Моя Индия

Когда будет писаться история подъема и упадка британского империализма, следует уделить особое внимание роли канцелярской волокиты в деле ликвидации английского господства в Индии. Рамзей и Андерсон служили в Индии в тот период, когда там еще не знали, что это такое. Популярность этих деятелей и успех их правления были в большой мере обусловлены тем, что их руки не были связаны бюрократизмом.

Рамзей был не только судьей Кумаона, но и магистратом, [33] полицейским чиновником, служащим департамента лесов и инженером. Поскольку обязанности его были бесчисленны и обременительны, он выполнял многие из них во время своих неоднократных поездок по стране. Рамзей имел обыкновение решать все гражданские и уголовные дела во время этих длительных походов, в окружении толпы народа. Сначала заслушивались истец и его свидетели, затем ответчик со своими свидетелями. После должного разбирательства Рамзей объявлял свое решение, налагая штраф или приговаривая к тюремному заключению. Не было случая, чтобы оспаривалась правильность его решения. Ни один человек, на которого Рамзей наложил штраф, не уклонился от уплаты соответствующей суммы в государственное казначейство. Ни один человек, приговоренный к тюремному заключению, не отказывался от явки в ближайшую тюрьму для отбытия срока простого или строгого заключения.

В качестве управляющего Тераи и Бхабара Андерсону приходилось выполнять лишь часть обязанностей, лежавших на его предшественнике Рамзее. Тем не менее он был наделен широкими административными полномочиями.

Пока ставились палатки в лагере у Боксара, Андерсон предложил собравшимся людям присесть и добавил, что выслушает все жалобы и примет все петиции. Первая петиция поступила от старосты соседней с Боксаром деревни. Эта деревня и Боксар пользовались водой из одного оросительного канала, проходящего через Боксар. Поскольку муссоны принесли дождей меньше, чем обычно, воды оказалось недостаточно для обеих деревень, и жители Боксара использовали всю ее для своих полей. В результате в другой деревне погиб урожай риса. Староста Боксара признал, что воду в канале перекрыли, но оправдывал свои действия тем, что в противном случае урожай риса погиб бы в обеих деревнях. Рис был собран и обмолочен за несколько дней до нашего прихода. Андерсон, выслушав обоих старост, приказал разделить урожай между двумя деревнями в соответствии с количеством засеваемой ими площади. Признавая справедливость этого решения, жители Боксара стали претендовать на оплату труда, затраченного ими при уборке и молотьбе риса. Крестьяне соседней деревни отвергали эти претензии, заявляя, что к ним не обращались за помощью во время уборки и обмолота урожая. Андерсон поддержал их.

В то время как старосты обеих деревень отправились делить рис, крестьянин по имени Чади подал следующую петицию. Он обвинял некоего Калу в том, что тот увел у него жену по имени Тилни. Чади рассказал, что три недели назад Калу начал соблазнять его жену и, несмотря на протесты, не прекращал своих домогательств. В конце концов Тилни ушла из дома и поселилась с Калу. Когда Андерсон спросил, здесь ли Калу, из группы сидевших полукругом людей поднялся человек и сказал, что это он.

Пока разбирался вопрос о рисе, собравшиеся женщины и девушки не проявляли большого интереса, поскольку его должны были решать мужчины. Однако дело о соблазнении жены, судя по выражениям лиц и взволнованному дыханию, сильно заинтересовало их.

Андерсон спросил Калу, считает ли он себя виновным в том, в чем его обвиняет Чади. Калу признал, что Тилни живет в его доме, но категорически отрицал, что он ее соблазнил. Когда его спросили, готов ли он вернуть Тилни ее законному мужу, Калу ответил, что Тилни пришла к нему по доброй воле и он не будет принуждать ее вернуться к Чади. «Здесь ли Тилни?» — спросил Андерсон. От группы женщин отделилась девушка и, представ перед нами, сказала: «Я — Тилни. Что желает ваша честь?»

