Мой знакомый медведь: Мой знакомый медведь; Зимовье на Тигровой; Дикий урман

Росин с набитым до отказа рюкзаком и ружьем в чехле вышел на берег.

«Вот он какой, Тарьёган!»

Деревушку со всех сторон обступила тайга, прижала к реке, будто собиралась столкнуть под берег.

Прочно стояли дома. У каждого — лабаз на четырех столбах; собаки — по две, по три; в угоду старому хантыйскому обычаю — медвежьи черепа на кольях.

К катеру, как на пожар, высыпала вся деревня. Русских несколько человек, все население — ханты. Одежда вроде длинных рубах, подпоясанных сыромятными ремешками. У женщин и ребят расшита бисером. У всех на поясах ножи в деревянных ножнах. Даже у девочки лет трех миниатюрный ножик. По стертым ручкам видно: ножи тут — повседневное орудие труда.

Росина окружили и в упор рассматривали хантыйские ребятишки.

— Где мне найти председателя? — спросил он.

Самый старший, не отвечая, повернулся и что‑то закричал по–хантыйски. Из толпы у катера вышел молодой хант и направился к Рос и ну.

— Я председатель.

Он, пожалуй, дольше учился в школе, чем занимался промыслом, но уже председатель промыслового колхоза.

— Вадим Росин, охотовед. Прибыл к вам обследовать места под выпуск баргузинских соболей.

Вечером в правлении проходило собрание.

Сизоватый табачный дым плыл из открытой двери, а в самом доме все сине. Занавески на окнах давно уже пожелтели от никотина.

На скамейках степенно расселись ханты–старики. Кто помоложе, стояли вдоль стен, теснились в проходах. Тут собрались все охотники деревни. Среди хантов было несколько русских.

Говорил председатель. Росин не понимал по–хантыйски ни слова.

Председатель кончил.

— Русским я сам объясню, — поднялся было Росин.

Все засмеялись.

— Не надо, — председатель тоже смеялся, — они по- нашему лучше нас говорят. Так куда посоветуем пойти охотоведу? — обратился он к старикам.

— Думать надо, — ответил один из хантов.

Трубки задымили гуще. Все молчали… Потом начали переговариваться, видимо советуясь друг с другом. Заспорили, зашумели, и вместе с ними председатель.

Но вот утихли. Только два старых ханта продолжали говорить.

Наконец все одобрительно закивали.

— Они предлагают, — перевел председатель, — осмотреть два места: Дикий урман и Черный материк.

— О чем же они спорили?

— Что лучше: урман или материк.

— Однако Дикий урман лучше подойдет, — подал голос до этого молчавший промысловик.

— Не лучше! — по–русски возразил старик и тут же по- хантыйски начал что‑то возбужденно доказывать.

И снова общий спор…

— Ну вот, решили: Черный материк, — объявил наконец председатель.

— Что же, вы лучше знаете свои места. Пойду в Черный материк. А теперь помогите найти проводника, — попросил Росин.

— Яким те места хорошо знал… — вздохнул председатель. — Утонул.

— Пошто покойников поминать? Вон Федор отведет! — крикнули из угла. — Что, хуже Якима тайгу знает?

— Федор подойдет, — согласился председатель. — Как, Федор, отведешь в Черный материк?

— Однако можно, — отозвался один из русских, среднего роста мужчина лет пятидесяти.

— Вот и ладно… Пускай охотовед у тебя пока и остановится.

После собрания Федор повел Росина к себе.

— А как вас по отчеству? — спросил Росин.

— Почто по отчеству? Зови, однако, по–простому: Федор.

Шли через всю деревню.

Нигде ни одного замка: не понимают, зачем запирать двери.

— Вот и наша изба.

Изба была не ниже обычных деревенских изб, а срублена всего лишь из семи венцов.

Навстречу Федору выбежал громадный темно–бурый пес.

— Первый раз вижу такую лайку, — удивился Росин. — И окрас необычный.

— Ладный пес. И по белке идет, и зверя остановит. А окрас, верно, один такой и есть в округе. Не лезь, Юган. Пошел на место! — Федор столкнул с груди собачьи лапы.

Вадим Росин вошел в дом. Бревенчатые стены, добротный самодельный стол, скамейки, кровать с цветным лоскутным одеялом. Почти в полдома печь. На ней связка лука. В углу ушат с водой, ухваты. У двери вместо веника глухариное крыло.

