Братья наши меньшие [Мы вовсе не такие]

Животное перенесло почти месячную (с 30 марта по 27 апреля) качку на парусной шхуне от Египта до Венеции. А оттуда уже (после небольшой передышки) оно отправилось пешком через всю Венгрию до Австрии.

В те времена всех крупных животных, предназначенных для зверинцев, водили пешком. В первые дни жираф очень уставал, потому что у него не было привычки к длительным переходам, так что приходилось подвозить его время от времени на плоской телеге. Но потом египетскому служителю, сопровождавшему животное, снова удавалось побудить его встать и идти дальше своим ходом. Под конец жираф уже преодолевал за день около пятнадцати километров. Кайзер отрядил нескольких солдат из морской пехоты, которые составляли нечто вроде почетного эскорта при «заморском госте». Шестого августа жираф прибыл наконец в пригород Вены и был представлен кайзеру и придворным.

А «парижскому» жирафу французский король Луи Филипп даже вышел навстречу и в качестве угощения преподнес корзину, наполненную лепестками роз. Поэтому, когда наши три жирафа въезжали в новый, построенный для них павильон, франкфуртский бургомистр доктор Лайске решил повторить эту церемонию и, стоя на увитой цветами лестнице, приветствовал вновь прибывших таким же изысканным образом.

Что творилось тогда, первый раз, в Шёнбруннском зверинце в Вене, где экспонировался первый «венский» жираф, даже трудно себе представить. Из сохранившихся описаний видно, что колоссальные массы посетителей, желающих посмотреть на заморскую диковинку, было трудно удержать в узде. Так, одна дама защемила себе голову между прутьями клетки, и только с большим трудом ее удалось высвободить оттуда. Специальные выпуски газет были целиком посвящены этому необычайному событию. В одной из крупнейших гостиниц был организован бал, на котором каждой из участвовавших в нем дам преподнесли букет цветов, из которого торчали голова и шея жирафа, искусно изготовленные из рафинада. Парикмахеры тотчас же изобрели новую прическу «а-ля жираф», кондитеры стали выпекать новое печенье, которое до самого конца столетия продолжало называться «жирафельки», а в театре долго еще шел водевиль под названием «Все как у жирафа», с участием знаменитого тогда актера Фердинанда Раймунда.

Венскому жирафу не суждено было стать взрослым — он прожил всего три четверти года. В те времена эти прекрасные животные часто страдали от деформации суставов ног, потому что тогда еще не знали, чем их нужно кормить. Потом, когда зоопарки уже набрались опыта, отдельные особи доживали в неволе до двадцатипятилетнего возраста и умирали просто от старости. Первое время, когда их еще показывали в зверинцах и возили по разным городам, то по улице всегда водили пешком, привязанными веревкой за шею. Тогда зачастую случались разного рода происшествия, потому что никак не удавалось помешать зевакам бежать следом. Так, старого Гагенбека [10]жираф, испугавшись крика и свиста толпы, поволок за веревку, которую тот неосторожно намотал себе на руку, галопом по улице. Несчастному пришлось совершать гигантские прыжки, чтобы не упасть, иначе жираф потащил бы его волоком за собой по булыжникам и мог размозжить ему голову о камни. При подобной же ситуации в Суэце другой жираф чуть было не зашвырнул Гагенбека на свалку, на которую выбрасывали разбитые бутылки.

В восьмидесятых годах прошлого века наш Франкфуртский зоопарк продал одного жирафа в Рио-де-Жанейро. Поскольку там раньше ни разу не содержали подобных животных в неволе, то полагали, что его можно поместить в вольеру, огороженную тонкой проволочной сеткой, которую обычно применяют в курятниках. Жираф с легкостью проломил сетку и исчез в лесу. Но нашелся умный человек, который догадался, как вернуть беглеца. Он привязал себе на спину охапку сена, на грудь повесил фонарь и пошел ночью в лес. Полуручное животное, привлеченное светом фонаря, с любопытством стало приближаться, а заметив сено, принялось с удовольствием его уплетать. Человек этот начал медленно двигаться в сторону зверинца, и жираф последовал за ним.

