Звери дедушки Дурова

Когда маленькие ученицы совершенно освоились со мной на свободе, я принялся, наконец, за серьезное обучение.

Составив три стола вместе, я становлюсь на них посредине с флейтой в руках и выпускаю на эти же столы всех моих крыс. Прижимая флейту к губам, я издаю на ней монотонные однообразные звуки, чередуя их с обычным сигнальным писком. Крысы скоро привыкают к флейте и писку; они прибегают к моим ногам и обнюхивают меня. Я осторожно нагибаюсь и кормлю их. Вначале они готовы дать тягу, но потом берут из рук корм. А через неделю крысы уже со всех ног бегут на звук флейты к моим ногам и ждут обычной подачки. И вдруг я отказываюсь дать им, как всегда, корм. Я не шевелюсь, и рука моя не протягивает обычной подачки. Крысы беспокоятся; они поднимают рыльца и ждут сверху заслуженного вознаграждения. А я думаю:

«Шалите, братцы, сначала заработайте свой кусок. Кто работает, тот только и ест. Идите наверх ко мне, дотянитесь до вашего корма».

И крысы, как бы угадавая мои мысли, бегут за подачкой, выше, выше; обнюхивая мои ноги, они ползут к самым коленам.

На сегодня довольно.

И я даю им заработанный корм.

Но на следующий день я требую, чтобы ученицы делали восхожение еще выше; они уже добираются до моих плеч и свободно разгуливают по мне, а я с ними брожу по комнате.

На арене в цирке, где не было помехи — лишней мебели, я выпускал крыс прямо на землю, и они сбегались к моим ногам, под знакомые звуки флейты.

— «Крысолов из Гамельна»… — читала публика, останавливаясь около цирка, где я выступал со своими животными.

Я уже не раз показывал на арене моих дрессированных крыс, и название этого номера казалось публике очень заманчивым.

Я должен был изобразить старую легенду о человеке, обладавшем волшебною флейтою, пришедшем в маленький старинный немецкий городок Гамельн, жители которого умирали от голода; он вывел при помощи своей флейты крыс, пожиравших последние съестные припасы жителей, и утопил животных в реке.

— «Крысолов из Гамельна»… — читали дети, — ах, это наверное что-нибудь очень, очень интересное.

И цирк был битком набит веселыми ребятишками с блестящими от нетерпения глазами.

Перед началом представления в барьер скрытно вставили клетку с крысами, около которых стоял мой помощник.

Начался спектакль. Я был посреди арены с флейтой в руках и выводил на ней знакомые маленьким грызунам протяжные звуки. В это время мой помощник, незаметно для публики, посредством протянутого шнурка открывал клетки, и крысы через небольшие отверстия барьера выбегали на арену и сбегались к моим ногам, а затем влезали по моему туловищу наверх, на плечи, облепляя меня со всех сторон.

И в этот раз, почувствовав возможность выйти из клетки, крысы стремглав бросились на призывный звук флейты, обещавшей им обычную награду. Я стоял и смотрел на эту движущуюся толпу маленьких четвероногих артистов, бегущих ко мне. Вот они близко; вот бурным каскадом плывут снизу на меня, затопляя меня, и под этою живою волною скрывается яркий шелк моего костюма; волна хлещет выше, поднимается до плеч, еще еще…

— Он весь в крысах!

— Крысолов из Гамельна!

— А где это, мама, Гамельн?

— Смотри, смотри, они уже на голове…

— Ай, что это с ним? Смотри, что делают крысы!

Публика заволновалась; вперед вытягивались шеи; дети и взрослые нетерпеливо вскакивали с мест.

— Что это? Что случилось?

Все видели, как от боли перекосилось мое лицо; я бросил флейту и стал сбрасывать с себя руками грызунов, но новая толпа приливала на место сброшенных, и крысы жадно льнули к моей шее. Я чувствовал нестерпимую боль, а крысы, все ползли, ползли… Я сбрасывал их, они влезали по мне снова, пища и толкаясь, ссорясь, перегоняя друг друга, просовываясь между моими пальцами, когда я их старался скинуть, подлезая под ладонь… Я бросился бежать в конюшню. Меня обступили со всех сторон служащие цирка, товарищи-артисты и с трудом освободили от крыс.

