Позывные дальних глубин

Непрядов тотчас хотел было отправиться к жене, но Светлана Игоревна убедила потерпеть до завтра, поскольку был уже достаточно поздний час, и в клинику Егора всё равно бы не пустили. Поэтому условились навестить Катю утром.

Всю ночь Егор не смыкал глаз. Тёща постелила ему на софе в Катиной комнате, но он так и не прилёг. Ходил из угла в угол опустошённый и мрачный, терзаемый мучительно тяжкими мыслями о жене.

В дверь к нему посреди ночи по-свойски постучал Виктор Макарович. Был он в просторном полосатом халате, в тапочках на босу ногу, а в руках — бутылка коньяку и две рюмки.

— Не возражаешь, Егор? — спросил. — А то мне тоже что-то не спится.

Егор не возражал. Они выпили по паре рюмок, закусили ломтиками лимона, только разговор не клеился. Мысли Егора блуждали где-то совсем далеко, и он почти не вникал в смысл того, что ему говорил Катин отчим. Вздохнув, Виктор Макарович сочувственно потрепал Егора по плечу и отправился досыпать остаток ночи.

На журнальном столике, за которым они сидели, осталась недопитая бутылка коньяку. Но Егор к ней больше не притронулся. Не тот случай, душа не принимала, к тому же пить в одиночку он не умел.

Снова Егор начал мерить комнату шагами, коротая ночь. Так случалось делать ещё в курсантскую пору, когда он в это время заступал дневальным или в караул. Порой блуждающий взгляд его останавливался на каких-нибудь Катиных вещах, и тогда сердце начинало особенно невыносимо и тоскливо ныть. Ведь любая мелочь напоминала здесь о ней. На трюмо перед зеркалом он видел губную помаду, крем, духи, которых постоянно касалась Катина рука. Он открывал шкаф, а оттуда выглядывали ее блузки, платья, совсем ещё недавно облачавшие её изящную фигурку. Даже подушка, небрежно брошенная на софу, хранила неповторимый аромат её дыхания, которым бредил он в дальних морях.

Распахнув высокую застеклённую дверь, Егор вышел на балкон. Мгновенно его обдало сырым, промозглым ветром. Казалось, будто ночная Нева разверзлась у самых его ног. Она медленно, змеино пошевеливалась в свечении редких огней, напоминая какое-то гигантское чудище, зажатое в облицовочном граните берегов. Чернели взметнувшиеся ввысь крылья разведённого моста. Под ним медленно проходил буксир, толкавший впереди себя тупым форштевнем длинную баржу. А на небе ни луны, ни звёздочки — сплошной и непроглядный мрак, сродни тому, который обволакивал истомившуюся егорову душу Егора.

Даже порядком окоченев, он не двинулся со своего места. Как бы умышленно истязая себя, он искупал какой-то неведомый грех. Полагал, если Кате сейчас плохо, то почему же ему самому должно быть хоть в самой малости лучше? Не покидала мысль, что Катино состояние гораздо хуже того, о котором он сперва имел представление с чужих слов. Его ужасала предстоящая встреча с женой. Он жаждал и боялся её первого взгляда, как окончательного приговора собственной судьбе. Этот взгляд мгновенно всё бы ему сказал…

Привалясь к перилам, Егор оставался на балконе до тех пор, пока над Невой не забрезжил слабый рассвет. И это было первым напоминанием того, что он, увидав Катю, получит собственный приговор…

24

Не так уж много в жизни Егора выпадало встреч с собственной женой, проведённых вместе дней и ночей. Казалось, он все их мог по пальцам пересчитать — так они были ему памятны и дороги. Даже минуты размолвок и взаимных обид, случавшихся в пору недолгих свиданий, представлялись теперь естественным течением их супружеской жизни — того состояния бесконечных разлук, на которые они обрекали себя. Но эта встреча, на которую Непрядов теперь шёл, была не похожа на все другие, ранее состоявшиеся. Она страшила своей неопределенностью и новым вызовом судьбы, к которому Егор ещё не был готов.

Катя находилась в клинике своей матери. Егор вместе со Светланой Игоревной приехал туда к началу рабочего дня, когда медперсонал облачался в вестибюле в белые халаты, расходясь по кабинетам, палатам и процедурным.

