Грабители морей

Ничто так не поражает людей, как примеры неслыханной физической силы. Бешеная стая разбойников опешила и стояла с минуту неподвижно и безмолвно.

Богатырь между тем стоял на верху башни, и высокая его фигура сквозь утренний туман казалась еще выше. Он представлялся каким-то легендарным великаном старинных норвежских баллад.

Но вот бандиты опомнились от испуга и с новыми яростными криками бросились собирать валежник, чтобы исполнить свое намерение насчет костра.

– Дверь сделана из очень старого и крепкого дерева, – сказал Грундвиг Гуттору, когда тот сошел вниз, – она будет гореть медленно, как ртуть.

– Ладно! Мы им еще покажем!.. Посмотрим, как-то они сюда войдут!

Он сходил в погреб, где хранились огромные поленья для огромных средневековых каминов башни, выбрал одно из них – оглоблю футов в десять длиною – и приладил к нему огромный топор. Вооружась этим грозным оружием, он встал у двери, готовый уложить одним ударом всякого, кто войдет в дверь.

Увидав это, Надод невольно почувствовал ужас. Великан в два-три приема мог искрошить таким образом половину нападающих.

Снаружи послышались радостные крики: бандиты устроили костер, зажгли его, и огненные языки уже начали облизывать массивную дверь.

Прошло десять минут. Дверь, разумеется, в конце концов должна была загореться.

Вдруг словно само небо послало помощь осажденным: собиравшиеся всю ночь тучи пролились на землю сильнейшим ливнем – и в несколько минут костер бандитов был залит до последнего уголька.

XXV

Ингольф с неописуемым волнением услыхал, как удалились солдаты, пораженные исчезновением узника. Совершилось невероятное чудо: он был спасен в тот самый момент, когда жизнь его висела на волоске.

Из оцепенения вывел Ингольфа голос того самого человека, который его спас.

– Идите за мной, – сказал тот голос так тихо, что Ингольф едва-едва расслышал. – Вам больше нечего бояться.

Капитан однако вздрогнул, почувствовав прикосновение костлявой, тощей руки, точно у скелета. Незнакомец взял его за руку и повел по узкой лестнице, устроенной в толще стены и ведшей в нижний этаж, где находились комнаты пропавшего Магнуса Биорна.

Перед тем, как начать спускаться, незнакомец вдруг, словно уступая обуявшему его чувству любопытства, приподнял небольшой фонарик и осветил им лицо Ингольфа. Внимательно поглядев на черты молодого капитана, таинственный незнакомец как будто взволновался, и Ингольф услыхал, как он бормочет, тяжело шагая вниз по лестнице:

– Да, это так. Грундвиг правду сказал. Вылитая герцогиня Матильда в молодости… И как это Гаральд не узнал его?

Помолчав немного, старик продолжал, размахивая ключом:

– Гаральд! И я тоже хорош: чего захотел от него!.. Гаральд только занят Олафом и Эдмундом… Его накажет Бог за то, что он покинул своего брата. За себя я его прощаю… мне уж так немного осталось жить!

Успокоившийся Ингольф со своей стороны тоже разглядывал тем временем старика. Старик был, по-видимому, уже в самых преклонных летах и, казалось, давным-давно изжил свой век. На его иссохшемся, тощем теле, словно на вешалке, болтался черный полукафтан с широкими рукавами, спускавшийся ниже колен. Это одеяние показалось сначала Ингольфу чем-то вроде савана. Кожа на лице, казалось, совершенно присохла к костям и на лбу и скулах цветом своим напоминала старую слоновую кость, губы и щеки, словно пергаментные; потухшие глаза глубоко сидели в орбитах, придавая старику сходство с мертвецом. Трудно было придумать фигуру, наиболее подходящую к ходячему понятию о призраке, о привидении. Самый голос старика был глухой, словно замогильный, и какой-то окостенелый. По-видимому, в старике едва душа держалась, а между тем он сохранял полнейшую ясность ума.

Входя в комнату, в которую вела упомянутая нами потайная лестница, столетний старик сказал Ингольфу:

– Здесь вы в совершенной безопасности, и вас никто не потревожит.

И он задвинул панель, которая маскировала проход.

