Среди дикарей и пиратов

Мы потушили костер и быстро пошли с нашим новым другом. Вскоре мы пришли к низкой деревянной хижине с крышей, крытой гонтом. На шум наших шагов из нее выбежали с яростным лаем две собаки. Они сразу замолчали, услышав голос хозяина, стали ласкаться к нему и, когда увидели, что мы белые, начали лизать нам руки. Наш спутник ввел нас в свою хижину, состоявшую из одной пропитанной дымом комнаты, в которой был глиняный очаг, две грубые деревянные скамьи в углу; посредине стоял стол и два стула. На огне весело кипел и шипел чайник.

Приятель нашего проводника пришел из хлева и радушно приветствовал нас. Он был так же груб с виду, как и его товарищ, но и Медж с его неподстриженной бородой и усами, с длинными волосами был не лучшего вида, как, вероятно, и я, хотя я не мог похвастаться ни бородой, ни усами.

Наши хозяева угостили нас всем, что у них было. Капитан, как они называли своего господина, не позволял держать спиртных напитков, но заботился, чтобы у них было все нужное. Если бы мы остались на день, то они угостили бы нас пудингом. Мы сказали, что хотим как можно скорее добраться до поселения, чтобы достать лошадей для наших друзей. Капитан, сказали нам хозяева, сделает все, что в его власти, чтобы помочь нам. У него, кроме стада овец, есть стадо рогатого скота и несколько лошадей. В случае если бы он сам не мог дать лошадей, то, вероятно, попробует достать в другом поселении, за двенадцать миль оттуда.

Оказалось, что до Сиднея остается по крайней мере сто пятьдесят миль, так что если бы не было поселений к северу, нам пришлось бы идти очень далеко, не встретив помощи. Наши хозяева охотнее расспрашивали нас, чем рассказывали про себя; когда Медж спросил, давно ли они в Австралии, они дали уклончивый ответ и заговорили о другом. В сущности, это были ссыльные, слуги, не получавшие жалованья, но пользовавшиеся известной свободой до тех пор, пока вели себя хорошо.

Когда мы отужинали, они посоветовали нам ложиться спать, заметив, что им придется вставать на рассвете для того, чтобы пастух мог рано отвести овец на пастбище в некотором расстоянии от хижины. Они предложили нам свои скамьи, но мы отказались: во-первых, они имели чрезвычайно грязный вид, а во вторых, мы уже привыкли спать на земле и не хотели выгонять их с постелей. Поэтому мы легли на пол, подложили себе под головы мешки с давно не испытанным чувством безопасности, зная, что нас сторожит верная собака, и скоро крепко уснули.

К завтраку пришел пастух, ходивший посмотреть на стадо. Мы быстро позавтракали, он простился с нами и пошел выгонять стадо. Сторож спросил нас, останемся ли мы или пойдем к капитану. Конечно, мы хотели отправиться немедленно и попросили его показать нам дорогу.

— Я не могу пойти с вами, так как должен помочь товарищу лечить заболевших овец, — сказал он, — да нужно и присмотреть за хижиной. Но вы не можете сбиться с дороги, если будете все время идти на юг, вон через ту возвышенность с тремя большими деревьями наверху, а затем пойдете к реке, которую увидите издали. Там есть мост, который ведет к стану.

Указания были очень точные, и мы отправились, не боясь потерять дорогу. Более чем через час мы пришли к реке с перекинутым через нее деревянным мостом; когда мы подошли ближе, мы увидели стоявших на нем двух чернокожих, не похожих на тех, которых мы встречали до сих пор, Они были прилично одеты и вежливо сказали нам по-английски:

— Доброго утра, друзья.

Они сказали нам, что мы пришли в то поселение, которое искали; хозяин недалеко и будет рад нас видеть.

Мы прошли мимо нескольких хижин и увидели низкое строение с широкой верандой. Оттуда навстречу нам вышел пожилой господин.

— Рад видеть вас, друзья мои, откуда бы вы ни явились, — сказал он, протягивая руку. — По-видимому, вы пришли издалека и, вероятно, не прочь позавтракать. Входите, входите. Мы только что садились за стол, когда я увидел вас из окна.

