Возраст не помеха

Наконец мысли мои пришли в порядок, голова прояснилась. Это был остров, который я миновал во сне. Плот, лишенный управления, прошел рядом. Я посмотрел на небо, затем снова на пугающую громаду, словно бы подавившую своей мощью море и небо и все еще притягивавшую меня к себе.

Постепенно гора стала уменьшаться, значит, плот удалялся и я был в безопасности. По сведениям моей карты, это был Мера-Лава, самый южный и восточный из островов Банкс. Следовательно, после того как я изменил курс, меня довольно сильно отнесло на север.

Вскоре после рассвета я увидел впереди небольшой остров. Ветер стих, а когда взошло солнце, я попал чуть ли не в полный штиль. Остров находился милях в пяти от меня, впереди и немного правее.

Когда утренний туман рассеялся, я вскарабкался на мачту. В нескольких местах я увидел землю, но порывы дождя с ветром, налетавшие на море, то и дело скрывали ее от меня. Шквал с ливнем несколько раз прошел и над плотом. Мера-Лава, хотя и находился еще совсем недалеко, то и дело скрывался в облаках и потоках дождя. Море все утро было спокойным. Только легкая зыбь нарушала его гладь да кое-где набегавшая рябь. Меня медленно несло на юго-запад, к небольшому островку, который на моей карте назывался Мериг. В лоции о нем сообщались такие сведения: "Островок Мериг (Сент-Клер), координаты 14°17' южной широты, 167°48' восточной долготы, высота над уровнем моря 200 футов, гавани нет, пристать к нему трудно. В 1934 году насчитывал 27 жителей".

О Мера-Лава в лоции говорилось, что он находится в шестнадцати милях к юго-востоку от Мерига и является самым юго-восточным из островов Банкс. Его высота над уровнем моря — две тысячи девятьсот футов, берега обрывистые.

Весь день я дрейфовал. Острова то появлялись передо мной из сетки ливня, то исчезали. Во второй половине дня я прошел примерно в миле от Мерига. Я не отрываясь смотрел в бинокль на берег — вдруг покажется направляющееся ко мне с берега каноэ! — но берег производил впечатление необитаемого, среди кокосовых пальм, покрывавших остров, не было никаких признаков жизни. Мне страшно хотелось свежей пищи, может быть, от ее отсутствия я страдал даже больше, чем сознавал, она была мне просто необходима, ведь с момента выхода из Апиа я не поймал ни одной рыбы. Кокосовые орехи вдохнули бы в меня новую жизнь. Я всмотрелся в небо и в море: ничто не предвещало изменения погоды. В это время я разглядел позади Мерига другой остров, который принял за Санта-Марию, также входящий в группу островов Банкс. До него было миль двадцать.

Прошел еще час, а я все стоял около каюты и не спускал глаз с зеленого до самой верхней точки острова, который сейчас находился у меня почти на траверзе. Пальмы были унизаны плодами — я ясно различал их в бинокль. Несколько орехов были нужны мне позарез. Лук начал портиться, картошку я всю выбросил, а до Австралии еще было далеко и оставалась самая трудная часть пути.

Я снял с крыши каюты самоанское каноэ — оно было привязано рядом с каяком, — проверил аутригер и спустил на воду. Кроме двух весел, я взял с собой резак, топор, веревку, удилище, банку для вычерпывания воды и несколько мешков для кокосовых орехов. Не забыл я и спички.

Я, конечно, отлично понимал, что оставлять плот в открытом море непростительное легкомыслие, но я хотел кокосовых орехов и свежей пищи, моя душа требовала их.

Я прошел вдоль скалистого берега, о который билось море. Ни одного выступа, куда я мог бы выпрыгнуть и вытащить каноэ. Теперь я уже совершенно отчетливо видел пальмы и кокосовые орехи. Под деревьями нигде не было хижин, около берега не танцевали на волнах привязанные каноэ. Я медленно греб, все время поглядывая на плот. Он стоял без движения, словно бы удерживаемый якорем. Но вот я обогнул остров, и плот исчез из поля зрения. "Хорошо бы пожить здесь, — подумал я, — в этой зеленой клетке, полной фруктов и рыбы, омаров и моллюсков! Но сколько здесь выдержишь, пока тебя не начнет грызть тоска по открытому морю и свободе, для которой рожден человек?"

