Путешествие шлюпок с «Глен Карриг»

Хотя матросы провели ночь на корабле, двери и окна они закрыли. И не напрасно, потому что ночью были слышны жуткие звуки, а утром обнаружились следы пребывания на корабле какого-то пугающего существа. А на следующую ночь моряки увидели его: «…в окне справа показалась какая-то розоватая масса, которая подобно гигантскому слизню медленно ползла по стеклу вверх (…). Складчатая, бесформенная, она была сделана словно из сырой говядины…» Добавляют таинственности и страха найденные записки, сделанные женским почерком. В них рассказывается о последних днях экипажа корабля на острове, о том, как беспечность несчастных привела к трагическому исходу. Об этом говорят и ужасные находки, сделанные моряками на берегу, — жуткие плотоядные деревья, поглощающие людей, словно обволакивающие, втягивающие их в себя.

В предисловии С. Зенкина к книге «Infernaliana. Французская готическая проза XVIII–XIX веков» есть примечательное рассуждение о присущем готическому роману инопространстве, таинственном и иррациональном порядке. Эта инопространственность, по словам исследователя, есть главный признак готической прозы, отнюдь не сводимый к наличию в произведении здания готической архитектуры. Главное, чтобы пространство действия перестало быть однородным, чтобы в нем «появились противопоставленные друг другу участки, пути, границы, силовые линии, чтобы некоторые перемещения в нем оказывались желанными, или запретными, или вызывающими страх — а порой и теми, и другими, и третьими одновременно». [32]

Думается, это рассуждение справедливо по отношению к роману Ходжсона. Готическое пространство здесь создается иными, чем в классическом готическом романе, средствами. Заброшенный корабль — это новый, иной тип готического замка, который окружает новое готическое пространство, а жуткие плотоядные деревья в таинственном лесу, кошмарные твари, не дававшие спать морякам по ночам, — своего рода злодеи из готического романа.

Когда обе шлюпки спаслись из «царства ужаса» и вышли в открытый океан, то начался шторм. Сюжетно он был необходим для того, чтобы убрать из действия вторую шлюпку — чем меньше людей занято в действии, тем оно более динамично и более увлекательно. Ходжсон делает это очень изящно — он не губит шлюпку во время шторма, но упоминает, что ее экипаж спасся и благополучно добрался до Лондона (тем самым нам вторично говорится, что с героями романа все завершится благополучно).

Если в первой части гораздо больше таинственности и загадочности, то во второй сильнее становится приключенческий элемент. Здесь моряки оказываются на острове в море, где очень много саргассовых водорослей. Но это вовсе не Саргассово море — действие разворачивается, согласно авторскому предуведомлению, где-то в «дальних южных морях». Такое отсутствие указания места действия в сочетании с подчеркнуто будничными обстоятельствами повседневной жизни моряков создает ощущение притчевости повествования. Остров среди саргассовых водорослей — некое загадочное и пугающее место, чем-то напоминающее страну Мепл-Уайта из романа Конан Дойла «Затерянный мир».

На острове есть такие же жуткие твари, как те, что моряки встретили в первой части романа: «…я обнаружил, что вижу перед собой бледное демоническое лицо. Его верхняя часть была сходна с человеческим, но вместо носа и рта я увидел подобие птичьего клюва, странным образом загибавшегося вверх. Существо держалось за борт лодки двумя бледными руками, причем способ, каким оно прилепилось к гладкой наружной обшивке, живо напомнил мне виденную накануне каракатицу, повисшую на обшивке странного судна». Если с такими существами матросы — к счастью для них — на острове не сталкивались, то им приходилось не раз отбивать атаки других существ: «…отвратительные белесые твари, чуть поблескивающие в свете луны. Манера, в которой они передвигались с места на место, напомнила нам гигантских слизней, но этим сходство и исчерпывалось, ибо в очертаниях их тел не было ничего от упомянутых животных; я бы, скорее, сравнил тварей с больными водянкой людьми, которые, не в силах передвигаться нормально, встали на четвереньки, так что их отвислые животы волочились по земле подобно раздутым мешкам… у тварей имелось по две толстых коротких, словно обрубки, руки, каждая из которых завершалась пучком отвратительных гибких щупалец…»

