Потомки Нэнуни

В первую половину зимы мы потеряли несколько лучших собак. Двух зарезали секачи, два самых храбрых пса погибли в когтях барсов. Во время новогодних праздников приобрели трех новых, и среди них ласкового, умного сеттера-лаверака Дона. Он прежде ходил только по птице, но хозяин, старый друг нашей семьи Антон Павлович Ко́зак, заверил, что пес азартно облаивает домашних чушек. Мы частенько, за неимением лучших, мобилизовывали таких новобранцев. Правда, большинство шло на зверя не сразу, но в обществе опытных иные быстро обретали навык. Дон, впервые встретившись со зверем, бесстрашно кинулся преследовать один на один.

Сначала кабан уходил прыжками, потом перешел на рысь, зашагал мельче. След собаки заходил то с одной, то с другой стороны, но тянулся неотступно; они покинули, зону кедровников, уходя к южному подножию горы. Здесь раскинулось старое редколесье, и, хотя встречались куртины бурого орешника, видимость стала лучше.

Прошли километра два, когда заметили ковылявшего навстречу Дона. Сеттер шагал как-то враскачку, длинный хвост мотался из стороны в сторону: вроде от радости, но слишком размашисто… Мы бросились навстречу и поняли: левая передняя лапа перебита в голени, держится лишь на сухожилиях и коже.

— Дон, Дон, что с тобой! А ну сядь, покажи лапку!

Он послушно сел, глядя на нас большими выразительными глазами, неловко поднял раненую лапу и теперь сознательно завилял хвостом. Жорж присел рядом на корточки:

— Ах ты, бедняга, как он тебя… Вот горе. Что будем делать?

— Черт его знает, — я было тоже растерялся. — Давай попробуем наложить лубок, перевязать, может, кость срастется. Он умница, кусаться не должен. Перевяжем, сделаем теплое гнездо, оставим дожидаться, а сами попробуем догнать, рассчитаться за него. Идет?

— Давай. Эх, не хватило у бедного опыта, наскочил, видно, вплотную, не поберегся как следует.

У подножия толстого клена Георгий Николаевич принялся мастерить гнездо. Наломал охапку орешника с листом, сверху выложил сухой травой. Я срезал тонкую липку, расколол на плашки, и мы приступили к операции. Прощупал перелом. Пес дернулся.

— Тихо, Дон, тихо… — Мне показалось, я соединил сломанную кость правильно. Быстро наложили лубки, обмотали чистым носовым платком, надежно перевязали мягким шпагатом. И удивительно — Дон ни разу не зарычал, не оскалился, только изредка тихо скулил. Покорно подставлял раненую ногу, смотрел доверчивыми глазами, а под конец, выслушав похвалу, снова повилял хвостом. Мы гладили его по голове, приговаривали: «Умница, Дончик, хороший, потерпи…», и он терпел так, как терпел бы, вероятно, не каждый охотник.

Его положили в гнездо таким образом, чтобы больная лапа находилась сверху, не мешала. Я нагнулся и сказал ласковым, но приказательным тоном:

— Будь хорошей собакой, Дон, лежи спокойно, не вертись. Спокойно лежать! Мы пойдем за кабаном дальше, а потом вернемся, унесем тебя домой. Понял?

У него дрогнула, приподнялась в кривой собачьей улыбке губа. Мне казалось, он понимал каждое слово; глядя нам вслед — не шелохнулся.

Скоро наткнулись на лежку кабана — место их встречи. Неопытный Дон в самом деле налетел на засаду слишком прямолинейно. Зверь сбил его и так катал, что удивительно, как пес остался жив. На площадке в несколько квадратных метров снег был вытоптан, кусты помяты. Очевидно, услышав наше приближение, разъяренный секач, просто не успев добить Дона, пустился наутек. Как ни странно, после свалки зверь стал терять меньше крови: вероятно, выходное отверстие от пули затянуло жиром.

Попадалось много следов, шедших в разных направлениях, отличать «свой» без крови становилось все труднее, но мы были так сердиты за Дона, что решили преследовать до темноты: будь что будет!

Примерно через час нагнали остальные собаки, стало легче. Теперь впереди рыскали собаки, и мы, уже не опасаясь внезапного нападения, почти бежали. Но солнце все опускалось, тени удлинялись, приближались сумерки, а зверь ни разу не ложился.

