Зеленый луч. Буря

В петлице его пиджака был орден.

— Дрянь погода, — прогудел он, глядя, как на равнине завиваются снежные вихри, — заметет пути, опоздаем. Вы далеко едете?

Он посмотрел на меня.

— До конца, — сказал я.

— По делу?

— Да. Хочу устроиться плавать.

На лице у него обозначилось легкое любопытство и — хотя это мне, может быть, только показалось — усмешка.

— Вы моряк?

— Да, — ответил я и удивился самому себе: зачем же это я вру? — Моряк.

Вагон трясло и раскачивало. Я еле удержался на ногах, так меня качнуло.

— Гром и молния! — проворчал пассажир с трубкой. — Для старого моряка вы не шибко-то справляетесь с качкой.

Я покраснел. Разумеется, стоило только на меня поглядеть, чтобы каждому стало ясно, что я и не нюхал моря. Врать было глупо, и я сказал, что он меня неправильно понял. Я еще не моряк. Я только прошлой весной окончил десятилетку, а в Мурманск еду для того, чтобы наняться матросом на какое-нибудь судно, так как больше всего хочу стать моряком. Все это он внимательно выслушал и напоследок одобрительно проворчал:

— Ну вот это другой разговор. Пожалуй, кое в чем я смогу быть вам полезным.

— А вы сами моряк? — спросил я.

— Я? — сказал он и усмехнулся. — Я служил на флоте юнгой, матросом, штурманом и капитаном дальнего плавания. Я не плавал только в Австралию, молодой человек, а что касается южноамериканских, азиатских и европейских портов, то мне случалось туда заходить, да, случалось…

Я с недоумением смотрел на его самый что ни на есть сухопутный пиджачок и не знал, верить мне или не верить. Этот маленький человек с трубкой совсем не был похож на капитана дальнего плавания, хотя он и бранился как-то не «по-сухопутному» и в петлице у него был орден.

— Почему вы так странно ругаетесь? — сказал я. — Мне никогда не приходилось слышать, чтобы в наше время люди говорили «гром и молния».

Он вытащил трубку изо рта и рассмеялся. Потом сказал:

— Я терпеть не мог грубости, даже когда еще был простым, необразованным матросом. Но человеку иногда необходимо отвести душу крепким словцом. Знаете ли вы, как я ругаюсь, когда бываю очень сердитым? Не знаете?

Ни с того ни с сего он вдруг сделал свирепые глаза, сдвинул брови и гаркнул на весь вагон:

— Огонь и сера! Что вы тут пристали ко мне с расспросами?

Я даже от него попятился, так этот странный пассажир испугал меня своим «огнем и серой». А он продолжал смеяться. Давно я не слышал такого славного, добродушного смеха. Затем он взял меня за локоть и подтолкнул к своему купе.

— Вы, милый юноша, хотите стать моряком? — басил он. — Сейчас я вам покажу уж самого настоящего, самого морского моряка!

Грузный человек в капитанском кителе сидел у окна и держал в руках бутылку с чем-то очень похожим на подсолнечное масло. Неторопливо он взял со столика столовую ложку, налил ее до краев золотистой и тягучей жидкостью, выпил и облизал губы. Потом, так же не торопясь, он поставил бутылку на стол, вытер ложку клочком газеты и обернулся к нам. Глаза у него были голубенькие, мечтательные и, как мне показалось, подернутые такой же маслянистой влагой, как та, которую он только что проглотил.

— Аристарх Епимахович, — сказал пассажир с трубкой, — этот молодой товарищ едет к нам в Заполярье, чтобы поступить во флот. Я обещал ему показать настоящего северного моряка. Да познакомься же с ним, зеленая лошадь!

Толстяк в капитанском кителе протянул мне огромную волосатую руку, точь-в-точь моржовый ласт, и буркнул:

— Сизов.

Я назвал свою фамилию и поклонился. Мы сели. С почтительным любопытством поглядывал я на этих двух капитанов, так непохожих друг на друга. Один — моложавый, маленький, в простом пиджаке без всяких нашивок, — посмотришь на него, ни за что не скажешь, что это моряк; другой… Но о другом я еще ничего не мог сказать, хотя видел, что у него тоже был орден в петлице. Орден Ленина.

— Вы тоже ходили вокруг света? — робея, спросил я.

