На плоту через океан

Вот он налетел. Назад к рулевому колесу, следи за тем, как плот справляется со штормом. Снова на нос. Взбирайся на бушприт, чтобы убрать кливер. Теперь хватай штурвал и дай волю плоту! Какое зрелище, какое море!

Миновала долгая ночь, наступил день, часы шли за часами, а океан все бушевал. Я не отрывал рук от штурвала, следил за ветром, тучами и волнами, напрягая ум.

Я видел, как солнце опускалось за крутые волны, окрашивая в пурпур их западные склоны. В его лучах сверкали гребни огромных волн и складки на поверхности океана. Восточные склоны волн были темные, почти черные. Бесчисленные валы катились в сторону заходящего солнца, а над ними плыли алые и багровые тучи...

Я приготовился к ночи. Клетку Икки, которая была привязана к каюте, чтобы ее не унесло волной, обдавало брызгами, и я закутал ее старым дождевым плащом. Микки спала у лебедки, забившись под брезент, который служил ей укрытием во время плохой погоды или жары. Ее несколько раз изрядно окатывало волной, но она уже привыкла к этому и не обращала внимания. Я поужинал ячменной мукой, запив ее холодным кофе. Затем, налив в фонарь керосину и прочистив стекло, я поставил его на ночь в ящик, чтобы он освещал мне компас. Теперь как будто все было в порядке.

Я уселся на ящике, стоящем возле штурвала на доске, которая лежала прямо на голых бревнах кормы в том месте, где не было палубы. Солнце склонялось к горизонту. Наступал вечер, тихий час раздумий. Плот продвигался вперед. Теперь он уже не так качался. Даже беспокойный океан, казалось, проникся тишиной приближающейся ночи. Я думал о далекой земле.

Медленно, одна за другой, стали загораться звезды. В небе, немного правее мачты, мягким светом сияла Венера, моя планета, — ориентируясь на нее, я прокладывал свой курс. Скоро это будет самая яркая звезда в небе, и только глубокой ночью она погрузится в океан.

Глава XIV. "SOS"

17 июля во время астрономических наблюдений я почувствовал острую боль в области желудка, в том месте, которое называют солнечным сплетением. Боль все усиливалась. Определив свое положение, я задался вопросом, стоит ли снова ставить грот, и решил не ставить его. Океан по-прежнему был неспокоен, дул сильный ветер, и я предполагал, что он еще усилится. Возможно, ночью опять разразится буря.

Боль не утихала, и я несколько раз принимал соду, полагая, что у меня болит желудок. Но облегчение не наступило, и боль становилась все острей. Я не знал, как поступить. Это было совершенно новое, непредвиденное испытание.

Солнечное сплетение сжималось все больше и больше и делалось твердым, как камень. Может быть, все дело в желудке? Но раньше я никогда не страдал желудком. Никаких признаков отравления не было. Возникла ли эта боль в результате чрезвычайного физического напряжения в прошлую ночь, когда мне приходилось метаться из стороны в сторону по плоту? Или же вследствие длительного нервного напряжения в период подготовки путешествия? Быть может, я надорвался? О, если бы только боль затихла хоть на мгновение!

Но боль не унималась. Прошло пять мучительных часов, прежде чем она стала затихать, а когда наступила ночь, она прекратилась.

Небо было усеяно звездами. Слева от меня, как маяк, зажженный в мировом пространстве, сиял Южный Крест. Над ним среди мириад более слабых звезд переливались огнями крупные созвездия. Казалось, в этой черной пустоте горят огни больших городов и дорог. Впереди низко над морем висела моя золотая планета, а справа от меня — три звезды Большой Медведицы, словно опрокинутой вниз головой.

Ночью ветер усилился, и я был рад, что не поставил грот. Плот хорошо шел по курсу под кливером и зарифленной [52] треугольной бизанью, и мне удалось немного поспать.

На другой день, 18 июля, почти в то же время в солнечном сплетении возобновилась боль. Постепенно она усиливалась. Сода не принесла облегчения. Тогда я выпил немного бренди, которое один из моих друзей в Лиме дал мне на случай аварии. Я думал, что бренди ослабит мускулы, окружающие солнечное сплетение, но этого не случилось. Вскоре я уже не в силах был стоять и лег на палубу, то и дело меняя положение тела.