В конце концов свора куда-то исчезла. Я поднялся на последний холм, над усеянным кочками распадком, и остановился в раздумье. Жорж спустился на занесенное снегом болотце и стоял понурясь, без сил. Я понимал, он находится в состоянии крайней апатии: выдохся окончательно и ждет, когда я наконец подам команду кончать погоню, идти обратно. Ведь нужно еще подобрать Дона и доставить его на табор. Отсюда до собаки несколько верст, а там еще дальше — и на пути высокий перевал. Было обидно, я чувствовал, что надежда уплывает с каждой минутой, и все-таки чего-то ждал.

В этот критический момент в боковом ключе раздался лай. Я выскочил на вершину, понимая, что, если побегу на лай, потеряю обзор, а с ним и последнюю возможность увидеть зверя. Собаки слабые, устали, задержать не смогут, он уйдет: нужно заметить секача, когда он появится на противоположном склоне.

Прошла минута. Гон сдвинулся, и я их увидел. По крутому косогору бежал крупный, издали совсем черный, длиннорылый зверь. За ним, отстав на несколько шагов, трусили казавшиеся козявками пес Север и какая-то из новых собачонка.

Нужно стрелять, но передо мной вершины деревьев, кусты; кабан и собаки мелькают как сквозь сетку, сделать прицельный выстрел немыслимо. Прыгать вниз по склону? Быть может, появится какая-то прогалина? И я запрыгал, не глядя под ноги…

Удар, мне показалось, в лоб, был так силен, что я сел и какое-то время не мог опомниться. Потом понял, что удар пришелся не в лоб, а в нос. Провел рукой и наткнулся на сучок, который с маху вошел в ноздрю, сломался и застрял. Нащупав, не раздумывая, рванул. Кровь ударила так, что я увидел красный фонтанчик; окропила бороду, куртку, патронташ, даже брюки. Схватил пригоршню снега, прижал к носу и вдруг осознал, что сижу на прогалине и четко вижу всю группу на противоположном склоне. Они рысью движутся в том же порядке.

Какой нос? Боли и крови как не бывало!

Сидя по движущейся цели стрелять неудобно. Вскакиваю и ловлю на мушку черного зверя. Далеко — шагов триста. Делаю вынос и стреляю: раз — нет, два — нет, три — нет! Сейчас уйдет, все пропало! Уже темновато, куда бьют пули, не видно, и я не в лучшей форме. Еще немного, и он достигнет границы леса, а там — поминай как звали.

Перевел дух, собрался, целясь скорее не глазами, а каким-то шестым чувством. Треснул четвертый выстрел и… силуэт вздрогнул, сгорбился, ткнулся носом в снег, опрокинулся на бок и покатился по крутому склону. Собаки мигом его настигли, и все поехали одним клубком.

— Ого-го! Убил? Ушел? Где ты? — гремел в овраге знакомый бас. Усталость Жоржа улетучилась в одно мгновение. Его как сдуло с болота. А я скатился в ключ и, хватаясь за кусты, начал карабкаться к застрявшей в зарослях рычащей компании. От волнения ли, от мороза, но кровь из раненого носа хлестать перестала.

С трудом отогнали собак, начали осматривать кабана и в недоумении переглянулись: то был вовсе не секач, а старая, на редкость могучая чушка. И что еще удивительнее — из нижней челюсти на несколько сантиметров торчали хотя и не толстые, но достаточно острые желтые клыки. Жорж протер очки:

— Секачиха! Впервые вижу такую…

Я и сам, перевидев сотни убитых кабанов, таких клыков у самки не встречал. Мы завели за эти клыки петлю охотничьей веревки и вдвоем стянули чушку на дно оврага. Собаки шли за нами гурьбой, в снегу позади оставалась длинная глубокая волокуша с красной полосой.

Нужно было торопиться, но проделали все по правилам. Обработали и укрыли надежно. Поверх нарубленного кустарника навалили несколько тяжелых обгорелых валежин, не забыли приладить гильзы и бумажки. И без передышки заспешили своим обратным следом.

Было совсем темно, когда добрались к памятному дереву и диву дались. Дон спокойно лежал на том же боку! Он лишь заерзал при нашем приближении.

Быстро переложили все содержимое в рюкзак Жоржа, а в мой бережно усадили раненого пса, оставив снаружи только забинтованную лапу и умную голову. Я сел, продел руки в лямки и поднялся на ноги.