Ингольф остановился, изумленный роскошною обстановкой комнаты. По стенам тянулись восточные диваны, крытые дамасским штофом; стены и потолок были обиты тисненою кожей; чудесный паркет был покрыт толстым ковром, с потолка, на серебряной цепи, спускалась огромная лампа из розового богемского хрусталя. По одной стене шли громадные книжные шкафы красного дерева, наполненные книгами совершенно одинакового формата и в одинаковых переплетах. На корешке каждой значился год ее издания. Ингольф заметил, что тут были все года от 1130 до 1776.

Оглянув комнату, Ингольф поклонился старику, который для него оставался загадкой.

– Кто бы вы ни были, – сказал он, – но вы спасли меня, хотя меня и не знаете. Благодарю вас от всей души. Если мне представится случай доказать вам свою признательность, то я…

– Я вас не знаю? – перебил старик своим замогильным голосом, от которого невольно пронимала дрожь. – Я вас не знаю!.. Как вы можете знать, знаю я вас или нет?

– Так неужели же вы знаете меня? – изумился Ингольф.

– Как же мне его не знать! – пробормотал старик, не давая прямого ответа. – Мне ли его не знать, когда он при мне родился!

Ингольф подумал, что его собеседник давным-давно впал в детство.

– Кто же я такой, по-вашему? – спросил он с ласковой улыбкой.

– Твое теперешнее имя я забыл, хотя Грундвиг и сказал мне его, – отвечал старик. – Вообще на все настоящее память у меня крайне туга. Но и не мудрено: ведь я все равно что законченная книга, в которой нельзя уже больше прибавить ни одной страницы. Но я знаю, что при рождении ты получил имя и титул Фредерика Биорна, принца Розольфского, так как старшие сыновья герцогов – принцы.

Ингольф невольно улыбнулся. Ему стало жаль старика.

– Стало быть, отец хотел повесить собственного сына, – сказал он, – и вы спасли герцога от такого страшного преступления?

Старик понял намек.

– Ты тоже принимаешь меня за сумасшедшего или, по крайней мере, за выжившего из ума… Не отнекивайся, не оправдывайся: я на тебя нисколько не сержусь… Где ж тебе знать?

Эти слова, сказанные с такой уверенностью, произвели на Ингольфа сильное впечатление. В самом деле, они нисколько не были похожи на болтовню безумного.

– Грундвиг рассердится, что я украл у него радость… Что же делать! Так сложились обстоятельства. А между тем, по всей справедливости, этот миг должен бы принадлежать ему, потому что он тебя ищет вот уже двадцать лет. Я тоже имею право на долю в этом счастии, потому что жить мне осталось немного… быть может, всего несколько часов.

С этими словами старик достал из выдвинутого ящика в столе медальон с прелестным женским портретом и подал его Ингольфу.

– Тебе это знакомо? – спросил при этом старик.

С первого же взгляда на портрет Ингольф вздрогнул и побледнел; глаза его увлажнились слезами. Сходство поразило его. Он невольно вскричал:

– Мать! Это, должно быть, моя мать!..

Он все на свете забыл и, схватив портрет, поцеловал его, обливаясь слезами.

А между тем он не знал своей матери… Ему говорили, что она умерла родами, когда он появился на свет.

Ингольф одумался.

– Роковое сходство! – сказал он. – Увы! Это возможно. Я умру, не взглянув на ее черты: у моего отца не сохранилось ни одного ее портрета.

Он вспомнил, что отец его говорил ему:

– Портрета твоей матери у меня нет и не было никогда.

А между тем в его кабинете висел портрет женщины, которую прислуга называла барышней.

Между тем старик из того же ящика достал печать с яшмовой ручкой и опять, подавая Ингольфу, спросил:

– А это знакомо тебе?

Ингольф внимательно поглядел на печать, потом протер себе глаза, словно разгоняя туман, застилавший их и мешавший ему разглядеть вещь… Потом он опять стал глядеть – и по мере рассматривания рисунка печати руки молодого человека дрожали, губы лепетали непонятные фразы… Неужели это галлюцинация? Он взглянул на старика. У того глаза временами вспыхивали, точно потухающие угли, а рот кривился улыбкой… И сам Ингольф расхохотался, как сумасшедший.