Позывные дальних глубин

— Послушай-ка Степан, — сказал тем не менее отец. — Не резон походя обсуждать нам это дело. Пускай адмирал сам разбирается со своим внуком, если желает ему добра. Думаю, дед всё же человек умный и должен понимать, во что это всё рано или поздно выльется. Во всяком случае, это нам не в пример.

— Да уж конечно, — согласился сын. — Только мы с ребятами обо всём этом не могли не думать и не говорить. И поверь, никто у нас этому внучку не завидует, но просто противно… Что же касается примера, то ведь был же ещё адмирал Кузнецов, к которому никакая грязь не прилипла и который столько вытерпел ради правды. Уж не говорю про своего деда, погибшего в неравном бою. Он для меня вообще свят как Христос.

— Вот именно, Степан, — подхватил отец. — А ещё у тебя перед глазами должен стоять и наш далёкий предок Непряд Московитин, который на поле Куликовом, уж конечно, не прятался от стрел и мечей за чужие спины, да и выгоды для себя у княжеских шатров не искал. Непрядовы мы, сынок, и этим всё сказано.

— А дедусь наш говорил ещё, что «нет больше той любви как если кто положит душу свою за други своя», — слово в слово повторил Степан. — И в одном этом уже — целый кодекс чести…

Долго в тот вечер отец разговаривал с сыном. На душе у Непрядова стало так хорошо и спокойно, как давно уже не бывало. Радовало, что Стёпка не только возмужал, но к тому же имел собственные убеждения, которые почти ничем не отличались от отцовских. И в этом была главная причина того, почему он так гордился своим сыном. Егор видел, с какой нежной привязанностью сын относился к своей бабке, Светлане Игоревне, и как буквально благоговел перед своим мудрым прадедом, Фролом Гавриловичем, который, несмотря на преклонный возраст, всё ещё служил на своём сельском приходе.

С прадедом у Степки сложились особенно доверительные отношения. В Укромовом Селище он бывал так часто, как только мог. Чувствовал, что этим самым как бы восполняет отсутствие своего отца, по которому старик постоянно тосковал. За это Егор больше всего был благодарен сыну, чувствуя свою вину перед дедом за то, что сам так редко наведывался в родительский дом.

Ещё в детстве у Степки появилась привычка, любопытства ради, влезать во все дела своего прадеда. Он с благоговейным интересом наблюдал, как дед правил службу в своём храме, как работал с различными реактивами в своей «подвальной» лаборатории и как управлялся с пчелиными ульями. А мудрый старик ненавязчиво и как бы впрок учил своего правнука всему тому, в чём сам быдл сведущ. Егора удивляло и даже настораживало, что в премудростях Библии сын разбирался так же основательно, как и в учебнике по «Истории КПСС».

Вообще-то, отношение к религии всегда было в их семье вопросом довольно деликатным и сложным. Как и сам Егор, сын его был тайно крещён. Однако в отличие от отца, Степан украдкой всегда имел при себе золотой крестик — подарок прадеда. Егор относился к этому снисходительно, поскольку знал, что едва ли у них в подплаве найдётся такой экипаж, где у кого-то из матросов, а то и офицеров, не отыщется такой вот святой талисман, дарёный родителями «во спасение под водами чад своих от всех бед и напастей». Ведь испокон веку моряки всегда были суеверны, а уж подводники — вдвойне. И если погибать случалось в полузатопленном отсеке мучительной и медленной смертью, иному с таким же вот родительским крестиком, наверное, немного легче было расставаться с жизнью. Егор на себе это испытал, когда он, убеждённый партиец, истово взывал к Богу, чувствуя ледяное дыхание приближавшейся смерти. Как знать, что ждёт его Стёпку впереди? Может, не только маленький крестик на груди носить суждено, а однажды придётся на плечи взвалить неимоверно тяжёлый крест, чтобы влачить его до собственной подводной голгофы…

Понимал также Егор, что у сына могли быть неприятности из-за этой его увлечённости семейными традициями. Какой же ретивый политработник упустит случай показать свою богоборческую непримиримость, если заметит на этот счёт хоть что-то неладное. Непрядов и сам когда-то порядком натерпелся только из-за того, что его дед был священником. А что уж было про отца-то говорить, которому из-за его «поповского происхождения» по службе вообще ходу не давали? «Так уж получилось, — теплилось в душе Егора утешение, — хотя могло быть иначе…»

