По следам рыжей обезьяны

Глава 12

Любовь среди древесных вершин

Орангутана всегда описывали как существо неистово страстное, и я был наслышан множеством россказней об оргиях в лиственных гнездах, похищенных даякских девушках, о посягательствах на честь обслуживающего персонала в зоопарках и об орангах, которых держали ради сексуальных развлечений.

Молодые оранги в неволе действительно преждевременно развиваются и ведут себя довольно непристойно, без конца занимаясь эротическими играми и рукоблудием. А вот дикие оранги, невзирая на свою репутацию, сравнительно умеренны в своих любовных играх. По правде говоря, шимпанзе гораздо больше соответствуют нашим представлениям о животной чувственности. Как и у многих живущих на земле обезьян, у самок шимпанзе в период полового возбуждения сильно набухает розовая ткань возле хвоста, и они довольно неразборчиво спариваются с кем попало. Поэтому самцы и самки могут совокупляться много раз в день, и секс значит для них едва ли больше, чем мимолетное приветствие или сердечное рукопожатие.

Может быть, оттого, что на высоких вершинах небезопасно предаваться самозабвению страсти, у обезьян, живущих под пологом леса, — гиббонов и орангутанов — сравнительно редко можно наблюдать сексуальное поведение. Мне частенько приходилось видеть, как «молодой человек» и «девушка» встречались и проходили мимо, не проявляя ни малейшего интереса.

Впервые я наблюдал любовную встречу орангов зимой 1969 года в Сабахе. Я очень плодотворно провел несколько дней, следуя за большой темной самкой Руби и ее подростком-сыном Ричардом. Неожиданно на четвертый день нашего знакомства они повернули назад, в ту сторону, откуда пришли. Я услышал впереди визгливые крики и заторопился к месту происшествия. К тому времени, когда я подоспел крики замолкли, и я так ничего и не понял. Однако я увидел что передо мной уже три оранга, и все они мирно отдыхают. Знала ли Руби, что еще один оранг — полувзрослый самец по имени Хэмфри — находится выше по склону холма, или она встретилась с ним случайно? Этого я сказать не мог, но трио оставалось вместе весь день. Пока Хэмфри держался на расстоянии, Руби вела себя вполне непринужденно, но, как только он пытался свести с ней более короткое знакомство, она тут же ускользала от него. В этот вечер Руби и Ричард устроились в гнезде на самой верхушке высокого дерева, Хэмфри ночевал гораздо ниже.

Вернувшись на следующее утро, я застал Руби с Ричардом еще «в постели», а Хэмфри нигде не было видно. День проходил. Ричард играл среди ветвей, а Руби выглянула совсем ненадолго, пожевала несколько листочков и вернулась на свое пружинистое ложе. Орангам вообще не свойственно залеживаться допоздна, и еще удивительнее было то, что они провели все утро возле своего гнезда. Я подумал было, что Руби заболела. Но в полтретьего их странное поведение объяснилось. Появился Хэмфри и полез наверх, к сонной парочке. Ричард завопил и помчался к матери. Лицо Руби исказилось от страха, когда Хэмфри схватил ее сзади и выволок из гнезда. Пылкий любовник укусил ее и дал ей затрещину, а затем, крепко обхватив ногами ее талию сзади, насильно овладел несчастной самкой. Руби отчаянно вырывалась, медленно и неуверенно спускаясь вниз. Ричард с визгом цеплялся за нее. Он молотил своим крохотным кулачком в грудь большого самца. Нимало не смущенный, разбойник Хэмфри спустился вниз, перехватываясь руками и не выпуская Руби из крепкого ножного захвата. Десять минут спустя копошащаяся группа добралась до земли и распалась. Все действующие лица принялись кормиться как ни в чем не бывало. В эту ночь они снова ночевали рядом, но наутро Хэмфри расстался с маленькой семьей и ушел странствовать в одиночку.

