Среди дикарей и пиратов

Наконец нам удалось добиться от Пуллинго, что Каракуль был, как мы и подозревали, колдун — существо с неограниченной властью над теми, кто оскорбил бы его. Убивает он свою жертву совсем необыкновенным образом, с помощью косточки, вынимаемой из тела мертвеца. Косточку эту, благодаря своей волшебной силе, он может направить в сердце всякого, кого хочет погубить. Он добывает ее посредством чар. Когда умирает какой-нибудь туземец, колдун идет в ночь его похорон на могилу и, после некоторых магических обрядов, ложится на могилу. В ту минуту, когда на небе появляется новая звезда, мертвец выходит из могилы, вызванный заклинаниями колдуна, и вводит в кожу Каракуля крошечную косточку из своего тела, причиняя боль не сильнее укуса муравья. Приобретенная таким образом кость остается спрятанной в коже колдуна до того момента, когда понадобится ему. Тогда волшебной силой он заставляет таинственную косточку выйти из его тела и вонзиться в тело человека, обреченного на гибель; косточка немедленно входит в сердце жертвы, вскоре умирающей в страшных мучениях.

Колдун, однако, не только убивает людей, но и лечит их. Когда он не достигает этого заклинаниями, то пробует растирания и пассы. Когда и это не помогает, он жжет своим пациентам руки и ноги, пускает им кровь за ухом или подвешивает за руку на ветку дерева; если они ранены, он покрывает их раны мазью из грязи. Если пациент и после этого не выздоравливает, Каракуль объявляет, что тот сам виноват, что не выздоравливает, и умывает руки.

— У нас есть много причин бояться этих могучих волшебников, — заметил Пуллинго, насколько мы могли понять его жесты и слова.

Когда я более ознакомился с туземцами, я убедился в правдивости его рассказа. Он рассказал нам еще много интересного о суевериях своих земляков, но я не помню всего. Между прочим он говорил, что туземцы твердо уверены, что никто не умирает от естественных причин. Если человек не умрет, убитый людьми или погубленный чарами колдунов, то может жить вечно, не старея и не теряя своих физических сил.

— Ну, довольно этой чепухи, — проговорил наконец Медж. — Скажите вашим друзьям, чтобы они отправлялись спать. Да и вы, мастер Пуллинго, сделайте то же; не то завтра никуда не будете годиться.

Бертон и один из матросов сменили нас с Меджем; хотя они и поглядывали, не явится ли колдун, но тот не показывался. Может быть, отблеск огня на ружьях часовых показал ему, что опасно иметь дело с нами.

На следующее утро мы обсудили это событие и пришли к заключению, что туземцы почему-то стараются помешать продолжению нашего путешествия. Конечно, мы решили не обращать на это внимания и, как только кончили завтракать, принялись складывать наши пожитки, сказав Пуллинго, что он должен вести нас. Он смутился и наконец объявил нам, что не смеет идти в ту сторону, где показался колдун.

— Можете идти куда хотите, — заметил Медж, — а мы пойдем прямо вперед; вы можете присоединиться к нам на другой стороне.

Нагернук и его спутники следили за нами; когда они увидели, что мы направляемся к холму, они бросились бежать с криками: «Каракуль! Каракуль!» Мы ответили взрывом хохота. Медж выстрелил вперед, чтобы дать им понять, что выстрелы очистят путь от всяких врагов. Этот намек они могли понять; мы надеялись, что это предостережет их земляков от нападения на нас. Мы больше всего желали избегнуть столкновения с дикарями; если бы раз была пролита кровь, неизвестно, чем все могло бы кончиться. Необходимо было показать туземцам нашу силу и полное отсутствие страха перед ними.

Мы пошли вперед в обычном порядке и вскоре оставили далеко за собой «холмик колдуна», как мы прозвали его. Мы так и не знали, шли ли за нами он и его сообщники.

