Бухта командора

Один говорит: я сильнее! Второй: нет, я!

Стоят друг против друга, лапки по песку расставили, машут клешнями. Один получше сигналит, другой похуже. Верно, который похуже, тот и уступит.

СТРАННАЯ ЯЩЕРИЦА

Я сидел на обрубке дерева тихо, и, наверное, поэтому еще одно животное выдало себя. Что-то зеленое шевельнулось в кустах, проползло по стволу, спустилось к воде.

Ящерица! Большая, вся в зеленых и коричневых точках. А может быть, в полосах? Играют тени, не разобрать. Только видно, что ящерица большая и что у нее тонкий длинный хвост.

Посмотрел я на нее. «Странно! — думаю. — Ведь куст на островке, вокруг — вода. Как она сюда попала?»

А ящерица из-под куста вылезла и замерла. Смотрит куда-то в сторону, мимо меня. Там жук бежит по песку. Черный, коленками кверху. Бежит, коленки подбрасывает.

Добежал до куста, ящерица его хоп — и слизнула!

Стоит, шею вытягивает, жука глотает.

«Не иначе, — думаю, — приплыла она сюда на бревне или на пучке травы. Вот только как теперь ей назад с острова?»

Только я подумал, а ящерица повернула голову, увидела меня да как прыгнет в воду! Помчалась — хвостом словно винтом работает, задними лапами помогает, передние в воздухе машут. Ненормальная какая-то!

Добежала до соседнего островка, зеленой стрелой по песку мелькнула, на дерево — и исчезла.

Стоит дерево, ветки в воду уронило. Толстые, мясистые листья не шелохнутся. В путанице воздушных корней — черные и зеленые тени. Поди разбери, где там ящерица!

Я встал и, шлепая по воде, побрел к этому островку. Ящерицы не было видно. Среди коричневых изогнутых веток сидели крабики.

ДЕРЕВНЯ В ВОДЕ

Шоссе пересекало полуостров Сапата. Прямая, как натянутая нить, асфальтированная дорога врезалась в непроходимый, густой лес. Это был край жары, зелени и влаги.

Дорожный знак предупредил — поворот! Промелькнул указатель — «Плая-Хирон».

Мы проехали пляж, где разыгралось знаменитое сражение.

Серая нить дороги сделала петлю. Из-за кустов вынырнула небольшая хижина, синий пласт озерной воды, причал с тремя лодками.

Оставив автомобиль, отправились дальше лодкой по воде, пройдя канал, очутились в озере.

— Лагуна Тесоро! — сказал Родольфо. — Здесь живут ламантины. Мы называем их «мамата».

Услыхав это слово, лодочник повернулся и, вытянув руку, указал на поросший тростником берег. Около него, то скрываясь в воде, то появляясь, плавали черные точки.

Берег, к которому мы шли, становился с каждой минутой четче. На нем уже различались кроны деревьев, остроконечные крыши хижин. Вынырнула из озера и заблестела зеленая полоска травы.

Мы подошли к ней. Озерный берег раскололся на части. На маленьких островках стояли на сваях бамбуковые хижины. Коричневые лужи у стен, сложенные из пальмовых листьев крыши. Около каждой хижины лодка.

Наш мотор сбавил обороты.

Сплетенные из деревенских жердей кружевные мостики поплыли навстречу медленнее. Низкая волна побежала впереди нас, лодки у домов закачались, запрыгали.

Мы подошли к помосту, на котором высилась большая, круглая, как барабан, постройка.

— Дом касика — старосты деревни! — объяснил Родольфо. — Касика давно нет, дом остался.

Лодочник, не останавливая мотора, высадил нас, развернул лодку и ушел.

Вечерело. Оранжевые полосы тянулись по озеру. Скоро человек в лодке стал неразличим. Только сама лодка синим шаром еще долго катилась по оранжевой воде.

Нас проводили на ночлег, каждого в свою хижину.

НОЧЬ

Я сполоснул водой из чашки лицо, погасил свет и улегся на низкую, похожую на ящик кровать.

Под домом тихо плескало. Через приоткрытые жалюзи светили крупные, как фонари, звезды. Вполголоса пели лягушки.

Что-то больно обожгло лицо. Хлоп! — Я ударил себя по щеке. Острая иголка вонзилась в ногу. Хлоп!