Я видел несколько похожих спариваний на Калимантане — короткие, но бурные нападения на сопротивлявшихся самок. Мне не верилось, что это нормальное поведение, общепринятое в жизни орангутанов. Самки явно панически боялись этих наскоков и пускались в обход, лишь бы избежать встречи с самцами. Вряд ли такое положение дел благоприятствовало размножению вида. Более того, каково же тогда назначение супружеских пар? Много раз я встречал самок и самцов, путешествующих вместе в полном мире и спокойствии. Очевидно, это и были особи, обеспечивающие прирост популяции; только их скромное поведение не позволяло мне окончательно в этом убедиться. Может быть, именно эта бездеятельность и привела к значительному падению рождаемости в районе Сегамы.

С 1968 года наблюдалось стойкое снижение количества новорожденных к северу от реки, а в 1970 году не родилось ни одного детеныша. Популяция самцов, составлявших пары, была всего вдвое меньше популяции, расположенной к югу от Сегамы, но их крики слышались почти в три раза чаще. Это снижение рождаемости и возросшая агрессивность самцов, судя по всему, были результатом перенаселения, так как эти места все время наводняли бродячие, бездомные орангутаны, бежавшие от лесоповала на севере. Судя по всему, оранги в неблагоприятное время воздерживались от размножения.

У многих других животных существуют естественные методы регулирования численности. Экспериментально доказано, что крысы и полевки в условиях перенаселенности страдают от стресса и перестают размножаться. Они становятся агрессивными и доходят даже до каннибализма, их плодовитость падает, а процент выкидышей и отход потомства растет. Однако методы, применяемые орангутанами, иные: возросшая агрессивность самцов проявляется в том, что они перекликаются с дальних расстояний и проявляют все меньше стремления к встречам с самками для спаривания. Подобная способность регулировать рождаемость путем изменений в поведении, которое влияет на образование пар, возможно, уникальна среди животных.

Столь отрывочные сведения об этой существенной фазе жизни обезьян меня не удовлетворили, и я решил понаблюдать за орангами в неволе — не прольет ли их поведение свет на этот вопрос. В английских зоопарках орангутанов более чем достаточно, так что выбрать объект для наблюдения было несложно. Самые интересные обезьяны оказались в Лондонском зоопарке. Бой находился в общей клетке с Твигги и Булу, а рядом помещался самец помоложе, Гамбар, с двумя самками, Блоссом и Банти.

Очевидно, я выбрал удачное время. За три дня я видел несколько спариваний из четырех возможных сочетаний. Гамбар, уроженец Суматры, горделиво расхаживал по своим владениям, выпятив грудь и держа руки по швам. Маленькая Блоссом пыталась заигрывать с ним, но он не сводил глаз с недотроги Банти. Она ловко ускользала, когда он подходил, но постепенно смягчилась, и начались бесконечные игры: они толкали, щекотали и покусывали друг друга и несколько раз спаривались.

Оказавшиеся среди посетителей мамы торопливо тащили своих озадаченных отпрысков к следующей клетке, где их встречало столь же нескромное обращение Боя с одной из своих самок. Бой был долговязый полувзрослый самец, который только начинал превращаться в исполина, каким ему, несомненно, предстояло стать. Наиболее охотно с ним играла Булу, ныне уже взрослая самка, а некогда героиня газетных заголовков: она была первым орангутаном, родившимся в неволе. Но, как Булу ни старалась пленить Боя, его больше привлекала Твигги. Твигги, в полном противоречии со своим именем, означавшим «прутик», была необъятной толщины и вдобавок к тому беременна. Она недвусмысленно показывала, что Бой ей давно уже надоел, — на все его влюбленные заигрывания она отвечала укусами и оплеухами. Однако он с присущей его полу настойчивостью домогался ее до тех пор, пока не поставил на своем, и их любовная игра завершилась на куче соломы.

Я нимало не удивился, когда несколько месяцев спустя узнал, что у Твигги, Булу и Банти родились малыши. К сожалению, детеныш Твигги погиб, а Булу оказалась настолько неумелой матерью, что жене работника зоопарка пришлось избавить ее от материнских забот. А вот Банти, родившаяся на свободе, оказалась образцовой мамашей, и ей разрешили самой воспитывать своего полусуматранского-полуборнеанского младенца.