Я еще не говорил о виде этой местности и о встречавшихся тут деревьях. Вблизи реки и, насколько мы могли видеть, вдоль берега виднелись группы великолепных сосен, известных под названием сосен Норфольского острова, в сто футов высоты, с совершенно прямыми стволами, употребляющимися на мачты для самых больших кораблей. Больше всего было эвкалиптовых деревьев различных пород; некоторые из них достигали высоты в 150 футов; многие имели от 30 до 40 футов в обхвате; в дуплах иных могли бы поместиться все мы. За исключением размеров, их нельзя назвать красивыми; цвет их листьев грубый и некрасивый. В котловинах мы встречали великолепные папоротники, росшие на стеблях футов в двадцать высотой, шириной в весло в диаметре. Папоротник этот выбрасывает во все стороны множество листьев, длиной в четыре-пять футов, по виду очень похожих на листья простого папоротника.

Хотя мы верили в привязанность Пуллинго, мы все же сомневались в характере его земляков и потому во время пути держались близко друг к другу, чтобы иметь возможность отразить внезапное нападение. Когда мы останавливались на отдых и отправлялись на охоту за дичью, мы брали с собой Пуллинго, если уходили далеко. Почти каждые два дня мы убивали кенгуру или медведя и громадное количество птиц, в числе которых попадался иногда и местный индюк, большая птица весом от 16 до 18 фунтов. Часто, когда мы шли, до нас доносился звук, до такой степени похожий на удар бича, что Томми и Пирс уверяли, что, должно быть, это упражнялся какой-нибудь чернокожий мальчик. Только впоследствии мы узнали, что звук этот издавала маленькая птичка, летавшая над нашими головами или сидевшая на ближайшем дереве.

Мы прошли около десяти миль и снова остановились около огромного эвкалиптового дерева. Вблизи был лес, несколько более густой, чем обыкновенно, с холмистой почвой. Нас привлек ручей. Мать и Эдит совершали дневной переход, не чувствуя особой усталости; правда, жара еще не начиналась и воздух был чистый и бодрящий.

Мне с Меджем и Падди очень повезло на охоте, на которую мы сейчас же отправились вместе с Пуллинго: Медж застрелил большого кенгуру; Падди и я — две дюжины красиво оперенных птиц, да и Пуллинго подстрелил около дюжины из своего бумеранга. Мы намеревались идти по направлению к горам, но Пуллинго знаками показал нам, что это бесполезно; когда же мы стали настаивать, он встал перед нами и самыми решительными жестами пытался остановить нас. Так как мы возражали, он повернулся лицом к лагерю и сел на землю, как бы отказываясь идти с нами. Мы наконец отказались от дальнейших попыток и пошли по указанному им пути, вдоль берегов реки, где мы нашли большинство убитых нами птиц.

По возвращении матросы стали ощипывать нашу добычу, а Падди умело разрезал кенгуру; после этого пошло приготовление жареного мяса и дичи, а мать испекла в золе пироги. Вся мучная пища предназначалась для матери, Эдит и Пирса. Плодов у нас почти не было; доставали только что-то вроде дикого шпината; иногда попадалась капустная пальма, которая сходила за зелень и поддерживала здоровье всех нас.

Мы кончили ужин, и мать и Эдит ушли в свою хижину. За исключением Меджа и Падди, которые отправились на дежурство, все мы уже собирались спать, как вдруг вблизи нас раздался дикий, нечеловеческий, отрывистый, громкий взрыв насмешливого хохота. Словно множество туземцев внезапно подкрались, окружили наш лагерь и с восторгом увидели, что мы находимся в их власти. Мы вскочили и бросились к оружию, ожидая, что в нас сейчас же полетит град копий. Но неприятеля нигде не было видно.

— Откуда это может быть? — вскрикнул Медж.

— Должно быть, те, что были здесь, отступили. Смирно, ребята, — крикнул отец, — ни в каком случае не выходите из лагеря. Вероятно, они хотят завлечь нас, чтобы убивать поодиночке.

Мать вышла из хижины. Эдит, дрожа, стояла рядом с ней.

— Не бойтесь, — сказал отец. — Дикари увидели, что мы готовы, и вряд ли нападут на нас.

— Но они могут спрятаться только в соседнем кустарнике; крик раздался совсем близко, — заметил Медж. — Позвольте мне взять двух людей, капитан Рэйнер, и мы скоро выгоним их из убежища.

— Будьте уверены, что они уже далеко, — ответил отец.

Только что он проговорил эти слова, как опять раздался ужасный звук, напоминавший хохот сумасшедшего.