Аристарх Епимахович покосился на меня так, как будто бы я сказал очевидную глупость, и пробормотал что-то вроде «гитары и попугаи».

— Что? — переспросил я.

Маленький капитан с трубкой рассмеялся.

— Аристарх Епимахович называет морем только ту соленую воду, в которой водится треска и селедка. Он северный моряк и тех, кто плавает южнее Полярного круга, даже и за моряков не считает. Он уверен, что в южных широтах умеют только бренчать на гитарах да разводить попугаев в своих каютах.

Аристарх Епимахович равнодушно смотрел в окно и жевал губами. Тем не менее я разобрал несколько слов. Казалось, они выходят у него не изо рта, а откуда-то из- под ложечки, из-под огромных рук, которые он сложил на своем животе.

— Рубку… в декабре… льду на два пальца… Накось, выкуси…

— Это правильно, — кивнул головой маленький капитан. — Зимой плавание в наших водах тяжелей, чем где бы то ни было. Рейсом вокруг Азии мне случалось попадать в тайфун. Ерунда. Наши зимние шторма хуже.

Как называется судно, на котором вы плаваете? — спросил я Аристарха Епимаховича.

— «Скат», — донеслось с дивана.

— Не верьте, — строго сказал маленький капитан. — Он уже больше не капитан на «Скате». С завтрашнего дня у него под командой новенький, только что спущенный со стапелей кораблик.

Я покосился на толстого капитана. Он — или это мне послышалось? — проурчал в ответ только одно слово: «бабушка».

— Что?

— Это, говорю, бабушка надвое ворожила.

Аристарх Епимахович вздохнул, глаза у него сузились, снова стали нежными и маслянистыми. Причмокнув, он облизал губы, потом протянул руку к бутылке, стоявшей перед ним на столике, и взял ложку. Капитан с трубкой прыснул. По-видимому, моя растерянность доставила ему живейшее удовольствие.

— Лопнешь, зеленая лошадь! — хохотал он. — И так без малого восемь пудов в человеке.

Аристарх Епимахович, смущенно улыбнувшись, налил полную ложку тягучей, маслянистой жидкости, проглотил ее и вытер ложку газетой.

— Что это? — спросил я.

— Разрешите предложить? — сказал он с ударением на «о» и вежливо протянул мне ложку. — Тресковый…

Я не понимал.

— Жир, — пояснил Аристарх Епимахович, облизывая губы.

У меня на лице, должно быть, появилось такое отвращение, что он сразу же положил ложку на стол и отвернулся. В самом деле, я с ужасом смотрел на этого человека, который так запросто может глотать омерзительный рыбий жир, да еще при этом вздыхать и причмокивать от удовольствия.

— Нам без трещоцки жизни нет, — усмехнулся маленький капитан. — Аристарх Епимахович коренной помор, настоящий северный моряк.

Сразу же он стал очень серьезным и ласково положил свою руку толстяку на колено.

— Новые суда, Аристарх, нужно испытывать. Один переход вокруг Норвегии нам ничего не покажет. Я это дело могу доверить только человеку с твоим опытом. — Он покосился на меня и добавил: — А для начала вот тебе и новый матрос. Пусть попробует соленой водицы.

Он снова потянулся за трубкой. Я понял, что мне тут больше неудобно засиживаться, и встал, чтобы уйти.

— Пойдете в траловый порт, — сказал маленький капитан, — скажете там, что капитан Сизов приказал записать вас на свое судно.

Я поблагодарил его и попросил сказать мне, где и как я могу его найти, если возникнут какие-либо недоразумения.

— Я вам больше не нужен, — сухо сказал он. — Вы будете иметь дело с капитаном Сизовым. Впрочем, если понадоблюсь, — Московская, семь, спросить товарища Голубничего. Ясно?

Мне было ясно только то, что с завтрашнего дня я — матрос, что мне повезло, удивительно повезло, еще до того, как я добрался до Заполярья. Но на каком судне я все-таки пойду в море, было совсем неясно. У капитана Голубничего уже пропала охота шутить, и он ответил коротко:

— Судно называется просто «РТ 89». Не очень красиво, но другого названия мы ему еще не подыскали. Не думайте, что это гигант-ледокол или океанский корабль. Это обыкновенный рыболовный тральщик на сорок человек команды.