Сад богов

Я попробовал заговорить со старцем по-гречески, и он вскочил на ноги от счастья, что нашелся человек, способный его понять. Орлиный нос старца нависал крючком над пышными седыми усами, напоминающими побеленный инеем сноп овса, а черные глаза искрились фейерверком обуревавших его чувств. Надетая на нем белая туника была опоясана красным кушаком, за которым торчал кинжал; белые мешковатые шаровары заправлены в длинные белые бумажные чулки; ноги обуты в красные чувяки с загнутыми вверх носками, увенчанными большими помпонами. А-а, так это я — брат восхитительной сеньориты, радостно пророкотал он, и приставшие к его усам крошки шоколадного торта испуганно затрепетали. Знакомство со мной — великая честь! С этими словами он заключил меня в объятия и расцеловал так пылко, что псы дружно залаяли, опасаясь за мою жизнь. Насмерть перепуганный видом четырех голосистых барбосов, барашек сорвался с места и забегал вокруг мамы, опутывая ее веревкой. В заключение, подстегнутый особенно грозным рыканьем Роджера, он жалобно заблеял и метнулся к застекленной двери, за которой ему мерещилась свобода, опрокинув при этом маму спиной прямо на смесь лимонада с шоколадным тортом. Начался переполох.

Роджер, посчитав, что престарелый турок вознамерился истребить меня и маму, атаковал его чувяки и вцепился зубами в один из помпонов. Старец замахнулся свободной ногой для пинка, и сам шлепнулся на пол. Три женщины, неподвижно сидя на подушках, громко визжали сквозь чадры. Мамин данди-динмонт-терьер Додо, давно пришедший к выводу, что всякого рода скандалы исключительно пагубны для собак с его родословной, печально скулил, забившись в угол. Старый турок, удивительно шустрый для своих лет, выхватил кинжал и делал им лихие, но мало эффективные выпады против Роджера, который со злобным рычанием хватал то один помпон, то другой, легко уклоняясь от взмахов кинжала. Вьюн и Пачкун обложили барашка; мама, вся в лимонаде и торте, обрушила на меня сумбурные наставления.

— Поймай барашка! Джерри, поймай барашка! Они убьют его! — кричала она, отчаянно сражаясь с веревкой.

— Нечистый отпрыск сатаны! Ведьмин ублюдок! Мои чувяки! Оставь мои чувяки! Я убью тебя… разрублю на куски! — вопил запыхавшийся турок, пытаясь поразить Роджера кинжалом.

— Ай-яй! Ай-яй! Ай-яй! Его чувяки! Его чувяки! — хором кричали женские статуи на подушках.

Сам с трудом уклонившись от грозного лезвия, я ухитрился оторвать беснующегося Роджера от помпонов турецкого старца и выставить его, а также Вьюна и Пачкуна на веранду. После чего, открыв дверь в столовую, на время заточил там барашка и принялся лить бальзам на уязвленные чувства турка. Мама, нервозно улыбаясь и энергичными кивками подтверждая все, что я говорил, хотя не понимала ни слова, попыталась привести себя в порядок, однако без особого успеха, так как напичканный кремом торт был на редкость большой и липкий и, падая на спину, она угодила локтем прямо в середину своего кулинарного шедевра. В конце концов мне удалось успокоить старца; мама пошла переодеться, а я поднес бренди турку и его трем женам. При этом я отнюдь не скупился, и, когда мама вернулась, по меньшей мере из-под одной чадры доносилось приглушенное икание, а нос турка приобрел ярко-красный оттенок.

— Ваша сестра… — говорил он, нетерпеливо протягивая рюмку за очередной порцией, — … как бы это выразиться?.. чудо… дар небес. В жизни не видел подобной девушки. Вот у меня, сами видите, три жены, а такой девушки, как ваша сестра, я еще не видел.

— Что он говорит? — осведомилась мама, тревожно поглядывая на его кинжал.

Я перевел.

— Старый безобразник, — сказала мама. — Право же, Марго следует быть поосторожнее.

Турок опустошил свою рюмку и снова протянул ее мне, сердечно улыбаясь нам.

— Эта ваша служанка, — он указал большим пальцем на маму, — глуповата, а? Не говорит по-гречески.

— Что он сказал? — спросила мама. Я добросовестно перевел.

