Наветренная дорога

В темноте я пытался зажечь свет — нашел ручной фонарь и включил его.

Первое, что я увидел, был лежавший на полу кусок скорлупы кокосового ореха. Медленно соображая, я вспомнил, что, когда ложился спать, скорлупы на полу не было. Пока я выяснял, откуда она появилась, еще один обломок скорлупы влетел че­рез окно и упал на пол, а внизу послышался настойчивый голос, чуть более громкий, чем шелест ветра:

― Senor, es hora! [86]Время! Oigame, senor! [87]

И тут я понял, что это голос Чепе и что я проспал всю вторую половину дня, а сей­час уже близка ночь и нужно идти встречать черепашье стадо. Помахав фонариком в окно, я начал одеваться.

Я снова приехал на неделю на побережье Тортугеро, без всякой пользы болтался повсюду, бродил по берегу, ловил рыбу и собирал коллекции различных животных, ожидая, когда приплывет стадо черепах. Опять я приехал сюда слишком рано, и вме­сто стада здесь появилась только маленькая группа чересчур предусмотрительных самок. Veladores [88]еще не выстроили свои ranchos [89]— небольшие, крытые пальмо­выми листьями хижины, в которых они проводят промысловый сезон. Однако сего­дня утром приземлился маленький самолет, совершающий еженедельные рейсы из Пуэрто–Лимона, и летчик сообщил, что в нескольких милях к югу плывет много чере­пах, и, может быть, стадо придет сюда нынешней ночью, но скорее всего завтраш­ней. Поэтому я вскочил с постели, словно меня облили ушатом холодной воды.

В эту ночь я не обнаружил черепах. Если оценивать прошедшую ночь, исходя из моей основной научной задачи, можно считать, что я не достиг цели. Однако попыта­юсь вспомнить события этой ночи во всех подробностях, насколько мне позволяют память и записные книжки, чтобы показать, как содержательна может быть неудач­ная ночь на побережье.

Когда я возвращаюсь домой из очередной поездки в тропики, любители задавать вопросы спрашивают меня, не наскучили ли мне эти поездки и не надоел ли я сам себе, занимаясь поисками того, чего зачастую не нахожу? Нет, не наскучили. Я бы­ваю мокрым, потным от жары, иногда мне очень хочется спать. Порой становлюсь беспокойным, безрассудным, по временам бываю дьявольски голодным, но все это мне не надоедает. То, что повергает меня в скуку севернее 20–Й параллели, здесь кажется занимательным. Я испытываю несвойственный профессионалам наивный восторг перед тропиками и живущими там людьми, и это заставляет меня безогово­рочно мириться с условиями, которые казались бы нестерпимыми в других местах. Когда приходится торчать в каком‑нибудь городе или поселке, не имея возможности выехать, мое беспокойство растет, но стоит только попасть в лес — и уже ничто не сдерживает мой энтузиазм.

Однако продолжим рассказ о вечере на побережье с того момента, как меня разбу­дил ветер.

Я вытряхивал из ботинок песок, когда Чепе окликнул меня вторично.

― Ja voy [90], — сказал я и принялся собирать разнообразное имущество, которое нужно взять с собой, когда идешь метить черепах. Быстро проверил все вещи: при­крепляемый к голове электрофонарь, фотоаппарат, штатив, фоторефлектор, запас­ные лампы, черно–белую и цветную пленки, пластинки для метки черепах, проволо­ку, бурав, кусачки, плоскогубцы, стальную рулетку, записную книжку и карандаши. К этому добавил свернутый пластикатовый плащ и несколько мешков для коллекций — все это рассовал по карманам рюкзака и спустился вниз по лестнице. Чепе встре­тил меня у ворот изгороди. Сейчас он мало напоминал облитого потом индейца с двумя связками бананов на голых плечах, которого я нанял себе в помощь. В этот ве­чер он был одет в пару синих саржевых брюк, в длинную со складками рубашку, сши­тую никарагуанским портным на манер кубинской guayabera [91], слишком просторную для Чепе, но зато накрахмаленную и ослепительно белую. На нем были новые, пря­мо из магазина, тяжелые, двухцветные ботинки, скрипучая подделка какой- то загра­ничной модели, но сделанная из жесткой, дубленной мангром бычьей кожи. Волосы Чепе были так напомажены, что походили на гладкое черное стекло. Позади на поя­се висел нож–мачете. Все это не внушило доверия, и я посмотрел на моего спутника с опаской.