Я подбежал к зеркалу, осматривая в него шею. На ней краснела довольно — глубокая рана, величиною в большую пуговицу. Ее прогрызли крысы…

Как это случилось?

Крахмальным воротничком я натер себе перед представлением шею до крови. Почуяв кровь, крысы приняли мою шею за воловье мясо и стали ее жадно есть…

Я не вычеркнул из своей программы интересного номера «Крысы из Гамельна», но с тех пор, как случилась история с покусанной шеей, перед выступлением стал тщательно осматривать свое тело, — нет ли где на нем ссадины.

Большая клетка с крысами стоит у меня на подоконнике. Крысы, как всегда, предаются своему любимому занятию: они мирно умываются, «волос к волосу кладут». Я прохожу мимо, вспоминаю о коте, которого только что гладил, и зову:

— Кыс, кыс, кыс…

Он подходит, грациозно ступая мягкими бархатными лапками. Я беру его и сажаю рядом с клеткой.

Что за переполох начинается в маленьком крысином домике! С ужасом шарахнулись затворницы от пришельца в противоположный конец клетки и прижались у стен друг к другу. В этой горке живых тел шевелились только усы да шерсть на боках от усиленного биения сердца.

Кот обежал несколько раз вокруг клетки и сел перед крысами. В натуре кошек есть одна черта, общая, впрочем, до некоторой степени, для всех животных: все быстро движущееся раздражает у них нервы и возбуждает аппетит, но как только движение прекращается, кошка равнодушно отходит прочь. Так часто кошка, охотясь за крысой и задушив ее, тотчас же перестает обращать на нее внимания.

Понятно, что едва одна из крыс полезла на товарок, трусливо пряча свою голову между ними, кот зашевелился и бросился на клетку, обнимая ее своими бархатными лапками.

Но крысы сидели, плотно прижавшись друг к другу.

Кот отвернулся и сделал вид, что забыл о крысах, только быстро двигался кончик его хвоста да высовывались то и дело кривые когти. А глаза у хитреца равнодушно сожмурились: знать я вас не знаю — не ведаю.

Вдруг одна из трусишек, плохо державшаяся на верхушке кучки, сорвалась, соскользнула вниз и опять поползла на гору из крысиных тел.

По шкурке кота пробежала волною дрожь. Шкурка на спине нервно подергивалась; уши плотнее прижались к макушке…

Я протягиваю к коту блюдечко с молоком, парное сырое мясо, — кот не обращает ни на что внимания. Он мечтает только о крысах… Но достать сквозь решетку клетки он не может ни одну и ждет.

Привычка — вторая натура, и крысы мало-по-малу привыкают к тому, кто заставил так биться их сердчишки. Теперь неприятный для них кошачий запах принюхался, и долгое ожидание потеряло остроту первоначального страха.

Одна из крыс, скатившись сверху, с горы крысиных тел, раздумала вновь подниматься и начала охорашиваться, умываться и причесываться.

Кот нагнул голову, не сводя глаз с крыс, кончиками своих усов попал в блюдечко с молоком, встряхнул головой, отодвинулся дальше от клетки и снова сел, обернув себя хвостом.

Но крысы отважились ближе познакомиться с тем, кто и не думал их трогать. Они уже с любопытством стали протягивать свои розовые носики, нюхать воздух и становиться на задние лапки.

Кот обошел клетку и сел уже полубоком к затворницам… И вдруг чудо: одна из крыс до того расхрабрилась, что подошла к решетке и тихо полезла по ней наверх. Она почуяла запах молока и мяса и начала втягивать в себя с наслаждением воздух. Через минуту за нею полезли наверх другие крысы; становясь все храбрее и храбрее, они стали бесцеремонно лазать по потолку, только на момент застывая на месте, когда кот делал какое-нибудь движение. А скоро они перестали, на него обращать внимания и начали на дне клетки в сене искать оставшиеся подсолнухи.

Коту надоело наблюдать. Он встал, поднял хвост трубой и запел свою обычную песенку. Я приласкал его; он принялся за мясо.

Тогда крысы окончательно убедились в своей безопасности и облепили стенки клетки, смотря с любопытством на страшного зверя, к которому они так привыкли, что перестали бояться.