— Какой наглец! — негодующе воскликнула мама. — Право же, Марго заслуживает хорошей взбучки. Объясни ему, Джерри, кто я.

Я объяснил, и впечатление, произведенное моими словами на турка, превзошло все, на что рассчитывала мама. Вскочив с громким криком на ноги, он бросился к ней, схватил ее руки и осыпал их поцелуями. После чего, с дрожащими от полноты чувств усами, продолжая сжимать ее пальцы, уставился на мамино лицо.

— Мама, — чуть не пропел он, — матушка моего Миндального цветка…

— Что он такое говорит? — робко справилась мама.

Не успел, однако, я перевести, как турок рявкнул какое-то повеление своим женам, и они наконец-то ожили. Вскочив с подушек, все три подбежали к маме, подняли свои чадры и с великим благоговением принялись целовать ее руки.

— Сколько можно меня целовать, — выдохнула мама. — Джерри, скажи им, что это совершенно излишне.

Между тем турок, возвратив своих жен на подушки, снова повернулся к маме. Могучей рукой обнял ее за плечи, отчего она жалобно вскрикнула, и вскинул другую руку вверх в ораторском жесте.

— Разве мог я подумать, — рокотал он, созерцая мамино лицо, — разве мог я подумать, что когда-нибудь удостоюсь чести познакомиться с матушкой моего Миндального цветка!

— Что он говорит? — беспокойно допытывалась мама, заключенная в медвежьих объятиях турка.

Я перевел.

— Миндальный цветок? О чем он толкует? Этот человек ненормальный.

Я объяснил, что турецкий гость явно очарован нашей Марго и называет ее таким именем. Мои слова подтвердили самые худшие опасения мамы относительно намерений турка.

— Миндальный цветок — надо же! — негодующе молвила она. — Ну, пусть только придет домой, я ей покажу Миндальный цветок!

В эту самую минуту, освеженная морским купанием, в гостиную вошла Марго в облегающем купальнике.

— О-о-о-о! — радостно воскликнула она. — Мустафа! И Лена, и Мария, и Телина! Вот чудесно!

Бросившись к Марго, турок почтительно поцеловал ее руки, а его жены окружили их обоих, выражая свой восторг приглушенными звуками.

— Мама, это Мустафа, — сообщила Марго, сияя всем лицом.

— Мы уже познакомились, — сурово отозвалась мама. — И он испортил мое новое платье, вернее, его барашек испортил. Ступай и оденься.

— Его барашек? — озадаченно сказала Марго. — Какой барашек?

— Барашек, которого он привез для своего Миндального цветка, как он тебя называет, — укоризненно ответила мама.

— Да это просто прозвище такое, — зарделась Марго. — Он вовсе не подразумевает ничего дурного.

— Знаю я этих старых развратников, — зловеще произнесла мама. — Право же, Марго, тебе следовало быть умнее.

Престарелый турок с блаженной улыбкой слушал этот диалог, переводя свои искрящиеся глаза с одного лица на другое; я же, чувствуя, что мои переводческие способности будут исчерпаны, если мама и Марго затеят спор, отворил двери столовой и впустил барашка. Он смело вошел горделивой походкой, кудрявый и черный, как грозовая туча.

— Как ты можешь! — воскликнула Марго. — Как ты смеешь оскорблять моих друзей! Никакой он не старый развратник, более порядочного старика надо поискать.

— Мне нет дела до его порядочности, — терпению мамы пришел конец. — Ему нельзя оставаться у нас со всеми его.. его… женщинами. Я не намерена кормить целый гарем.

— Великая радость слушать разговор матери и дочери, — сообщил мне турок. — Их голоса звучат, как овечьи колокольчики.

— Ты гадкая! — говорила Марго. — Гадкая! Хочешь совсем лишить меня друзей. У тебя ограниченные, мещанские взгляды!

— Разве это мещанство — быть против троеженства? — возмутилась мама.

— Это напоминает мне, — глаза турка увлажнились, — пение соловья в родной долине.

— Он не виноват, что он турок! — пронзительно кричала Марго. — Не виноват, что ему положено иметь трех жен!

— Всякий мужчина может избежать троеженства, если по-настоящему захочет, — твердо возразила мама.

— Я так понимаю, — доверительно обратился ко мне турецкий гость, — что Миндальный цветок рассказывает матушке, как весело нам было в моей долине, верно?