Пес, который говорил с богами

Она очень помогала Дамиану, вызволяя его из стерильной клетки каждое утро, но и он давал ей ничуть не меньше. На прогулках она становилась увереннее, и ей было безопасно от того, что он рядом. Иногда, сталкиваясь лицом к лицу с незнакомцами в сером предутреннем полумраке, она ценила, что рядом с нею — сильный и бдительный пес. Дамиан, казалось, это ощущал и в такие моменты всегда подходил ближе, подняв хвост и голову и всем своим видом давая понять, что охраняет ее.

С вершины пологого холма за дендрарием Элизабет видела горы, полоску неба над ними и вдали, на юге — гигантские ирреальные очертания горы Рейнир, которую восход окрашивал в персиковый и пурпурный цвета. Дамиан искал сусликов в мягкой почве ступенчатого склона, и она иногда теряла его из виду. Иногда он тихонько садился рядом, а его свирепые глаза созерцали те же пейзажи, какими наслаждалась она. Теоретики, как слышала Элизабет, доказали, что собаки не различают цветов, и она гадала, что в такие минуты видит Дамиан. Почему он должен видеть иначе? Почему он не может различать цвета? Она знала о палочках и колбочках, но для нее в этом не было никакого смысла.

Элизабет начала общаться с Дамианом почти без предубеждений, кроме разве что самых распространенных мифов о собаках, и считала, что он испытывает те же чувства, что и она. Друзья открывали для себя значение не только восходов солнца, но и поднятых бровей, улыбки, виляния хвостом, взгляда на горизонт или пальца, прижатого к губам. Так Элизабет и Дамиан учились понимать друг друга.

С тех пор как утра Элизабет стали целиком принадлежать Дамиану, все вечера она проводила за учебой. И она понимала, что должна честно поговорить с Тони о разрыве: между ними, казалось, все шло не так. Они виделись, это правда, но она хотела, чтобы он понял — ей нужно двигаться дальше. Они были просто друзьями, а у нее оставалось слишком мало времени для дружбы. Элизабет никогда не любила Тони, хотя временами он ей вроде бы нравился. А теперь он ее просто раздражал.

И вот она позвонила ему и пригласила на обед. Он согласился — но таким тоном, что Элизабет подумала, нет ли у него дара предвидения. А потом признала, что, возможно, никакого дара и не требуется.

Тони весной должен был закончить медицинскую школу и уже знал, чем займется дальше. Элизабет грустно покачала головой, когда он появился у ее столика. У него был такой дурацкий вид. Они сделали заказ, после чего Тони одарил ее таким взглядом, что она решила не тянуть с разговором.

— Я хочу быть честной с тобой, Тони. У нас в эти последние месяцы было много хорошего (не совсем правдивое утверждение), но ты уже заканчиваешь учебу и будешь заниматься научной работой, а я поступаю в медицинскую школу (господи, помоги мне), и мне кажется, нам нужно подумать о наших планах. (О боже, звучит так, словно я срочно хочу выйти за него замуж!) Я просто думаю, что… Может быть, мы… — Элизабет надеялась, что он поможет ей, но, разумеется, он не был бы самим собой, если б сделал это.

Молодой человек сидел, наслаждаясь ее растерянностью, с таким страдальческим выражением лица, что с ума можно было сойти.

Она собралась было что-нибудь соврать; сказать, что встретила другого, но Тони был Тони — он пошел бы к Дэйву выяснять и запутал бы паутину, которую она еще даже не сплела.

— Я думаю, тебе нужен кто-нибудь, кто… сможет проводить с тобой больше времени. Как ты считаешь?

— Нет, мне так не кажется. Я думал, у нас с тобой отношения…

Элизабет знала, что он просто упрямится. Тони прекрасно понимал, что их «отношения» не стоили даже того, чтобы упомянуть о них в письме домой.

— Тони, я не хочу «отношений», понимаешь? Если я влюблюсь, я хочу, чтобы у меня был настоящий старомодный роман. Между нами ничего подобного нет, ты прекрасно знаешь.

— Как бы там ни было, Элизабет, что ты пытаешься сказать? Ты не хочешь больше меня видеть? — Он смотрел на нее в упор — его неприятно поразила мысль, что он один из тех неудачников, которых бросают девушки.