Основное место занимает в этой части описание того, как моряки установили контакт с экипажем корабля, находящегося от острова на расстоянии около километра. Перед нами еще один вид робинзонады — команда корабля, находящегося в плену водорослей семь лет. На этот раз это — коллективный Робинзон: всего их двенадцать человек, из которых три женщины. Таинственное пугающее отступает — хотя на лагерь матросов совершают нападения некие твари жуткого обличия, все равно ужас больше уже не охватывает героев, потому что они заняты практическим делом — изготовлением устройства, с помощью которого можно было бы связаться с кораблем. Наконец им это удалось. Запустив с острова воздушный змей, моряки протягивают между островом и кораблем канат. По нему сначала пересылали различные вещи и еду, а потом с помощью каната, один конец которого был закреплен на острове, корабль приводят в движение, он плывет — и вырывается из плена водорослей.

Интересно сравнить книгу Ходжсона и роман отечественного фантаста А. Р. Беляева «Остров погибших кораблей» (1927). Вот в нем действие происходит в Саргассовом море, где оказываются герои после крушения корабля, который не пошел ко дну, как в романе английского писателя, а стал дрейфовать, и течение принесло его в Саргассово море. Как и в романе Ходжсона, герои Беляева видели немало удивительного и романтически-загадочного: «…все чаще стали встречаться на пути полусгнившие и позеленевшие обломки кораблей. Они появлялись, как мертвецы, с обнаженными „ребрами“ — шпангоутами и сломанными мачтами, некоторое время следовали за кораблем и медленно уплывали вдаль». [33] Однажды ночью им встретился полуразрушенный бриг голландской постройки, течение поднесло его почти вплотную, и в свете луны они увидели жуткую картину: «К обломку мачты был привязан скелет… Уцелевшие кости рук болтались на ветру, но остальные уже давно выпали из плечевых суставов и валялись на полу палубы. Кожа на лице сохранилась, иссушенная горячим ветром. На этом пергаментном лице сверкала улыбка черепа». [34] Недаром героиня романа сказала, что «Остров Погибших Кораблей может быть назван Островом Ужасов. Едва ли есть на земном шаре другое место, где на таком небольшом пространстве было бы сосредоточено столько человеческого страдания…» [35]

Неизвестно, был ли знаком Беляев с романом Ходжсона, вышедшим существенно раньше книги отечественного фантаста, но параллели между этими двумя произведениями безусловно прослеживаются. Однако же главное отличие между ними в том, что ужас и иррациональность Ходжсона, ставшие основой художественной манеры писателя, у Беляева заменены рациональным, естественнонаучным объяснением происходящего. И не иррациональность — главное в романе, а вполне реалистические мотивы, которые трактуются Беляевым в социально-критическом плане: все объясняется жестокой волей главного «злодея» романа, совершившего преступления ради того, чтобы завладеть наследством. И если героев Беляева охватывает страх, то он, если так можно выразиться, рациональный, страх положений (по аналогии с юмором положений), определяющийся каждый раз конкретной ситуацией, в которой оказываются герои. Страха же иррационального, как у Ходжсона, такого, который был бы глобальным, повсеместным, длящимся все время, у Беляева нет.

Примечательно, что в «Шлюпках…» упомянуто мало имен матросов — в сущности, названы только те, кто погиб. Каждый из матросов, если воспользоваться выражением Н. А. Соловьевой, употребленным по отношению к героям романа Дефо «Роксана», «представлен как личность без имени, а лишь с социальным статусом или профессией». [36] Нет имени даже у боцмана, который руководил всеми действиями небольшого экипажа. В определенной степени это понятно, т. к. в романе рассказывается не о приключениях, выпавших на долю конкретных (пусть и вымышленных) людей, а о некоей аллегорической ситуации. Она задана Ходжсоном уже изначально — отсюда и пугающая загадочность мрачного, разделенного на две части странной рекой, и не менее загадочное — квази-Саргассово — море. Примечательно, что в романе ни один герой (все они — профессиональные моряки!) не задается мыслью, а где же они плывут — сравним эту ситуацию с романами Жюля Верна, герои которого, потерпев кораблекрушение, сразу же стремятся определить координаты места, где оказались. Оттого роман Ходжсона, как и другие произведения писателя крупной повествовательной формы, воспринимается как притча, как аллегорическое повествование о человеческой судьбе, испытывающей давление жизненных обстоятельств, словно испытывающих человека на прочность.