Тем не менее, у Егора складывалось впечатление, что сын его старался как бы примирить свой крестик с собственным комсомольским билетом. И тот, и другой он постоянно носил при себе во внутреннем карманчике, пришитом к тельняшке. Поскольку искренне верил, что ведь это никто иной, как сам Христос был первым коммунистом. Егор за это не слишком даже упрекал сына. Надеялся, что тот сам во всём разберётся, когда придёт время. Просил только быть осторожным, чтобы не навлечь на себя неприятностей от факультетского начальства. Успокаивало ещё то обстоятельство, что учился сын просто блестяще и по всем показателям тянул на золотую медаль. Думалось, как-нибудь пронесёт, тем более что до выпуска из училища и производства в лейтенанты флота Российского Степану оставалось меньше года.

С приездом сына Непрядов вновь воспрянул духом. Теперь после окончания рабочего дня снова было ему куда торопиться. В их скромной квартирке опять, как и раньше, затеплился маленький семейный очаг. В увольнение Степана всегда отпускали с ночёвкой, поскольку его теперешний командир, капитан третьего ранга Плотников, хорошо знал Непрядова-старшего и понимал, как тому нелегко было жить в одиночестве. Если у них не было выходов в море или учебных занятий и тренировок, то Плотников не возражал, чтобы отец с сыном виделись бы почаще.

Теперь по воскресеньям Непрядовы вместе готовили семейный борщ, жарили картошку и даже пекли блины. А если погода позволяла, то с охотничьим ружьём отправлялись бродить по окрестным сопкам, надеясь подстрелить какую-нибудь водившуюся там дичь. Говорили обо всём, что душе было угодно. Егор втайне нарадоваться не мог сыном. Нравилось, как он взвешенно рассуждает о делах житейских и с каким вниманием ловит каждое отцовское слово. Иногда Непрядова охватывала такая нежность, что хотелось, как прежде в детстве, обнять сына, потискать его, или же просто поиграть и побаловаться, подурачиться с ним. Но только это всё осталось в прошлом. Теперь перед ним был вполне сформировавшийся взрослый человек, настоящий мужчина и будущий офицер, с которым полагалось держаться на равных, уважительно и без лишних эмоций.

А Степан, с присущей ему жаждой познанья, глубоко забирался в их давнишние семейные тайны, о которых сам Егор имел весьма смутное представление. Копаясь в дедовой библиотеке, он как-то наткнулся на старинные гравюры с морскими пейзажами и какими-то батальными сценами. Когда же стал интересоваться, кому эти рисунки могли принадлежать, то выяснилось, что в роду у них когда-то уже были мореплаватели, к тому же имевшие отношения к великим географическим открытиям. Об этом говорили мастерски исполненные рисунки с видами камчатских сопок и берегов Аляски. А батальные сцены с такой достоверной подробностью мог воссоздать лишь тот, кто сам побывал в морском бою при Синопе. Но кто именно был в их роду тот замечательный пейзажист и баталист, затруднялся сказать даже сам Фрол Гаврилович: может, это был дед его, а может и родной дядя. Подпись-то в уголочке все равно значилась «Непрядов». А какой из них — поди угадай!

И теперь уже проще было понять, почему отца Егора в своё время так неудержимо потянуло к себе море. Конечно же, он когда-то держал в руках эти удивительные рисунки, не раз любовался ими, мечтая о дальних странствиях и походах. А объявленный в тридцатые годы «комсомольский набор» на флот лишь приблизил Степана-старшего к осуществлению его самого заветного, быть может, желания. И Стёпка-младший не сомневался, что всё произошло именно так, а не иначе. Пейзажи были настолько хороши и заманчивы, что невольно заставляли и его самого мечтать о дальних морях и неведомых странах. Стёпка не терял надежды, что когда-нибудь отыщется и дневник того самого художника и мореплавателя. Об этом как-то обмолвился и Фрол Гаврилович, в давности видавший потрёпанную тетрадку в кожаном переплете, но вот куда она потом запропастилась — понятия не имел.