В открытом море(изд.1965)-сборник

Дождь все усиливался. Грязь комьями налипала на подошвы тяжелых сапог, прорезиненные плащи потемнели и лоснились от влаги, а двое немцев, лениво поглядывая по сторонам, шли вразвалку, словно погода была самой благоприятной для прогулок.

Так они прошагали километров пять, не встретив ни пешеходов, ни подвод, ни машин. И вдруг впереди послышалось постреливание выхлопной трубы и гудение мотора. Солдаты уныло опустили плечи и вобрали головы поглубже в капюшоны.

Как только из-за поворота выскочила полуторатонка, нагруженная какими-то ящиками, они просительно подняли руки из-под плащей. Странных немцев не смущало то, что машина мчалась в обратную сторону. Но шофер сделал вид, что не заметил своих соотечественников. Он прибавил газ и пронесся мимо.

— Вот бандитская рожа! — по-русски выругался рослый солдат и вскинул было автомат, но меньший удержал его.

— Брось. Тактика у нас неправильная. Их нахальством надо брать.

— Так я ж и говорил, а тебе все хитрей надо.

Раздосадованные, они побрели дальше.

Низкие, лохматые тучи нависали над балками и горами. Дождь не переставал лить.

— Слышишь?.. Никак нагоняют, — сказал Восьмеркин.

Внизу на подъеме действительно слышалось понукание и скрип колес.

— Обоз, наверное… Спрячемся.

Друзья сошли с дороги, пробрались сквозь мокрые кусты и присели, поглядывая на дорогу.

Вскоре они увидели пару рослых артиллерийских коней, запряженных в четырехколесную повозку, покрытую заплатанным тентом на цыганский манер. На облучке сидел одинокий румын в высокой бараньей шапке.

— Вот и карета для нас, — весело сказал Чижеев. — Поехали, Степа; лучше не будет.

Спокойно бежавшие под горку кони отпрянули в сторону от неожиданно выросших на дороге немцев. Возница, догадываясь, что господам гитлеровцам не по вкусу в дождь идти пешком, натянул вожжи, удерживая коней, и, на всякий случай, боязливо козырнул.

Мнимые немцы, не ответив на приветствие, молча заглянули в повозку. Меньший, приметив сухую солому и мешки, произнес нечто, похожее на «гут», первым вскарабкался и завалился на мягкую подстилку под тентом. То же самое проделал и другой. Затем кто-то из них хлопнул румынского фашиста по плечу: «Трогай, мол, чего застрял?» И повозка покатила дальше.

Возница то и дело дергал вожжи и покрикивал на ленивых лошадей, желая угодить непрошеным седокам. Телегу трясло, лежать в ней было неудобно.

— Что дальше делать будем? — склонившись к Сениному уху, спросил Восьмеркин.

— Доедем до какого-нибудь перекрестка и вылезем. На сегодняшний вечер неплохо было бы коней достать. Ты можешь верхом?

— Попробую. Только боюсь, что без седла за холку зубами уцеплюсь и буду висеть на хребте, как собака на заборе.

— Ты цепкий, быстро научишься. Разве только корму набьешь, зато следа не найдут.

Дождь постепенно стих. Вдали, на равнине, показалось оживленное шоссе: проносились легковые машины, двигались военные двуколки, татарские пролетки и пешеходы. На скрещении дорог виднелась контрольная будка и строгая фигура регулировщика.

— Степа, а почему бы нам не сделаться регулировщиками? И будка у них хорошая есть. Тепло там.

— Да, погреться бы не мешало.

Друзья тычком в спину предложили румыну остановить коней и спрыгнули с повозки.

Оставшись вдвоем, они огляделись вокруг, проверили автоматы и уселись в кустах перекусить.

Увлекшись едой, моряки не замечали, что за ними неотрывно следят три пары настороженных глаз.

После ухода Чижеева, Восьмеркина и Вити Нину стало томить ожидание какой-то еще не ясной беды. Временами ей казалось, что несчастье уже свершилось, что оно непоправимо. Но в чем оно заключалось, она не могла ответить себе.

В Нинином воображении возникали бегущие по следу собаки, их открытые пасти с волчьими клыками… Огни выстрелов… Окровавленное лицо Чижеева…

«Фу, какие дурацкие бредни! — тут же стыдила она себя. — Надо отвлечься».

Нина пробовала заняться приборкой. Но работа не спорилась: веник выпадал из рук, вещи опрокидывались.

