Жизнь среди слонов

Над арушской полосой я спустилась до шестиметровой высоты, а затем Иэн помог мне приземлиться какими-то нелепыми прыжками, после чего он потерял сознание. Но мы в целости и сохранности очутились на земле, теперь следовало побыстрее доставить его в больницу. Как назло, было воскресенье, и никто не мог мне помочь на аэродроме. Я с трудом извлекла Иэна из кабины и оставила в тени крыла. Его рвало. Я бросилась на поиски машины. Наконец мне удалось ее найти и доставить Иэна в небольшую клинику, которой заведовал немец.

— Ничего страшного, — сказал врач. — Отравление.

Только через сутки Иэн оправился настолько, что мы смогли улететь в Наивашу, где он несколько дней набирался сил. Затем он вернулся в Маньяру.

По прибытии в лагерь он обнаружил исчезновение Мшаки: тот ушел в Мто-ва-Мбу и не вернулся. Иэн попытался узнать, куда тот делся, но никто ничего не знал, ходили слухи, что его видели идущим пешком через Серенгети. Мне было жаль, что он ушел, но я знала, что жизнь среди дикой природы очень странно действует на людей: может, Мшаке просто надоело работать. В мой следующий приезд поваром работал Сулейман, который года три назад уже был поваром в лагере, а потом стал дорожным рабочим. Сулейман прекрасно готовил, но его прибытие поставило передо мной тяжелую проблему: он болел бруцеллезом.

— Бруцеллез, — воскликнула я, услышав новость. — У нас им иногда болеет скот. Ужасно заразная болезнь!

Но вскоре я узнала, что бруцеллезом болеют в этой части Танзании почти все. Он передается с местным молоком. У Сулеймана болезнь перешла в хроническую форму и давно перестала быть заразной.

По наши злоключения на этом не прекратились. Перед отъездом на ферму из лагеря Ндалы я попросила Мходжу освободить от вещей главную комнату, чтобы покрасить ее. В углу стоял пульверизатор, лежали скатанные дорожки и прочее барахло, оставшееся с моего приезда. Мходжа принялся наводить порядок; он наклонился, чтобы отодвинуть пульверизатор, как вдруг из-за него высунулась кобра и плюнула ему ядом в глаза. Мходжа почувствовал ужасную боль и тут же ослеп. Закрыв глаза руками, он пополз по полу, зовя на помощь и вопя: «Нъока, нъока!» («Змея!») Все сбежались с палками и панга [5] и расправились с коброй. Иэн открыл бутылку с сывороткой, промыл Мходже глаза, взял его на руки, уложил в «лендровер» и отвез к самолету, готовому к немедленному взлету. Через несколько минут они были в воздухе. Боль немного утихла, но Мходже казалось, что его голову пожирают крысы. Оказавшись на достаточной высоте, Иэн послал sos, попросив диспетчерскую Аруши вызвать «скорую помощь» и предупредить больницу, что у него на борту пассажир, глаза которого поражены змеиным ядом. Так удалось спасти Мходже зрение. В больнице он оказался менее чем через час. Сыворотка подействовала, и через четыре дня зрение полностью вернулось к нему.

По возможности мы старались каждое воскресенье совершать на самолете прогулки в места, которых не знали, приземлялись в необжитых районах и отправлялись на разведку ближайшей горы или берега реки. Благодаря самолетам мы попадали в местности, недоступные из-за отсутствия либо дорог, либо времени. Мы облетали горы и леса, озера и долины или планировали вместе с пеликанами и грифами во время долгого обратного пути, а то и соревновались с солнцем и садились в его последних лучах.

Однажды мы летели над голыми холмами, коричнево-черными в годы засухи, но сейчас покрытыми зеленым пушком. Здесь небольшими группами жили масаи-скотоводы. Они постоянно кочевали в поисках воды и травы и жили в полной гармонии с окружающей их природой.

Мы планировали над едва заселенной землей, словно охотники в пространстве без троп, и заметили дорогу, пересекавшую местность от края до края, насколько хватало глаз. Мы спустились до 200 метров. Сквозь открытые окна проник зной и ворвался ветер — все в самолете свистело, пока Иэн искал место для посадки. Мы спустились совсем низко и на бреющем полете понеслись над землей, готовые взмыть вверх при малейшей опасности. Наконец мы отыскали нужное место, зашли на посадку и приземлились па неровной почве рядом с дорогой. Самолет остановился. Выключив двигатель, мы остались сидеть, прислушиваясь к глубочайшей тишине. Только ветер шуршал у поверхности земли. Я даже закрыла глаза, чтобы продлить наслаждение этим моментом.