Кончилось тем, что я стал кататься по палубе, обезумев от боли. Так проходили часы. Наступила ночь. Я лежал промокший и беспомощный, а ветер выл и стонал, и возле меня вздымались мощные буйные волны, с высоты взиравшие на меня; их белые перистые гребни светились в темноте. Они обрушивались одна за другой и продолжали свой путь, а за ними бесконечной чередой вырастали все новые валы. Некоторые волны разбивались о плот. Я слышал, как ветер свистел в пустом пространстве между палубой и бревнами, проникая туда вместе с водой.

Я надеялся, что боль достигнет такой остроты, что я потеряю сознание, — тогда ослабнут мускулы и она исчезнет. Но сознания я не терял, а солнечное сплетение мучительно сжималось.

Боль становилась невыносимой, и мне казалось, что только смерть может меня избавить от нее. Мне случалось переламывать кость или разрывать мускулы, но по сравнению с муками, какие я испытывал сейчас, это были булавочные уколы.

Мне казалось, что у меня прострелен желудок, непонятное сжатие солнечного сплетения, как мне чудилось, будет продолжаться до тех пор, пока жизнь не угаснет во мне. Вспомнив об аспирине, я дважды принял большие дозы, надеясь, что он принесет мне забвение. У меня было множество лекарств в аптечках, подаренных мне в Лиме доброжелателями и оптовыми фирмами, торгующими медикаментами. С фонариком в руке я рылся в коллекции бутылок, целебных мазей и таблеток, разыскивая только одно лекарство — морфий. Но я так и не нашел средства, которое помогло бы мне уснуть.

Плывя в темноте по бурному океану, я уже начал подумывать о том, чтобы послать сигнал бедствия — "SOS". Возможно, что это сообщение, посланное в эфир на частоте 500 килоциклов, будет принято каким-либо судном, если случайно оно окажется на расстоянии нескольких сот миль от меня. Но я находился в стороне от морских путей. В Кальяо я говорил кое-кому из моряков, плавающих на парусниках, что намереваюсь некоторое время плыть между десятой и двенадцатой параллелями, следуя по тому же курсу, по какому несколько лет назад шел "Кон-Тики". Однако после того, как плот обогнул Галапагосские острова, я решил не забираться южнее пятой параллели. К этому времени я находился на третьей параллели, плот подгоняли сильные ветры, и я надеялся миновать эти области до наступления сезона ураганов. По всей видимости, в этих широтах я был один. Кто же примет мой сигнал бедствия? И вообще, решусь ли я его послать? Если меня подберут, то придет конец моему плаванию. Я стонал от овладевших мной ярости и боли.

Смерть была где-то совсем близко, она таилась в каждой волне, возникавшей из мрака и разбивавшейся о плот. Я чувствовал присутствие смерти в ветре, который яростно налетал на каюту и трепал листья, наваленные на крыше; видел ее в белой пене, бурно заливавшей палубу. Но я не испытывал страха. Я был поглощен одной мыслью: конец путешествию! Я потерпел поражение... По сравнению с этим что значили жизнь или смерть? Затем некий голос стал мне нашептывать, что во всем происшедшем виноват я сам. Терпи боль или выходи из игры. Вырежь больное место ножом! Развяжи этот узел! Мой взгляд был прикован к каюте, где над дверью торчал нож с тонким лезвием, которым я чистил рыбу. У тебя все сильней затягивается твердый, как сталь, узел. Ты должен рассечь его!..

Эта мысль так странно меня пленяла. Но разве я мог вонзить в свое тело нож? Возможно, это и освободило бы меня от боли, но я нанес бы себе ужасную рану... Долгие часы я думал о солдатах, которым приходится лежать без движения с простреленным животом на поле боя, где-нибудь в канаве или в высокой траве, и в смертельных муках ожидать, пока их подберут. Борись до конца, Бил! Все это пустяки — борись до конца, дружище!