Ужинать уселись поздно, так как с минуты на минуту ждали возвращения Вити и моряков. Ели молча и неохотно. Звон упавшей на камни чайной ложечки заставил всех настороженно вскинуть головы: «Не вошли ли в проход пещеры?»

Но звонка не было ни ночью, ни утром, ни вечером.

Нинина тревога передалась и другим обитателям пещеры. Старики ходили хмурыми и придумывали себе всякие дела, чтобы не разговаривать с девушками. Даже Чупчуренко поднялся с постели и ни с того ни с сего начал примеряться: сумеет ли он, владея лишь одной рукой, стрелять из автомата.

Только Клецко лежал равнодушный и неподвижный. И это пугало Катю.

Ночью Тремихач с Калужским выходили на разведку. Вернулись они еще более озабоченными и хмурыми.

Нина, наконец, не вытерпела и заявила:

— С ними что-то стряслось. Я пойду в поселок. Слухи быстро разносятся. Там знают.

— Как же ты пройдешь, если такие парни не сумели? В наших местах, наверное, засада за засадой. И на дороге фары так и светятся. В поселке нельзя появляться новому человеку.

— Но нельзя же сидеть сложа руки и ждать! Может быть, нам удастся что-нибудь сделать.

— Для этого надо пробираться в штаб, идти по тем же тропам в лес. Наш район, наверное, под наблюдением. Эсэсовцы теперь вынюхивают каждый километр. Как бы нам не пришлось завалить проход в пещеру с суши.

— Тогда тем более надо предупредить наших. Переправьте меня ночью к скалам. Помните, где в прошлом году прятали катер? Я на тузике до берега дойду, вытащу и замаскирую…

— Но как же одна и ночью? — сомневался отец.

— Так же, как и другие. Не считайте меня трусливей вас, я ни разу не подводила. В воскресенье будет толкучка, хозяйки и девчата с виноградников пойдут на базар, и я к ним по пути пристану. Никто и не подумает проверять.

— Предположим, что тебе это удастся. А обратно как же?

— Вы меня подождете до темноты или, лучше, снова морем придете. Я буду уже у скал на тузике с сигнальным фонариком.

— Э-э, родная, не все ты додумала. Нельзя же оставлять одну Катю с больными. Теперь здесь наблюдай да наблюдай.

Чупчуренко приподнялся, внимательно прислушиваясь к разговору отца с дочерью.

— Считайте и меня в строю, — предложил вдруг он. — Хватит болеть. Я могу нести вахту. В случае беды — одной рукой отобьюсь.

— А вы не храбритесь? — усомнился Тремихач.

— Стрелять ему, конечно, рановато, — сказала девушка, — но наблюдать Чупчуренко сумеет. Температуры нет, заживление проходит нормально.

— От него больше ничего и не потребуется, — сказал Калужский. — Я все подготовил к взрыву. В случае опасности Чупчуренко придется только поджечь запальный шнур — и вход с суши будет засыпан.

— Вижу, что вы все в заговоре с дочкой, — подозрительно и вместе с тем хитровато поглядывая на свое немногочисленное войско, сказал Тремихач. — Хорошо, готовься, Ежик. Завтра ночью, если они не вернутся, выйдем в море.

Молодой кареглазый и курчавый партизан Тарас Пунченок со своей диверсионной группой с рассвета вел наблюдение за немецким пропускным пунктом на перекрестке трех дорог.

Партизанам стало известно, что для усиления гарнизона в их район прибывает новая воинская часть гитлеровцев. Но по какой дороге она пойдет, никто не знал, а «новичков» надо было встретить таким громом, чтобы они с первых же дней научились бояться лесных жителей.

Пунченок, на всякий случай, заминировал обе проселочные дороги и оставил дежурных запальщиков, которые, по его сигналу, должны были присоединить провода к скрытым в кюветах контактам. Из предосторожности они не оставили на поверхности проводов, чтобы гитлеровцы прежде времени не обнаружили их. Но на главном пути подрывники не сумели заложить взрывчатку, — по шоссе то и дело сновали мотоциклы жандармов и чаще обычного проходили патрули с собаками.

«Как обработать шоссе? — лежа в кустах, думал Пунченок. — Автоколонна может свернуть с шоссе у самого поселка. Тогда пропала взрывчатка и работа двух бессонных ночей. Если бы овладеть контрольным пунктом и направить машины на заминированную дорогу… Но как это сделаешь?»