— Да, наверное, именно это я и хочу сказать. Но очень важно, чтобы ты не думал, что не нравишься мне — ты мне нравишься, — но я сейчас так занята, да и ты тоже, и я думаю, что нам пора честно признаться друг другу, что наши отношения ни к чему не приведут. (Добро пожаловать на городскую свалку, малыш. Население - ты.)

— О'кей. Так теперь мы просто друзья, да?

— Да. (Надеюсь, даже не это.) Тебя так устроит? — Она видела, что его это не устроит, и огорчилась. На самом деле Тони ее не хотел — она это знала — и все равно упирался. Даже теперь, когда она сама пыталась решить проблему, он упрямился, чтобы усложнить ей жизнь. — Похоже, у меня нет выбора, не так ли?

— Господи, Тони, да в чем проблема? Мы же с тобой не Ромео и Джульетта, правда? Я просто хочу, чтобы все было сказано.

— Но почему? Почему сейчас? Что тебя побудило?

— Ничего меня не побудило. — Тут она едва не поддалась искушению сказать что-нибудь вроде: «Видишь ли, мне больше нравится проводить время с собакой, чем с тобой». — Я просто вижу, как ты занят, и хочу быть честной с тобой. Я тоже буду в ближайшее время занята, и если не смогу ответить на твой звонок, я хочу, чтобы ты знал, почему. Понимаешь? Ничего личного. Мы взрослые люди, Тони, я думаю, что должна это сделать, и хотела бы, чтобы мы остались друзьями.

Подошел официант, поставил тарелки. Было ясно, что теперь нужно просто постараться и закончить обед. Тони, полагала она, чувствовал то же самое.

Они поговорили немного о лекциях, об оценках, затем Тони в качестве прощального жеста заплатил за обоих и ушел. Почему-то ему было важно расстаться именно так, а Элизабет из-за этого стало неловко. Она посидела в одиночестве, попросила официанта разогреть кофе и попыталась нащупать в себе если не вину, то хотя бы капельку сожаления. Но нет, только облегчение. Тони был не тем мужчиной, который ей нужен.

В том году проливные дожди, которыми знаменит Тихоокеанский Северо-запад, начались необычайно поздно. Сокрушительные ливни, подгоняемые ветром, перемежались мелкой туманной моросью, и она висела в воздухе целыми днями. В первый день сезона дождей Элизабет примчалась в корпус вовремя, но без малейшего намерения выходить на улицу. Привычно поздоровалась со всеми соседями Дамиана, затем открыла дверь и выпустила его из клетки.

— Хочешь гулять? Понимаю, но мы никуда не пойдем сегодня, дружок. Даже не думай. Мы должны остаться здесь.

Ей не пришло в голову принести какую-нибудь игрушку, поэтому она решила попробовать научить его некоторым трюкам. Без ошейника, поводка или лакомств, одними похвалами она начала — в высшей степени наугад — учить его основным командам: «сидеть», «лежать» или «к ноге». Пес весь дрожал. Он наслаждался любым вниманием, даже взглядом, но слова одобрения, когда ему удавалось понять, чего она хочет, радовали его и смущали в равной мере. Он старался понять, а она старалась быть понятой, и к тому моменту, когда он наконец осознал, чего она хочет, произнося слово «сидеть», оба они совершенно вымотались. Они почти танцевали: он — оттого, что она довольна, а она — оттого, что он такой умный.

— Ты очень хороший, Дами, очень хороший. Мне уже пора идти, так что возвращайся в клетку. Давай иди.

Дамиан попятился, словно убитый горем. Раньше она брала его на прогулки, после которых он без сопротивления возвращался в клетку. Но теперь ей хотелось, чтобы он вернулся, а ведь они даже не вышли на улицу. Хуже того — она собиралась завершить их важную работу.

— Я вижу, ты хочешь гулять, ну прости. Ты должен остаться. Я возьму тебя туда завтра, обещаю. А сейчас иди. — Он не мог не подчиниться. Опустив голову, он поплелся в клетку. — Извини, приятель. Гулять будем завтра. Ты молодец.

Оставшись один, обычно молчаливый питбуль заскулил — звук шел, казалось, из самого его сердца.

Не уходи!

Он жаждал, чтобы она его поняла.