— Здравствуйте!

Из‑за дощатой переборки вышла средних лет женщина.

— Проходите, что же вы у порога‑то стали, — пригласила она, повязывая платок, — не часто гости такие бывают.

Росин вытер о медвежью шкуру ноги, поставил рюкзак и прошел в передний угол.

— Приготовь, Наталья, самовар, — попросил Федор.

— Да уж готов.

Она пошла к самовару.

— Оставь, — легонько отстранил он жену. — Уйду в урман, еще натаскаешься. — И, как будто извиняясь перед Росиным, добавил:

— Он у нас вон какой толстопузый, не по бабьим рукам.

Наталья нарезала толстыми ломтями черного хлеба, поставила глиняную миску с тушеным мясом, положила вилки с деревянными ручками.

— Подвигайся к столу, — пригласил Федор. — Надюшка, слазь ужинать.

На печке зашуршал лук, из‑под занавески показалась пара босых детских ножек, потом и сама Надюшка. Осторожно слезла с печки и, держа палец во рту, подошла к столу, не спуская глаз с незнакомого дяди.

Мать улыбнулась.

— Что надо сказать?

— Здравствуйте, — прошептала Надюшка и уселась на край скамейки.

Под столом вдруг раздался кошачий визг: Федор наступил коту на лапу. Надюшка замахала ручонками, и на глазах заблестели слезы.

— Ну что ты? — сказал Федор. — Он вырастет — мне наступит.

Надюшка засмеялась.

— Это у меня меньшая. Старший сын был. Да ты ешь, не стесняйся. Чай, не купленое.

Росин глянул на Федора, спросил несмело:

— А что же с сыном?

— Под медведя попал. Нашел берлогу и один зверя взять удумал. Стрелял, видно, да ранил. А вторую пулю зарядить не поспел. Кинулся тот из берлоги, задел по пути лапой. Нашли — уже неживой. И патрон в руке.

— Сколько же ему было?

— Да уже тринадцать почти… — проговорила Наталья.

Росин поторопился перевести разговор:

— А ты еще в школу не ходишь?

— Не, по осени пойду, — ответила Надюшка.

— А букварь есть?

— Пока нету. Мне папка портфель купит, как у Ленки, — сказала Надюшка и заболтала босыми ножками.

…Проснулся Росин поздно. На выскобленном желтоватом полу солнце прорисовало окно. Жмурясь от яркого света, умывался на подоконнике кот.

Росин бросил на плечо полотенце, вышел к речке.

Федор постукивал в лодке, прилаживая сиденье. Наталья чистила речным песком помятый походный котелок. Надюшка вместе с матерью старательно терла песком игрушечное ведерко из консервной банки.

После завтрака Росин пошел на почту. Он легко узнал ее по высоким столбам радиоантенны. Смуглая молодая хантыйка была там и радисткой, и начальником почтового отделения, и заведующей сберкассой, и, судя по приготовленному ведру с тряпкой, уборщицей.

— У вас не телеграмма? — сдвинув наушники, спросила она.

— Да, телеграмма.

— Тогда берите бланк, пишите, пока не кончился радиосеанс.

Росин быстро написал телеграмму.

— «Место обследования выбрал, — вслух читала радистка. — Отправляюсь Черный материк двести километров северо–восточнее Тарьёгана. Росин».

Глава вторая

Утром, чуть рассвело, вышли из дома. От реки тянуло свежестью. Вода не шелохнется. В деревне еще спали. Только собаки, как замшелые пни, расселись по берегу и безучастно смотрели на реку.

Все снаряжение в лодке. Наталья, прощаясь, наказывала Федору не мешкать в тайге. Дескать, пока орехи не поспели, крышу поладить надо.

— Не замешкаюсь, управимся с крышей, — отвечал он и давал свои нехитрые наказы, в которых, кажется, главное было — не спускать Югана, чтобы не ушел за лодкой в тайгу.

— Ну, путь добрый! — Наталья поклонилась. — Ба! Что же я в руках‑то держу, — спохватилась она и заставила Федора взять узелок с испеченными накануне пирогами.

Федор оттолкнулся от берега веслом, и маленькая долбленая лодка легко заскользила по спокойной воде.

На Федоре была поседевшая от времени рубаха, такие же штаны, на боку большой охотничий нож в берестяных ножнах. В лодке лежала видавшая виды одностволка, как обычно у промысловиков, небольшого калибра.