Корабль-призрак

Мне стало не по себе. Это уже было чересчур.

— Надо посмотреть на мостике, — произнес Пэтч. — Кто-то же включил этот насос.

Мы нырнули обратно в коридор и, взлетев по трапу, выскочили на мостик. Все здесь было таким знакомым и в то же время чудовищно изменившимся. Стекол больше не было, двери превратились в щепы, и по штурманской рубке со свистом гулял ветер. По измазанному песком помосту растекались маленькие ручейки воды, гонимые ветром в разные стороны. Ни на мостике, ни в штурманской рубке никого не было. Мы снова вышли на мостик, и вдруг Пэтч схватил меня за локоть и куда-то ткнул пальцем. Перед самым носом судна стоял подобно швартовной тумбе каменный столб, на который была наброшена петля толстого стального троса. Трос был туго натянут и протянулся от скалы к кораблю. Он служил якорем, не позволяющим приливу утащить куда-нибудь корабль. Именно на этот трос я и наткнулся минувшей ночью, подплывая к судну со стороны носа.

Но Пэтч показывал на что-то другое. Из-под носа «Мэри Дир» показалась маленькая синяя шлюпка. Это был Хиггинс, и он греб прямо к скале. Форменная фуражка на бычьей голове, массивные плечи и синяя матросская нательная рубашка — в холодном сером свете все это было таким отчетливым… Было также ясно, что он намеревается сделать. Я закричал, но он меня не услышал. Слетев по трапу, я выскочил на колодезную палубу, а затем взбежал на бак.

— Хиггинс! — завопил я. — Хиггинс!

Но порывы ветра уже усилились, и Хиггинс меня не услышал. Он уже доплыл до скалы и привязал лодку к какому-то камню. Затем он начал карабкаться наверх. Добравшись до петли троса, он поддел ее ломом, который привез именно для этой цели, и начал поднимать ее по скале. Я тщетно кричал на него, балансируя на скользком и продуваемом всеми ветрами носу «Мэри Дир».

Он работал, повернувшись ко мне спиной. Наконец, сдернув петлю, он столкнул ее с зазубренной поверхности камня в воду. В ту же секунду туго натянутый трос, удерживавший корабль на месте, провис, а затем с плеском погрузился в воду. Хиггинс спустился вниз и снова сел в лодку.

Он увидел меня, едва отвязав фалинь, и несколько секунд молча смотрел на меня. Его лицо было лишено какого бы то ни было выражения, а его большие плечи ссутулились от тех усилий, которые он совершил. Все это время я не переставал кричать, требуя, чтобы он снова закрепил трос на скале.

— Надвигается шторм, — вопил я. — Шторм!

Я повторял и повторял это короткое слово, пытаясь вдолбить его в тупую башку Хиггинса.

Возможно, мне это удалось, потому что внезапно он оттолкнулся от скалы, одним веслом развернул лодку и начал грести обратно к «Мэри Дир». Запаниковал ли Хиггинс и предпринял отчаянную попытку вернуться на борт или же его посетила внезапная жалость и, проникшись зловещим характером местности, он решил снять нас с парохода, я этого уже никогда не узнаю. Северное течение имело скорость около трех узлов. Оно не подпускало его к кораблю, и, хотя он греб, как одержимый, пытаясь заставить тяжелую лодку двигаться быстрее течения, ему удалось продвинуться не более чем на двадцать ярдов. Он быстро устал, и после первого рывка у него не осталось сил бороться со стихией. Течение начало увлекать его лодку, унося ее все дальше и дальше от судна, хотя все это время он продолжал лихорадочно грести.

В конце концов он сдался и развернул лодку поперек течения, чтобы подплыть к Грюн-а-Крок. Там он и сидел, вцепившись в скалу и не сводя глаз с судна. Все его тело обмякло от усталости, а голову он свесил едва ли не ниже коленей.

Шум откачивающего воду насоса внезапно стих. Это случилось так резко, что я вдруг услышал вой ветра в надпалубных сооружениях судна. Пэтч выключил насос, и когда я спустился вниз, он подошел ко мне.

— Мы должны снова набрать в трюмы воды, — громко и отчетливо произнес он. — Это наша единственная надежда.

Но это уже было невозможно. Все отверстия и вентиляционные шахты на корабле были наглухо задраены, а сквозь забортный клапан попасть внутрь мы не могли. Даже двери машинного отделения были заварены, чтобы исключить попадание туда воды. Спасательная компания сделала корпус корабля герметичным, как у подводной лодки.

