Ледяные небеса

— Аминь! — прокатилось по рядам китобоев. На нашей стороне слышались только шепот, шарканье сапог и поскрипывание деревянных лавок.

Пастор поглаживает бороду в вырезе куртки:

— С того момента как я покинул Фолклендские острова, у меня не идет из памяти вопрос рыбаков: «Учитель! Неужели тебе нужды нет, что мы погибаем?» [11] Как так может быть, что Спаситель молчит, когда грозит погибель?

В двух рядах от меня сидит капитан Уорсли в белом свитере, окруженный своими офицерами. С моего места виден лишь выбритый затылок Шеклтона. Сэр неподвижно сидит рядом с четой Якобсенов, которые присоединились к нам. Довольно долго все протекает спокойно, мы внимательно слушаем пастора Гюнвальда, а за окнами кружатся снежные вихри.

Но в воздухе висит что-то, чему я не могу дать определения: то ли это связано с фанатиком, стоящим за кафедрой, или с напряженным молчанием моряков, которые кажутся мне совершенно чужими в этой церкви, как будто меня занесло сюда случайной бурей. Я трогаю пальцами рыбку Эннид, когда Бэйквелл пихает меня локтем и кивает в сторону Уорсли.

Шкипер, кажется, уснул.

— Спит, — шепчу я. Бэйквелл смотрит туда и качает головой.

В это мгновение все и начинается. Следующую фразу пастор произносит ровным голосом, но прежнего покоя как не бывало. Все, что он говорил пару минут назад, оказалось прелюдией, как тогда, когда китобоец Ларсена толкал форштевнем кашалота. Сейчас в ход пущены гарпуны.

— Тридцать три дня тому назад, то есть первого ноября, во время сражения при Коронеле, что в Чили, была потоплена большая часть британского флота. Победители — немецкая эскадра под командованием адмирала графа фон Шпее — не понесли достойных упоминания потерь и находились на тот момент, когда я покинул Фолклендские острова, менее чем в ста милях от них. Они шли к Фолклендам, чтобы захватить их. Ураган войны достиг Южных морей. И я говорю вам, исследователи Антарктики, что это буря, каких еще не знала история.

Никто из нас не смог усидеть на месте, все рванулись вперед, ошалело переглядываясь. Норвежцы спокойно смотрят по сторонам, а рыжебородый за кафедрой отпил полстакана воды.

— Тихо! Парни! — раздаются друг за другом бас Крина и скрипучий голос боцмана.

Шеклтон оборачивается и поднимает руки.

— Черт побери! — говорит Бэйквелл рядом со мной. От его голоса я немного успокаиваюсь.

— Тысячи ваших земляков лежат на дне океана у Коронеля. Буря увлекла их в морские глубины, и никакой Спаситель не смог усмирить ее. Господь спит, думается мне. Нет никого, кто спросил бы Его, есть ли Ему нужда, что они погибают. Ничто в мире не усмирит эту бурю. Нет никого, кто верит, что Спящему есть нужда в этом!

— Заканчивай! — кричит кто-то совсем рядом.

Винсент вскакивает и угрожающе оглядывается.

— Кто это был? — шепчу я Бэйквеллу.

Винсент снова оборачивается.

— Мы все плывем в лодке с крепко спящим Иисусом на борту, мы все. Может быть, вас утешит то, что я хочу сказать — в сердце Европы эта буря унесла с собой не тысячи жизней! Только в сражении при фламандском Ипре за пару сотен метров территории были перемолоты сотни тысяч человек. Нет! — ревет Гюнвальд, перегнувшись через кафедру. — Я не должен заканчивать. Я уже сделал это! И вы тоже!

— Подождите!

Тот же голос. Винсент тут же на ногах. Ничего не поделаешь. Китобои опять пророкотали: «Аминь».

Пастор Гюнвальд снова обращается к ним. Длиннобородые кивают после каждой фразы, а сидящие рядом с Шеклтоном Якобсен и прекрасная Стина опускают глаза.

Тем временем Имперская трансантарктическая экспедиция играет в «телефон». Холи шепчет мне в ухо: «Категорический приказ босса: никаких выкриков!» Я наклоняюсь в Бэйквеллу.