Нельзя было не заметить, что появление главврача вызвало легкий переполох. Старушка-гардеробщица тотчас спрятала под прилавок своё вязание, молоденькие медсестрички, прихорашивавшиеся перед зеркалом, мгновенно упорхнули. Перестали взаимно улыбаться и посерьёзнели двое солидных на вид коллег Светланы Игоревны, непринужденно болтавшие о чём-то у дверей её кабинета. Судя по всему, тёща правила в своей хирургической вотчине не менее твёрдой рукой, чем у себя дома.

Непрядову не сразу разрешили войти в палату, где лежала Катя. Сперва ему было велено подождать в приёмной, пока не закончится утренний обход.

Сидя на обтянутом белым чехлом диване, Егор слышал, как в тишине коридоров шуршала подошвами многочисленная свита, сопровождавшая Светлану Игоревну. Временами отчетливо слышался её властный, царственно непререкаемый голос. Она кого-то распекала, не то давала указания. «И все же лихой вышел бы из неё боцман, будь она мужиком», — невольно шевельнулась в голове у Непрядова какая-то желчная мысль. Он знал, что тёща, утверждавшая беспрекословное повиновение своей персоне, слегка пасовала лишь перед собственным зятем, видя в нём натуру не менее волевую, чем она сама. Теперь же Светлана Игоревна будто брала реванш, нарочно испытывая Егорово терпение. Она же знала, как сердце Егора на части разрывалось от нетерпения поскорее увидать Катю. Но его не пускали к ней, заставляя бестолку сидеть на диване и чего-то ждать. Это состояние вынужденной зависимости раздражало и злило Егора. Его так и подмывало послать «куда подальше» все условности и попытаться самому разыскать палату, где лежала его жена.

Наконец, тёща появилась в приёмной. Величавым жестом она повелела Непрядову встать. Придерживая полы халата, наброшенного на китель, Егор последовал за Светланой Игоревной. Они миновали бесконечно тянувшийся длинный коридор, поднялись на второй этаж и пошли по каким-то немыслимым закоулкам, галереям и переходам. У одной из многочисленных дверей тёща остановилась. Строго глянув, предупредила:

— Для начала быть здесь не более десяти минут и ни секунды больше. Катя совсем плоха. Как скажу — сразу вон. Тебе понятно?

Непрядов угрюмо кивнул.

Толкнув дверь, Светлана Игоревна позволила Егору войти в палату. При этом дала понять, что оставляет их наедине.

Непрядов помедлил, как бы призывая в помощь всё свое мужество. Он шагнул через порог с таким ощущением, будто в этой просторной, затенённой шторами комнате его ждала виселица, не то гильотина.

Он увидал Катю. Она лежала посреди помещения на высокой койке, похожей скорее на какой-то хитроумный станок. Неподвижное тело её было забрано в жёсткий корсет. Руки выпростаны поверх одеяла. С трудом узнавал Непрядов черты дорогого ему лица — таким изменившимся, донельзя измождённым и осунувшимся представлялось оно. Трудно было вообразить, что стало с её прекрасной, исполненной самого совершенства фигурой, которой он прежде никогда не переставал восхищаться. Это была уже совсем другая женщина, казавшаяся ко всему безразличной, отрешённой от всего на свете и пребывавшая в тяжёлом забытьи.

Непрядов осторожно приблизился. С чувством сострадания и боли он глядел на жену, стараясь пересилить мёртвой хваткой стиснувшую его горло спазму. Катя не двигалась, будто и вовсе не дышала.

Егор тихо позвал её по имени. Она не ответила, оставаясь недвижной. Тогда он заговорил сам, чтобы только не молчать. Начал рассказывать, как Стёпка, «негодник этакий», оказался на Северах, о чём они при встрече разговаривали, что поделывали, пока вчера вечером не возвратились домой.

Наконец, она открыла глаза — такие же на удивление ясные, полные небесной голубизны, как и в пору их первой встречи. Пожалуй, то было единственное, что оставалось от неё прежней. Истолковав это знаком привета, Егор наклонился и поцеловал жену в щёку. Терпеливо ждал, что она скажет, но так и не дождался. Катя находилась в непонятном и пугающем состоянии полного оцепенения. Она будто пребывала в неземном измерении, совсем не реагируя на зовущие, ищущие ответа егоровы слова.