Два лика пустыни

Вот и это ущелье — с громадными и нависшими над узкой полянкой черными скалами. Начало не предвещало ничего хорошего. Там, где раньше струилась вода, было сухо, на дне бывшего родничка белели камни и травы давно посохли под жарким солнцем. Но чем дальше и выше пробирался газик, тем все зеленее становилось ущелье, и вот наконец какая радость: на пути появились заросли мяты и с сиреневых цветков их взлетела целая стайка бабочек-сатиров. Здесь уже влажная земля, значит, вода доходит сюда ночью, когда нет испарения.

Еще дальше — еще зеленее ущелье, гуще травы. Цветущая мята сиреневой полоской вьется по ущелью, с боков ее сопровождают лиловый осот, кое-где желтая пижма, высокий татарник и шары синеголовника. Всюду тучи бабочек, такого изобилия я никогда не видел. И масса птиц! Высоко подняв головки и со страхом поглядывая на машину, бегут по земле горные куропатки, стайками поднимаются полевые воробьи, шумной ватагой проносятся мимо розовые скворцы. Сейчас они молоденькие, серенькие, и слово «розовые». к ним как-то не подходит. С водопоя взлетают стремительные голуби.

Я не сомневаюсь в том, что такое множество бабочек не могло здесь вырасти. На каждый квадратный метр зеленой полоски растительности ущелья приходится не менее чем две-три штуки. Их гусеницы объели бы все растения. Между тем никаких поражений растительности нет. Да, сюда, в этот спасительный уголок, слетелось, сбежалось, сошлось из соседних засохших ущелий немало жителей гор.

В ущелье уже легла глубокая тень, хотя всего лишь около четырех часов дня и вершины противоположного склона еще золотятся от солнца. Кончилась жара, и легкий ветер кажется таким прохладным и милым после долгого, изнурительного жаркого дня.

На рассвете вокруг стоянки раздалось множество разных звуков. Кричали кеклики, порхали птицы, со свистом крыльев над пологом пролетели скворцы и голуби. Мой спутник фокстерьер нервничал и настойчиво требовал пробуждения, пытаясь выбраться из-под полога.

Вскоре в ущелье заглянуло солнце и сразу стало усердно припекать. Я отправился бродить по ущелью, сопровождаемый роем бабочек и не переставая удивляться их изобилию. Как бывает в природе, когда какой-либо вид появляется в массе, бабочки были непугливы, смелы — собирай их руками.

Меня обрадовало это многоликое общество насекомых, давно не встречал такого их изобилия. И главное, не видно никаких следов человека. Скотоводы ушли рано весной, и за лето густая трава покрыла истерзанную за зиму землю.

Приглядываюсь к самым многочисленным бабочкам — бабочкам-сатирам и замечаю у них то, что давно открыл у многих других насекомых. Каждая бабочка, в общем, придерживается определенного участка и, если ее не особенно настойчиво преследовать, далеко не улетает и возвращается обратно. Благодаря такому неписаному правилу происходит равномерное распределение бабочек по всему ущелью и по всем пригодным для их жизни местам. Конечно, это правило в какой-то мере относительно, но оно явно существует и помогает поддерживать определенный порядок.

Солнце припекает сильнее и сильнее. Последние жаркие дни середины августа. Пчелам-ксилокопам в черной одежде нелегко, они стараются держаться на цветах с теневой стороны.

Я замечаю еще одну особенность поведения бабочек-сатиров. Кое-где они усаживаются вместе тесно друг к другу, штук по десять, на отцветших синеголовниках. Их хоботки неподвижны. Здесь им делать нечего, разве что вот так проводить время в бездеятельности. Но зачем? Понять поведение сатиров трудно. Я пытаюсь сфотографировать такую тихую компанию, но куда там! Попытки заканчиваются неудачей. Бабочки в обществе оказываются зорки и осторожны не в меру. Их не проведешь.

Незаметно бежит время, и хотя жарко и очень сильно жгут лучи солнца, невзгоды знойного дня переносятся незаметно. Ощущение жары очень субъективно и при сильном отвлечении каким-либо делом не столь тягостно.