— Нам остается только надеяться на лучшее, — произнес я.

Пэтч захохотал. Звук этого безрадостного смеха гулко отразился от стен напоминающего склеп стального коридора, по которому мы шли.

— Западный шторм принесет с собой и мощный прилив, — пояснил он. — Теперь «Мэри Дир» ничто не удерживает, и, когда вода поднимется на максимальную высоту, она снимет судно с этих скал. За исключением двух передних трюмов, из корпуса полностью выкачана вода. — Его голос был хриплым и каким-то надтреснутым. — За себя я не боюсь. — Он пристально смотрел на меня. — Но тебе-то все это за что? — Потом он пожал плечами и добавил: — Лучше давай попытаемся найти какую-нибудь еду.

Я был потрясен таким смиренным принятием своей судьбы. Я плелся за Пэтчем к камбузу и думал о том, что если бы только я проснулся вовремя… Французские спасатели надежно закрепили корму и нос судна, и Хиггинс отцепил трос. У меня не было к нему ненависти. На ненависть у меня не осталось сил. Но если бы, услышав те шаги, я встал с постели… Как будто прочитав мои мысли, Пэтч произнес:

— И еще одно — Хиггинсу придется тяжело в этой его лодчонке.

В камбузе было темно и дурно пахло. Море побывало здесь до нас, так же как и французы. Нам не удалось найти ничего похожего на консервы. В шкафу было полно хлеба, давно превратившегося в разбухшую, покрытую плесенью массу. Еще здесь было мясо, на котором кишели опарыши, и смешанное со слизью и песком масло. Все, что нам удалось разыскать, это сыр, середина которого еще не испортилась, банку наполовину высохшей горчицы, немного пикулей и разбитый горшок с вареньем. Мы вышли из вынужденной голодовки этой снедью, набросившись на нее, подобно стае волков. Затем мы обыскали кают-компанию, а затем каюты офицеров и кубрики экипажа. Мы нашли комок слипшихся леденцов и банку пива. Но лучше всего было то, что кто-то из кочегаров покинул этот мир, оставив после себя две банки говяжьей тушенки. Мы принесли свою жалкую добычу обратно в рубку на юте и съели это все, дрожа и прислушиваясь к все более громкому шуму ветра.

Шторм налетел внезапно, одновременно с началом прилива. Вскоре волны, разбивающиеся о борта судна, уже достигали бридждека. Мы почувствовали, что корма под нами начинает сдвигаться. Один раз, когда я подошел к двери, чтобы выглянуть наружу, я заметил, что синяя лодка все еще пляшет на волнах возле Грюн-а-Крока.

К полудню шторм разыгрался в полную силу. Вся передняя часть «Мэри Дир» подвергалась нещадным ударам огромных волн, бридждек постоянно захлестывало вспененной водой, а весь корпус содрогался от этой атаки стихии. Вода бурлила на колодезной палубе под нами, а удары волн о борта судна были такими сокрушительными, что я заметил, что готовлюсь к ним, затаив дыхание, как если бы избиению подвергалось мое собственное тело. Оглушительный шум не стихал ни на минуту. Он наполнял голову, вытесняя из нее любые мысли, не считая жуткого и непрекращающегося осознания бушующего моря. А вдали от измученного бурей корпуса «Мэри Дир» обрубки рифов постепенно скрывались в водовороте кипящего прибоя. Минкерс уже в который раз уходили под воду.

Я увидел Хиггинса еще раз. Это было часа за два до того, как прилив достиг максимальной точки. «Мэри Дир» начинала приподниматься и ерзать днищем по гальке, а Грюн-а-Крок превратился в серый зуб, торчащий из моря пены. С него стекали потоки, но вода ежесекундно взлетала на него низким облаком взметаемых ветром брызг. Хиггинс сползал со скалы, чтобы сесть в лодку. Наконец он забрался внутрь и взялся за весла. Но тут налетел шквал, полностью заслонив от меня скалу, и в этой стене дождя я окончательно потерял его из виду.

Больше я Хиггинса не видел. Его вообще никто больше не видел. Наверное, он попытался вернуться на «Мэри Дир». Или, возможно, он считал, что в этой лодке сумеет добраться до материка. В любом случае выбора у него не было. Он понимал, что вскоре прилив полностью накроет Грюн-а-Крок.