логово и куда нагрянула беда. Но другие следы участников похода, следы волков-переярков, потянулись по ручью как раз туда, где прошлогодние волчата с весны устроили свое летнее хозяйство.