Было около полудня, ибо солнце сияло прямо над головой. Мы вылезли из самолета и уселись в тени крыльев, оглядываясь в поисках холма, на который стоило взобраться. Я повернула голову и увидела тонкий силуэт человека с белой тканью на голове. Он бежал к нам, поднимая тучу пыли. Странное ощущение охватывает тебя, когда видишь одинокого человека в пустынном краю. Откуда он и куда идет? На горизонте за холмом, далеко позади человека, поднималась туча пыли. Или стадо, или жители деревни, приютившейся в горах, но расстояние не позволяло различить детали.

Мы ждали. Человек приближался. Наверное, думал, что мы попали в беду и нуждаемся в помощи, а иначе зачем самолету садиться здесь? Затем вдали появились новые силуэты — все бежали к нам, наполовину скрытые пылью.

Человек подбежал и пожал нам руки; его черное лицо лоснилось от пота. Меж запыленных губ поблескивали зубы; его глаза были настороже, словно искали что-то. Он обошел самолет кругом, держа свои палки в правой руке, как делают все масаи. Он потрогал самолет, заглянул внутрь, под низ, затем заговорил по-масайски, указывая пальцем на небо. Я едва понимала обрывки его речи. Мне казалось, он объяснял, как мы падали с неба, но показывал в направлении холма, повторяя:

— Давно…

Затем подбежали остальные. Вначале мы обменивались рукопожатиями, нас поздравляли с прибытием. Многие остановились, чуть отступая, с них тек пот, они тяжело дышали, кашляли, сплевывали и смотрели на нас смеющимися глазами. Наконец все подошли к нам. Ветер играл элеронами, и несколько женщин, испугавшись, бросились прочь и попадали на землю. Потом, успокоившись, подошли, пожали руку и стали рассматривать нас. Дверца самолета была открыта. По трое-четверо они заглядывали внутрь и отбегали в сторону, если вдруг там что-то двигалось. Детишкам велели подождать, надо было убедиться, что им ничто не грозит. Мужчины беседовали с нами и обменивались приветствиями. Один из них прекрасно знал английский, некоторые владели суахили, но большинство говорило лишь по-масайски.

Мужчины все время указывали пальцем на холм и говорили о самолете, который давно прилетел туда. Он упал, убив всех, кто сидел внутри. Масаи рассказывали, как они бежали, но живых не осталось, все развалилось на куски. Мы объяснили им, что не падали, а просто хотели побродить по холмам. Мужчины вызвались нас проводить и показать другой самолет. Я никак не могла понять, о чем они говорят, нигде не было видно разбитого самолета.

Подложив под колеса камни, мы двинулись вслед за двумя проводниками. Большинство любопытных сказали, что подождут нашего возвращения и присмотрят за самолетом.

Мы шли по тропе для скота, жесткая длинная трава царапала нам ноги. Палило, и меня подташнивало. Метрах в трехстах от дороги мы наткнулись на кусок металла в черную и белую полоску, который терзал ветер. Меня охватил ужас, когда я сообразила, что к чему. Невероятно, но из всех тысяч километров мы выбрали для посадки именно этот клочок земли.

Мы с Иэном остановились. Над нашими головами кружились грифы, они скользили в потоках воздуха вдоль склонов и над вершинами холмов. Остатки черно-белого самолета валялись повсюду. Обломками играли дети. Звери, пробегавшие мимо, обнюхивали их, наступали, терлись об них. Еще сохранилась арматура сиденья, часть хвоста и крыльев. Чуть дальше, точно на месте падения самолета, был выложен каменный крест.

Все, что осталось от Михаэля Гржимека.

Он и его отец были исследователями-пионерами Серенгети, долгие часы проводили они в небе, подсчитывая зверей, наблюдая за миграцией стад, пытаясь определить естественные границы парка. Погиб Михаэль в одной из типичных для Африки катастроф, характерных для маленьких самолетов: он столкнулся с белоголовым грифом. От удара согнулось правое крыло и заело тросы рулей — самолет резко клюнул носом. Какое печальное зрелище эти забытые обломки.