Грабители

— А, пирог с глазами, — обрадовался Моган. Он освободил на столе побольше места, отпихнув локтями тарелки и миски.

Мэри засмеялась. Она поставила тарелку на край стола и прошла мимо нас к двери.

— Это не для вас. — Ее корнуолльский акцент звучал как музыка. — Это для Эли.

— Для Эли?

— Ладно, дядя. Тебе что, не хватило? — Она сняла с крюка платок и повязала его на голову. — Бедняга ничего другого не может есть.

Моган фыркнул:

— На прошлой неделе «бедняга» не мог есть ничего, кроме бараньих пирожков. — Но он больше не возражал.

Мэри взяла тарелку и пошла к двери. Он яростно набросился на пирожки, как бы мстя им за утраченные рыбьи глаза, и расправлялся с ними до тех пор, пока Мэри не вернулась.

— Кофе, — потребовал он.

— Чай, — улыбнулась она, освеженная прогулкой. — Кофе уже долго не попадался в обломках.

Меня неприятно задело, как спокойно и небрежно говорит она, даже она о том, что оплачено жизнями моряков. Я сказал им, что меня разморило тепло дома и обилие пищи, и Моган отвел меня наверх, где я заснул под смех, доносившийся снизу.

5

ТРУПЫ НА БОЛОТЕ

Отец навестил меня во сне. Вот он стоит на корме нашего маленького брига, руки сложены на животе, борода развевается на ветру. Спокойно отдает он приказания, и я подчиняюсь им.

Сначала я у штурвала, затем в бочке впередсмотрящего на верху мачты, затем на шкафуте, почему-то в одиночку тяну фал. И где бы я ни оказался, отец следует за мной. Но с каждым разом он все слабее и худее. Его губы чернеют, глаза увеличиваются. Он просит воды и спрашивает о своем перстне. «Ты видел перстень, Джон? Ты видел его?»

И вот он посылает меня вниз, к самому днищу. И здесь отец следует за мной, ползет на коленях, во тьме, вокруг него крысы. Его глаза выскакивают и болтаются на кровавых жилках около щек. Он будто умоляет меня, но я ничего не могу понять. И когда он открывает рот, я вижу, что рот полон крови, а язык вырван.

Я с воплем просыпаюсь, не понимая, где нахожусь, и сразу же ощущаю на лбу чью-то руку. Надо мной склонилась Мэри.

— Тихо, — говорит она. — Спокойно, Джон. — Она гладит мое лицо. — Это только сон.

Девушка подхватила сверток одежды со стула, подошла к окну и откинула занавески. Уже утро, хотя небо еще темно-красное.

— Пора вставать. Завтрак ждет. После завтрака можем прогуляться по пустоши.

— А... дядя?

— Ускакал по делам. — И тут она изобразила своего дядю, надув щеки и пыхнув: — Можешь за ним присмотреть, Мэри? Ну, конечно, можешь. — Мэри весело рассмеялась. — Ты ему нравишься, так мне кажется. Наверное, напоминаешь ему Питера.

— Кто такой Питер?

— Он бы тебе не сказал. Питер был его сыном. — Она положила одежду на кровать. — Он для тебя нашел одежду. Штаны, свитер...

Я увидел и куртку, и шейный платок. Одежда была практически новой.

— Это одежда Питера?

— Нет. Но дядя сказал, что парень, которому она принадлежала, был не больше тебя.

Мэри отвернулась, пока я переодевался. Я спросил:

— Что случилось с Питером?

— Он утонул.

Одежда подходила по размеру, но свитер оказался прорезанным примерно на уровне плеча. Прорез по размеру подходил под лезвие кортика или кинжала.

— Я могу его зашить, — сказала Мэри, увидев, как я просунул палец сквозь дыру. И после завтрака я сел на морской сундук у окна, а она склонилась надо мной с ниткой в губах, оттягивая свитер и протыкая его иглой.

— Мэри, Питер утонул при кораблекрушении?

— Да. — Игла на мгновение задержалась.

— Он был мародером?

— Нет. — Она потрясла головой. — Он был слишком молод, Джон. Но не спрашивай об этом. Дядя не любит об этом говорить.

Она продолжила работу, а я следил за иглой. Пальцы Мэри, сильные и ловкие, казались мужскими.

Тогда я спросил:

— Кто был Томми Колвин?

Игла воткнулась мне в кожу.