Тилни была хорошо сложенной привлекательной молодой женщиной лет восемнадцати. Она носила традиционную прическу женщин Тераи: из волос сооружался конус высотой в целый фут, а сверху накидывалось черное сари с белой каймой. Верхнюю половину тела плотно облегал красный лиф. Костюм завершала широкая юбка веселой расцветки. Когда Андерсон спросил ее, почему она оставила мужа, Тилни показала на Чади и сказала: «Посмотрите на него. Он не только грязный, но и скряга. За два года, что я прожила с ним, он не купил мне ни одежды, ни украшений. Одежду, которую вы видите на мне, и эти украшения, — сказала она, прикоснувшись к серебряным запястьям и ниткам стеклянных бус, — дал мне Калу». Когда ее спросили, согласна ли она вернуться к Чади, Тилни покачала головой и сказала, что ничто не заставит ее сделать это.

Жители Тераи славятся своей чистоплотностью и независимым положением женщин. Ни в каком другом районе Индии дома и деревни не содержатся в такой безупречной чистоте, как в Тераи. Ни в одном другом районе молодая женщина не посмела бы, да ей просто и не позволили бы выступить в защиту своих интересов перед собравшимися мужчинами и женщинами, в том числе перед двумя белыми мужчинами.

Затем Андерсон спросил, имеются ли у Чади какие-нибудь предложения, и тот ответил: «Вы — моя мать и мой отец. Я пришел к вам, чтобы добиться справедливости, и, если ваша честь не может заставить мою жену вернуться ко мне, я требую компенсации». «Сколько же ты хочешь за нее?» — спросил Андерсон. И Чади ответил: «Сто пятьдесят рупий». Со всех сторон послышались восклицания: «Он требует слишком много», «Слишком много», «Она не стоит столько».

Когда Андерсон спросил Калу, готов ли он заплатить сто пятьдесят рупий, тот ответил, что эта сумма чрезмерна, и добавил, что каждому в Боксаре известно, что Чади заплатил за Тилни только сто рупий. Эта цена, говорил он, была заплачена за Тилни, когда она была «новой», а теперь он готов заплатить за нее только пятьдесят рупий.

Симпатии собравшихся разделились. Одни утверждали, что требуемая сумма слишком велика, в то время как другие столь же активно провозглашали, что предложенная сумма слишком мала. В конце концов, после того как были должным образом рассмотрены все доводы за и против, все обстоятельства, относящиеся к самым интимным сторонам взаимоотношений, Андерсон установил цену за Тилни в размере семидесяти пяти рупий. Тилни слушала все это, и озорная улыбка не сходила с ее миловидного лица. Калу было предложено уплатить Чади. Развязав кушак, Калу достал вязаный кошелек и вытряхнул его содержимое у ног Андерсона. Всего в кошельке оказалось пятьдесят две серебряные рупии. Два товарища Калу пришли ему на помощь и добавили недостающие двадцать три рупии. После этого Чади было предложено сосчитать деньги. Когда он сосчитал их и сказал, что сумма получена сполна, с земли с трудом поднялась женщина, которая, как я заметил раньше, пришла последней. Она шла очень медленно, по-видимому превозмогая большую боль, и уселась несколько поодаль от остальных. «А как же я, ваша честь?» — сказала женщина. «Кто ты?» — спросил Андерсон. «Я жена Калу», — ответила она.

Это была высокая изможденная женщина. На ее бледном, пожелтевшем лице не осталось ни кровинки, фигура ее была безобразна: живот вздут из-за больной селезенки, а ноги опухли. Все это говорило о том, что ее поразил бич Тераи — малярия.

Усталым, безжизненным голосом женщина сказала, что теперь, когда Калу купил себе другую жену, она стала бездомной. Не имея родственников в деревне и будучи слишком больной, чтобы работать, она умрет с голоду, оставшись без присмотра. Она прикрыла лицо сари и беззвучно заплакала. Сильные рыдания сотрясали ее изможденное тело.

Возникло неожиданное и неприятное осложнение, разрешить которое Андерсону было трудно, ибо, пока рассматривалось это дело, не было и намека на то, что у Калу есть жена.

Неприятная тишина воцарилась после того, как из груди женщины вырвался этот призыв к состраданию. Тогда Тилни подбежала к несчастной женщине и, обняв ее своими сильными молодыми руками, сказала: «Не плачь, сестра, не плачь и не говори, что ты бездомная. Я буду жить с тобой вместе в новом доме, который Калу построил для меня. Я буду заботиться о тебе и ухаживать за тобой, и половину того, что Калу даст мне, я отдам тебе. Не надо больше плакать, сестра, а теперь пойдем со мной, я отведу тебя в наш дом».