На группке лилового осота угнездилась кучка черных пчел-галиктов. Почему-то они собрались только в одном месте, рядом, на трех соцветиях, и больше нигде. Они все заняты, тычут головки в цветки, насыщаются пыльцой и нектаром, не теряя друг друга из вида. От моего любопытства милая компания в испуге разлетается во все стороны, но вскоре вновь собирается. Нет, пчелки не могут жить поодиночке, быть может, потому, что редки, кое-как встретились и дорожат своим обществом. Нигде более не видел я черных пчелок, сколько ни пересмотрел цветов.

Через час на стоянке я вытряхиваю содержимое морилки, чтобы взглянуть на черных пчелок, и поражаюсь от неожиданности. Маленькие черные пчелки особенные. У самок, в общем-то, нет ничего примечательного, не считая забавных зазубренных ножек. Зато самцы! Голова их большая, вытянутая в длинный хобот с выступами, выглядывающими наружу шипиками и стилетами. Выглядят пчелки странно, и эту странность еще подчеркивают большие, овально посаженные косые глаза. Никогда в жизни не видал я таких необыкновенных пчелок и думал, что, возможно, они неизвестны даже специалистам по пчелам.

Изумляясь загадочным сооружениям головы, я строю различные догадки. Для чего они предназначены? Почему самцы так сильно отличаются от самок? Может быть, их роль заключается еще и в том, чтобы открывать своим массивным хоботком цветы, облегчая доступ к ним своим подругам? Поэтому, возможно, пчелки и держатся вместе стайкой.

Надо бы еще собрать загадочных пчелок для коллекции. И я, превозмогая усталость, изнывая от жары и мокрый от пота, плетусь по ущелью. Вот и место моей находки. Но пчелок нигде больше нет, и мои настойчивые поиски напрасны. Перекочевали куда-то странные пчелки в другие места. Сразу всей стайкой!

Воды в наших канистрах мало, путь впереди неясен, и поэтому немного боязно, что у нас могут возникнуть трудности, если случится неладное с машиной. Но она мерно и весело стрекочет мотором, перемахивая через холмы и небольшие распадки.

Желтая пустыня, окаймленная голыми фиолетовыми горами, совершенно съедена овцами. Они уничтожили все что только выросло весной. Остальное засушило знойное солнце. И вдруг неожиданно из-за бугра выглянули ярко-зеленые вершины деревьев, а под ними крохотный родник, густая тень, прохлада, влажный воздух. Как мы рады всему этому раю!

К машине нельзя прикоснуться, такая она горячая, но и она стынет в тени. Не беда, что со всех сторон к нам, размахивая длинными ногами, бегут клещи-гиаломмы. Неважно и то, что несколько тощих комаров заявляют о себе острыми уколами, предупреждая о предстоящей вечерней атаке, — всем хочется отдохнуть от жары.

Деревья большие и раскидистые. На них невольно заглядишься. Некоторые необычные — распластали по земле толстые стволы, извиваются, будто гигантские удавы. И сколько же им человек нанес ран топором и пилою!

Непрерывно распевает иволга. Здесь живет только одна парочка, для другой не хватило бы места. Ее никак не разглядеть в густой зелени листьев. А если выскочит на секунду на голую ветку, то, заметив на себе взгляд человека, сразу же спрячется. Безумолчно пищат птенцы воробьев. Здесь их только одно гнездо. Пустыня голая, еды в ней мало.

Тихо… Но иногда будто загрохочет поезд. Это громко зашелестят листья от порыва ветра, а одно дерево запоет тонким страдальческим голосом. Интересно, какая ветка трется о другую и так жалобно плачет? Не угадать, где она, где-то там, в гуще листвы, закрывающей жаркое солнце.

Все проголодались и дружно принялись готовить обед. Мне, водителю, привилегия. Пользуясь ею, я усаживаюсь возле родника. С десяток жаб, толстых-претолстых, солидных и, наверное, уже старых, шлепается в воду, десяток пар глаз высовывается из воды и уставляется на меня: «Что здесь понадобилось человеку в нашей тихой обители?»

У жаб много времени, к тому же они терпеливые. Вот так, застыв, будут глазеть на меня хоть целый час. Но и мне от усталости не хочется двигаться. Посижу здесь, послушаю крики иволги, воробьев, шум листвы и плач деревьев.