Пришлось включать свет. Одинокий москит беззвучно кружил под потолком. Гоняясь за ним, я задел абажур настольной лампы. Из-под него вылетел целый рой.

Разогнав насекомых и закутавшись с головой в простыню, я снова лег.

Потревоженные москиты тотчас собрались надо мной. Одни летали молча, другие — с комариным писком, третьи — басовито гудя. Они проникали сквозь простыню сверху, лезли снизу, пробирались в каждую щель. Искусанные руки и ноги вспухли.

Не выдержав, я вскочил с кровати и вышел на крыльцо. Над свайной деревушкой торжествовала тропическая ночь. Огромное, похожее на паука созвездие пылало над крышами домов. Лягушачий хор окреп. Лягушки пели по-птичьи. От звона их голосов дрожали верхушки пальм.

Вода в лагуне светилась.

Я вытащил матрас на веранду. Москитов здесь было меньше.

Ночная ящерица прошуршала по стене и скрылась под крышей.

Волоча за собой узкий длинный хвост, рядом с матрасом прошла водяная крыса.

Под полом что-то оглушительно плюхнулось, вскрикнуло. Какой-то хищник поймал добычу. Урча и чавкая, он начал ее грызть… Время тянулось бесконечно долго. Только когда часы показали семь, край неба начал светлеть. Вода заалела. Из-за зеленой стены тростников стремительно поднялось оранжевое, уменьшающееся на глазах солнце.

Конец моим мучениям!

— Что же вы не натянули сетку? — спросил Родольфо, когда за завтраком я рассказал ему о перенесенной ночью пытке.

— Какую сетку?

— Москитеро. В ящике лежит сетка. Идемте, я научу.

Сетка — широкий и плотный полог, пропускающий воздух и задерживающий всю летающую нечисть, оказалась превосходным изобретением. Она натягивалась над кроватью, а края ее плотно затыкались под матрас. Ничто жужжащее, летающее, жалящее не было в состоянии пробраться под нее.

Следующую ночь я уже спал спокойно.

БЕНТИ БЕНТИ ДОС

Перед хижиной на столбе в железном ящике висел телефон.

— Бенти бенти дос? — спрашивала телефонная трубка, когда я подносил ее к уху.

— Си.

«Си» по-испански — «да», «бенти бенти дос» — двадцать двадцать два», номер телефона. На второй день нашего пребывания в свайной деревне из железного ящика донесся особенно длинный и тревожный звонок. Я подбежал к аппарату.

— Бенти бенти дос?

— Си.

— Зачем по-испански? По-русски надо. — Это был голос Родольфо. — Бегите сюда. Пришел рыбак, говорит, видел мамата.

— Где? Куда бежать? — заволновался я. — Кругом вода.

— Ах да, вы же на острове. Тогда ждите.

Через полчаса затарахтел мотор, и к хижине подплыла кургузая, с обрубленной кормой лодка, за которой тянулся лиловый хвост дыма.

— Вот он только что видел, — сказал Родольфо и кивнул на рыбака, сидевшего на корме.

— Мамата, — подтвердил рыбак.

Я прыгнул в лодку, та, затарахтев, начала поворачивать. Но едва мы вышли в лагуну, как меня одолели сомнения.

Ламантины — очень чуткие и боязливые животные. Заслышав стук мотора, они постараются или спрятаться под воду, или уплыть подальше. Как же мы сможем увидеть их?

Лодка, кивая носом в такт моторному перестуку, неторопливо ползла вперед.

Мы пересекли лагуну и приблизились к берегу, поросшему тростником.

Родольфо что-то спросил. Рыбак ответил.

— Тут. — Родольфо привстал.

Лодка шла вперед, оставляя на воде радужные маслянистые пятна.

— Мадре миа, — сказал я, — самый глухой ламантин давно уже удрал.

Родольфо почесал подбородок.

— Верно, — сказал он. — Заглушить мотор?

Лодка остановилась.

— Подождем.

Мы простояли час. Слабое течение отнесло нас в узкий залив. Дно его было покрыто густой травой. Острые, похожие на лезвия ножей, коричневатые стебли поднимались к поверхности. Рыбак заволновался и стал что-то быстро говорить, показывая пальцем за борт.

— Он говорит, — перевел Родольфо, — что эта трава — любимая пища ламантинов. Он говорит, что здесь должны быть мамата.