— Благодарю вас, сэр, — ответил Медж. — Ваши пастухи, у которых мы ночевали, дали нам позавтракать; но мы принимаем ваше гостеприимное предложение; я, по крайней мере, готов подзакусить, да, я думаю, и мой друг Рэйнер; считается, что мичман может безнаказанно пообедать два-три раза кряду, а эти последние дни паек у нас был плохой.

— Как, вы морские офицеры? — сказал капитан, пристально вглядываясь в наши лица. — Я подумал это, судя по вашей манере выражаться. Но войдите же. Потом расскажете все, я считаю негостеприимным надоедать незнакомым людям расспросами прежде, чем они поедят, выпьют и отдохнут после пути.

С этими словами хозяин ввел нас в хорошенькую гостиную, где за столом сидели две дамы — одна, очевидно, его жена, другая очень молодая. Я взглянул сначала на нее, потом на пожилую даму, потом бросился вперед и протянул руку с восклицанием:

— Миссис Гудсон!

Она пожала мою руку с видом удивления.

Я обернулся.

— Сэр, вы, наверно, капитан Гудсон, — сказал я и, смотря на молодую барышню, прибавил: — Я не знаю вашего имени, но очень хорошо помню вас и не забывал с тех пор, как был на «Хопуэлль», у берегов Каталонии, два года тому назад.

Я пожал руку капитану Гудсону. Барышня поднялась со стула и подошла ко мне.

— Я помню мичмана, который был у нас, но не узнала бы вас; впрочем, теперь я припоминаю ваше лицо и ваши глаза, — сказала она с приятной улыбкой.

— Мне казалось, что я видел где-то ваше лицо, — сказал Медж капитану Гудсону, который горячо пожимал ему руку.

Хозяин и хозяйка настоятельно уговаривали нас сесть за завтрак, но я почти ничего не ел, думая о том, что мы можем сообщить им. Медж шепнул мне:

— Не говорите пока ничего. — Он понимал, что опасно сообщить внезапно такое радостное известие и прежде нужно рассказать все капитану.

Мы рассказали все наши приключения. Капитан Гудсон сказал, что вскоре после нашей встречи его судно пришло в Сидней. Тут он отказался от командования, вследствие слабости здоровья миссис Гудсон, и решил поселиться на берегу. В Сиднее он встретился с одним знакомым, который продал ему это имение.

— Хотя оно и отдалено от других поселений, — продолжал капитан Гудсон, — но я был уверен, что, умело пользуясь трудом белых и разумно обращаясь с чернокожими, здесь можно быть в такой же безопасности, как и в других поселениях. Я не ошибся, нам уже удалось цивилизовать, до известной степени, нескольких молодых чернокожих; они, по-видимому, счастливы и довольны и охотно исполняют всякую легкую работу.

Мы сказали капитану Гудсону о цели нашего путешествия, и он сразу обещал сделать все возможное, чтобы достать лошадей, провизию и верных людей для сопровождения наших друзей.

— Сам я не могу идти, — сказал он, — но тут у меня есть друг, который с удовольствием отправится с вами. На него можно вполне положиться; мало кто путешествовал по диким местностям, как он, и умеет так хорошо ладить с туземцами.

Я заметил, что при этих словах капитана Гудсона молодая девушка взглянула на него, но не понял значения этого взгляда. Все это время мы горели нетерпением; нам так хотелось сказать, что сын капитана жив! Мне действительно пришло в голову, что лучше не говорить о Гарри до его прибытия. Как ужасно было бы, если бы с ним случилось какое-нибудь несчастье или весь наш отряд погиб бы!

В минуты отчаяния подобные мысли приходили мне в голову, но я отгонял их: слишком они были ужасны, и к тому же это было неблагодарно по отношению к Богу, Который сохранил нас до сих пор.

Сейчас же после завтрака я высказал Меджу свои предположения. Но он считал, что следует сказать капитану, что среди дикарей мы нашли белого мальчика, по-видимому одних лет с его сыном, что мальчик этот долго был с нами, совершенно цивилизовался и стал общим любимцем благодаря своему милому характеру. А капитан уже сам выведет заключение.

Капитан скоро пришел к нам, и Медж осторожно завел разговор. Гудсон пришел в сильное волнение.

— Мы боимся возбуждать слишком много надежд, сэр, — сказал Медж, — но ни капитан Брэсуэлль и никто другой на корабле не сомневались в этом.