— Извини, — сказала Мэри.

— Кем он был?

Она завязала узел, оборвала нитку быстрым рывком.

— Откуда ты знаешь о Томми?

— Люди в деревне говорили о нем.

— И что они говорили?

— Что его можно найти на пустоши, там, где стая ворон. Что его глаза висят, как мешочки для часов.

Мэри вздохнула. Она отвернулась от меня и посмотрела в окно.

— Он был мародером? — спросил я, и она кивнула. — Его поймали, да?

— И повесили в цепях.

Я вздрогнул. Это было ужасно, я видел, как казнили пиратов в Лондоне. Их тела оставляли гнить и чернеть на виселице. Их клевали птицы, раскачивал ветер. Они висели неделями и даже месяцами в назидание остальным.

— И он все еще висит?

Мэри кивнула.

— Но Томми повесили не за мародерство. Его поймали на болоте с лопатой в руках и еще не закопанными трупами. — У нее перехватило дыхание, когда она это произносила. Плечи Мэри поникли. — Им нужны были мародеры. Они сказали Томми: «Назови нам их имена, и ты свободен». Он не был с мародерами, но знал, кто они. Он никого не выдал. И его повесили. Он был еще совсем мальчик, но его повесили.

— Он это заслужил, — сказал я.

— Нет. — Она прикоснулась к окну. — Ты не понимаешь, Джон. Ты ничего не знаешь.

— Тогда скажи мне.

— Только не утром. Я не думаю об этом по утрам. — Ее щеки были красными. Она потянула меня за руку. — Пойдем.

— Куда?

— Через пустошь.

В конюшне были пони, и мы сели на них без седел. Смеясь, мы скакали по пустоши. Мэри оказалась лучшим наездником, чем я. Ветер трепал ее подоткнутую юбку, мы неслись через ручьи, перескакивали через полуразвалившиеся ограды, солнце пригревало наши спины.

— Сюда! — Мэри свернула на юг, на вершину холма. Она обогнала меня и уже сидела на земле, разгладив юбку, когда я соскочил наконец со своего пони.

— Это прекрасно! — воскликнула Мэри.

Это действительно было прекрасно. В сторону Лондона с холма можно было видеть далеко. На юге простирался пролив, вдали, над Францией, клубились облака, зарождался очередной вихрь. На западе виднелись крыши Пенден-ниса вокруг гавани. Церковь возвышалась над ними, как кусок серого камня. Но я смотрел на восток.

Мэри пыталась догадаться, о чем я думаю.

— Дядя посадит тебя на очередной пакетбот. Недели через две ты будешь дома.

— Дома — для чего?

— Увидишь мать, отца. Они же беспокоятся о тебе.

— Матери у меня нет. Она умерла, когда я был еще маленьким.

— А отец? — Мэри смотрела на меня, как цветок, окруженная своей юбкой.

— Отец был на этом же судне.

— О Господи, — вырвалось у нее. — Как жаль!

Мне хотелось рассказать ей правду. Я чувствовал, что должен кому-то довериться. Через две недели, может быть, еще раньше, я отплыву, оставив отца на милость безногого. И он всегда будет думать, что я погиб в катастрофе.

— А дяди и тети у тебя есть?

— Нет. — Я сел рядом с ней. Пони стояли спокойно, следя за нами круглыми удивленными глазами.

— У тебя совсем никого нет. Бедняга.

У нее были такие добрые, нежные глаза, что я решил все рассказать ей.

— Мэри, — почти прошептал я, — мой отец жив. Он спрятан где-то в деревне.

— Откуда ты знаешь?

— Безногий... Обрубок...

— Это чудовище? Нет, Джон, ему нельзя верить.

— Но у него перстень моего отца!

— Он собирает всякие вещи. Безделушки. Он похож на сороку и всегда был таким.

— Нет, я знаю, что он не врет.

Я рассказал ей, как укрылся в амбаре и как безногий появился передо мной во тьме. Я рассказал ей все, что произошло с того момента и до происшествия в дверях ее дома, когда Саймон Моган кричал на меня. Она слушала молча, обхватив колени руками.

— Поэтому я не могу никому рассказать. Или безногий убьет отца. И я не знаю, что делать.

— Дядя всегда знает, что делать.

— Но он один из них! — закричал я. Мэри засмеялась:

— Ты не знаешь моего дядю.

— Я знаю, что он мародер.

— Нет.

— Они все мародеры.