Море покрылось легкими морщинками, небо чуть потемнело. Одним ударом весла, едва не перевернув каноэ, я сделал поворот на сто восемьдесят градусов и налег на весло так, что вода забурлила. Через минуту показался плот. Паруса, как и прежде, беспомощно свисали, но плот дрейфовал. Я направил каноэ за ним следом. Вдруг крепление аутригера лопнуло и вся деревянная рама распалась. Я слишком резко повернул, и крепление из кокосового волокна, должно быть прогнившее на крыше от дождя и солнца, не выдержало.

Маленькое каноэ, шаткое и неустойчивое, наверняка перевернулось бы, попытайся я приладить аутригер, сидя в лодке. Пришлось спуститься в воду и там, орудуя ножом, леской приладить аутригер. В это время лопнуло его переднее крепление. Я плавал и нырял вокруг лодки в ожившем море, то и дело погружаясь под воду. Основным орудием мне служили зубы: левая рука у меня почти бездействовала — неделю назад, ослабляя галс на гроте, я едва не оторвал себе указательный палец. Только через час я смог снова сесть в каноэ и догонять плот, покачивавшийся в темнеющем море на порядочном расстоянии от меня. Греб я теперь очень осторожно, ведь, кроме креплений, могли отказать и другие части аутригера, а их в воде почти невозможно починить. Тащился я еле-еле и догнал "Возраст не помеха" лишь час спустя после наступления темноты.

XV

Новые Гебриды остались позади. Я прошел между мысом Камберленд, которым они заканчивались на северо-западе, и Санта-Марией и взял теперь курс на юг, к Коралловому морю. Дул по-прежнему зюйд-тень-ост, и я постепенно двигался на юго-запад, в сторону Большого Барьерного рифа. О нем мне много рассказывал один мой друг, капитан небольшого судна каботажного плавания, — он доставлял припасы из Дарвина миссиям, разбросанным на безлюдном северо-западном побережье Австралии. Впоследствии он приобрел люггер и занялся ловом жемчуга и трепангов на Большом рифе. Работали у него малайские и австралийские аборигены.

По словам капитана, Большой Барьерный риф тянется к северу от Брисбена почти на тысячу триста миль, до самого мыса Йорк, северной оконечности Австралии. Ширина его колеблется от двадцати до тридцати миль. Между внутренней, или восточной, стороной этого огромного скопления рифов и Австралийским материком находится так называемый Внутренний канал шириной от двадцати до тридцати миль, сужающийся к северу. Канал этот довольно глубокий, но изобилует скалистыми островами. По нему ходят суда каботажного плавания и суда, направляющиеся через Торресов пролив на север — в Индонезию, Японию и Китай. Судоходство по каналу сопряжено с большими трудностями, и большинство судов берет с собой нескольких лоцманов. Сам Большой Барьерный риф считается почти непроходимым.

Если я не смогу пробиться через скопление отдельных рифов, блокирующих выход из Кораллового моря с юга, мне придется сделать попытку пройти через Большой риф во Внутренний канал или же обогнуть весь барьер с севера и пристать где-нибудь в Новой Гвинее или на фактически необитаемом северном побережье Австралии.

Во второй половине дня ветер отошел к востоку. Теперь я мог идти почти точно на юг — лучшего и желать было нельзя. Месяц только что народился — увижу ли я при его свете прибрежные холмы Австралии? Днем впервые за все время я сделал несколько рисунков. Указательный палец левой руки еще болел, но я надеялся, что в конце концов он заживет.

Ночь на 8 августа выдалась бурная, грот пришлось спустить. Резкими порывами налетал зюйд-тень-ост. Часов в десять вечера я пошел на нос перетянуть кливер на левый борт — мне казалось, что тогда плот пойдет лучше. Повернувшись спиной к утлегарю, я изо всех сил тянул шкот, пропущенный через блок, намертво приделанный к борту плота, но парус стоял на ветру, как мраморная доска. Тянул я одной рукой, а другой держался за передний пиллерс, но шкот не поддавался, и в конце концов я ухватился за него обеими руками. Однако и это не помогло. Я отдыхал, начинал тянуть снова, но кливер продолжал упорствовать. Тогда я всей своей тяжестью повис на веревке, но вдруг что-то треснуло и я, отлетев назад, ударился о железный утлегарь и упал на палубу. Падая, я успел подумать, что если я ударюсь о железо, то сломаю себе спину.