― Нам придется далеко идти, — сказал я. — И придется тяжело работать.

― Что ж, все будет в порядке, — ответил Чепе. — Мы будем работать.

― Тогда скажите, к чему это щегольство? Для чего вы так нарядились? Мы отправ­ляемся на берег, и я не могу понять, зачем нужно ходить этаким франтом по песку.

― Потому что сегодня субботний вечер, — сказал Чепе таким тоном, словно я за­был об этом. — Я каждый субботний вечер надеваю хороший костюм. Es que es costumbre [92].

Когда здесь начинают фразу с es que, то лучше уступить. Смысл заключается в том, что вы здесь чужеземец и что некоторые тонкости обычаев страны неминуемо от вас ускользают, а они должны оставаться такими, какими были до сих пор. Я это хорошо знал и не стал спорить с Чепе по поводу костюма.

― Ладно, в таком случае все в порядке, — сказал я. — Пошли!

Я отдал Чепе рюкзак, и он надел лямки поверх своей великолепной рубашки. Мы пошли навстречу прибою по спускающейся вниз чистой и хорошо вытоптанной тро­пе, пересекли напоминавшую площадь вырубку, возле которой стояли хижины ин­дейцев москито.

Большинство домов были наглухо закрыты, и в них царила удивительная тишина, лишь сквозь тростниковые стены слышалось чье‑то бормотание или плач ребенка. Только в одной плетеной постройке, значительно большей, чем остальные, и стояв­шей ближе к берегу, ясно ощущались признаки жизни. Как и в остальных строениях, окна и двери в ней были наглухо закрыты, но сквозь щели просачивался яркий свет, доносился людской говор, а гитары и барабаны пытались заглушить друг друга.

Чепе резко повернул голову в сторону постройки.

― Вот где собрались все москито! Но они еще не навеселе. Mas tarde, si [93].

Можно было расслышать звуки струн и барабанов, ухватить какой‑то стройный и неожиданно исчезавший мотив. Глухие удары, гул и дробь барабанов как бы намеча­ли рисунок мелодии и вновь его стирали; гитары бряцали и нестройно звенели, люди начинали напевать одним голосом, без слов, притоптывать ногами и заполнять пау­зы полупевучими фразами или отрывистыми фальцетными выкриками. Потом мы услышали молодой сильный голос, и вскоре весь небольшой дом зазвучал, как ор­ган.

Плотно закрытые двери, приглушенная музыка и смутные, просвечивающиеся сквозь щели дома полосы света — все это так характерно для такого «веселья». Я вспомнил, как в годы, когда я был еще мальчишкой и жил на побережье штата Джор­джия, негры запирались субботними вечерами в ветхих хижинах и робко тешили себя игрой на таких же гитарах и барабанах.

Мне хотелось остановиться, посидеть в тени и послушать, но позднее время не позволяло, к тому же Чепе решительно торопился уйти отсюда, и я медленно побрел за ним, прислушиваясь к замирающему волшебству музыки.

Позади дома, где веселились люди, хижины располагались в беспорядке вдоль тропы, проложенной через прибрежный кустарник. Эта была основная дорога, веду­щая к югу от Парисмины, она шла среди низких дюн и проложена была здесь потому, что сыпучий песок дает лучшую опору для ноги, чем расползающийся прибрежный грунт. Этой тропой мы дошли до края деревни и очутились на расчищенном от ку­старника пастбище, где из тощей травы на песок выбегали тысяченожки. У ближнего края пастбища стояла привязанная к столбу белая лошадь, которая пощипывала чахлую траву.

Лошадь была одноухой, худой, измученной и более высокой, чем кони местной по­роды. Несомненно, она совсем недавно появилась в деревне, так как в день моего приезда я безрезультатно обежал все вокруг в поисках bestia [94], на котором мог бы со­вершать поездки по берегу. Такая лошадь вполне подходила мне.