Гюнвальд снова перешел на английский и изложил то, о чем он только что горячо говорил своим соотечественникам: он советовал им вспомнить о короле Сверрире, который, как засвидетельствовал аббат Карл Йонссон, семьсот лет тому назад под ударами могущественных врагов вместе со своими сторонниками биркебейнерами [12] был вынужден отступить в Раумталь:

— Там король Сверрир выбрал пятерых проводников, которые лучше всех знали дорогу. И это было необходимо, потому что погода сделалась на редкость плохой. Так они лишились ста двадцати лошадей с золотыми седлами и уздечками, плащей, оружия и других ценностей. Восемь дней подряд они ели снег. Но накануне Дня Всех Святых снежная буря была такой силы, что один биркебейнер нашел свою смерть, когда ветер ударил его оземь с такой силой, что сломал ему хребет в трех местах. Лишь щиты остались у дружины короля Сверрира. Они накрылись ими и зарылись в снег. И только щиты биркебейнеров вернулись из Раумталя домой… Так записано в истории нашей страны, которая знает лед многие тысячи лет и знает, что такое смерть во льдах. Мы знали лед дольше, чем мы знаем Бога. Вопреки льду мы нашли путь к Богу. Аминь!

— И все!

Теперь вскочил Гринстрит:

— Кто это был? Немедленно встать!

Но никто не встает. Лайонел Гринстрит грозно возвышается между лавками в своей форме старшего помощника капитана, а наверху за кафедрой невозмутимо молчит пастор Гюнвальд.

Сапог, в которых ходят раздельщики туш, пролетев по воздуху, с грохотом падает между Миком и Маком.

— Мимо!

— Промазал! — успевает крикнуть Бэйквелл, прежде чем я толкаю его в бок локтем.

Кто-то кричит:

— Биркебейнер!

По-моему, это был Орд-Лис.

Шеклтон встает, делает Гринстриту знак сесть, идет по проходу назад и садится на первую свободную лавку позади меня.

Среди китобоев раздаются еще несколько насмешливых возгласов, потом опять становится тихо; слышен лишь свист ветра. До того как пастор возобновил проповедь, я быстро оглядываюсь: Шеклтон смотрит на меня, его глаза налились кровью, как будто в них отражаются борода и вихры рыжего пастора.

— Я говорю вам: не бросайте вызов ледяной буре Божьей! Не несите бурю безбожия в Божью бурю! Не несите войну во льды! Поверните вспять, если не хотите, чтобы с вами случилось то же, что с королем Сверриром! Поверните обратно и вспомните об уроках, что преподали вам льды. В течение всего лишь трех лет Господь забрал у вас вашего величайшего героя и ваш самый большой корабль. Подумайте о Скотте, замерзшем на Южном полюсе, и о «Титанике», который затонул в Северном море.

Пастор Гюнвальд скрестил руки, потом оперся ими на край кафедры и закрыл глаза. Кажется, будто он молится. Я-то, во всяком случае, молюсь, чтобы все это закончилось.

Но конца еще не видно.

Гюнвальд медленно поднимает на кафедрой Библию в зеленом кожаном переплете.

— Что же ожидает рыбаков из Капернаума на том берегу? Одержимый! Вышедший из гробов, что сказал Иисусу: «Легион имя мне, потому что нас много». И просили Его, чтобы не высылал их вон из страны той. Паслось же там при горе большое стадо свиней. И просили Его все бесы, говоря: пошли нас в свиней, чтобы нам войти в них. Иисус тотчас позволил им. И нечистые духи, выйдя, вошли в свиней; и устремилось стадо с крутизны в море [13].

Пастор Гюнвальд громко захлопывает Библию. В помещении ни звука. Гюнвальд тихо говорит:

— Отправляйтесь спокойно в пристанище веры в Иисуса Христа, потому что он покоряет бури и кладет конец безумству.

— Аминь! — грохочут китобои.

— Еще ни одна экспедиция, как бы хорошо ни была она снаряжена…

— Довольно уже! — кричит кто-то, Читхэм или даже Уайлд, крик раздается где-то спереди. И тут как прорвало. Бэйквелл пронзительно свистит, сунув два пальца в рот. А капитан Уорсли кричит в рупор:

— Когда же наконец будет музыка?

Гюнвальд еще говорит про знамя одержимости, которое Шеклтон не должен нести во льды, но его голос заглушают свист и топот. Половина китобоев встала и мрачно смотрит в нашу сторону. Но Якобсен и Ларсен лучше умеют держать своих людей под контролем. Встав в начале и конце спереди и сзади в проходе, Якобсен и Ларсон внимательно следят, чтобы никто из китобоев не полез в драку.