Один из жирафов, прибывших в Лондон, уже два года спустя тоже погиб от мучительной болезни суставов. Дело в том, что несчастное животное в Африке долгое время везли крепко-накрепко стреноженным и связанным на спинах верблюдов. Это ужасно жестокий способ транспортировки. Теперь зоопарки позаботились о том, чтобы их постояльцы путешествовали со значительно большими удобствами.

А между тем лишь с помощью тех жирафов, которые стали с начала прошлого века попадать в европейские зоопарки, нам удалось поближе познакомиться с этим видом животных и узнать хоть что-то о жизни самых высоких созданий на земном шаре. Джонстон, один из первых исследователей Африки прошлого века, весьма относительно разбиравшийся в зоологии, описал их коротко, в двух словах, так: «Животное выше слона, но не такое толстое».

А много десятилетий спустя среди ученых стали возникать споры о том, ложатся ли жирафы ночью спать на землю или дремлют ночь напролет, стоя на ногах. Поскольку мне в течение нескольких месяцев пришлось прожить на верхнем этаже над павильоном для жирафов, то я, возвращаясь поздно вечером домой, каждый раз проходил по темному проходу мимо их клеток. Они всегда лежали с подвернутыми под себя ногами, только шеи были вертикально подняты кверху. «Наверное, интересуются, кто это ночью пробирается мимо их жилища», — объяснял я себе это явление.

Но уже полгода спустя мы решили все же проверить, как все-таки обстоит у жирафов дело со сном. В полночь мы уселись в кресла напротив клеток с жирафами и стали ждать. Мы — это доктор Петерсон, известный педиатр, мой ассистент доктор Фауст, наш зоопарковский ветеринар доктор Клёппель, главный врач Университетской детской клиники доктор Хёвелс и я. Пять докторов наук да еще в придачу два добровольца — любителя-натуралиста. Правда, находились мы здесь не из-за жирафов, а из-за умиравшего двумя этажами выше детеныша человекообразной обезьяны.

Дело в том, что там, наверху, я устроил лазарет для обезьян. Мне показалось разумней разместить его здесь, чем в обезьяннике, потому что нет таких болезней, которые распространялись бы с жирафов на обезьян или с обезьян на жирафов. Кроме того, в павильоне для жирафов часто живут студенты или любители-натуралисты, которые охотно и добросовестно по нескольку месяцев подряд работают у нас в зоопарке. Они, в случае надобности, и ночью приглядят за нашими пациентами.

А это дитя обезьяны, там, наверху, — тяжелобольное. Уже несколько дней, как организм у него ничего не принимает: ни пищи, ни лекарства, ни даже чая. Он все отрыгивает назад. Детей в таких случаях инъецируют снотворным, чтобы они впали в длительный сон, и кормят искусственно или вливают им литрами специальный раствор, не дающий усыхать желудочно-кишечному тракту. Мы знали, что человекообразным обезьянам, чтобы они впали в глубокий сон, требуется гораздо больше морфия или другого снотворного, чем людям одинакового с ними веса. Но ни один из нас не решался впрыснуть нашему маленькому пациенту дозу, для человека заведомо смертельную. Так что нам пришлось начать с небольшого количества и ждать три четверти часа после этого — не заснет ли наш больной. Когда же он снова открыл свои карие грустные глаза, как только мы вошли в его комнату, мы удвоили дозу. И так несколько раз подряд.

Вот истинная причина того, что мы собрались все вместе и просидели эту долгую ночь в слабо освещенном зимнем саду жирафника, в то время как наверху медицинская сестра наблюдала за нашим пациентом. Четверо из сидящих играли в карты. С сочных бромелиевых листьев за моей спиной то и дело скатывались тяжелые капли и растекались на полу. Окапи непрерывно вышагивал взад и вперед за своей стеклянной перегородкой, зато тяжеловесные антилопы-канны лежали спокойно и жевали жвачку. Большой куду в сумерках развлекался своим любимым занятием: просовывал кончик витого рога между стеной и задвижной дверцей, заставляя ее дребезжать. Снаружи время от времени глухо доносился звук проезжающего трамвая. Глаза лесных антилоп ситатунга и маленьких, ростом с зайца, дукеров отсвечивали в темноте красноватым светом. Я люблю бывать по ночам в хлеву. Еще ребенком я часто по вечерам засиживался среди коров.