Морской герой

— Восемнадцать раз, — говорит он, — приходил я в крепость с письмами короля Карла! Восемнадцать раз письма распечатывались, и я получал в награду миску постного супа и пригоршню табаку!

— Не такая уж малая честь, — сухо замечает священник.

У Каспара Брюна есть с собой склянка с водкой. Он охотно наливает Халфварду и себе. Гомон тысяч людей на берегу доносится до них, словно гул далекого прибоя. У Халфварда мелькает мысль, что священник не так уж серьезно подходит к своему поручению, слишком осторожничает, и вылазки на берег нужны ему, скорее, чтобы отвлечься от однообразного корабельного быта.

Он продолжает исповедоваться.

— Сдается мне, никто не оказал норвежцам столько услуг, сколько я, и никто не причинил шведам столько вреда!..

Внезапно — кажется, один глаз священника сверкнул торжеством, а другой ненавистью? — внезапно ему приходит в голову, что Каспар Брюн отнюдь не лазутчик Турденшолда в Швеции, напротив — он шведский лазутчик в отряде Грозы Каттегата. У него вырывается крик. Ему вдруг представляется, что он окружен сплошь врагами, у всех предательство на уме, что еще не родился человек, заслуживающий доверия, все прогнили до мозга костей. Что он исповедался предателю, который тут же побежит и продаст его исповедь по сходной цене.

Но он ошибается.

Священник Каспар Брюн, притом что неглубокий человек, предпочитающий покойное существование, притом что с одинаковой иронией глядит на тех, кто отдает приказания, и на тех, кто их выполняет, столько повидал страдальцев, что понимает Халфварда. Понимает и страх его, и подозрения и пытается их умерить. Он не так глуп, чтобы воскликнуть: «На меня ты можешь положиться!» Просто он громко хохочет, как принято у мужчин, наливает Халфварду еще чарочку, сам делает глоток и спрашивает:

— Так ты говоришь, король Карл в Дюнекилене?..

— Ну да. Прискакал сегодня утром!

— Раздобудь лодку и греби в отряд к Турденшолду. Командор должен возможно скорее узнать о том, что король здесь!

Не моргнув глазом, священник возлагает на Халфварда наиболее опасную задачу, понимая в то же время, как важно поскорее убрать выбитого из колеи человека отсюда, где он в любую минуту может натолкнуться на ту женщину из Фредриксхалда, о которой говорит.

Они расстаются.

Священник углубляется в лес и находит тихое место, где можно отоспаться. Лучше держаться подальше от Дюнекилена, если Гроза Каттегата и впрямь прорвется сюда.

А после боя можно и поспешить навстречу.

Халфвард, обливаясь потом, снова смешивается с толпой матросов и солдат, которые волокут бревна к воде. Кто-то из них умрет по его вине?..

Ее нигде не видно?..

Теперь дело за тем, чтобы раздобыть лодку.

Лежа в полузабытьи, Улауг, словно сквозь туман, видит наклонившегося над ней человека. Он говорит, что сходит за водой. Оставшись одна в подвале, она поднимает руку и смотрит на нее. Рука где-то далеко-далеко… Однако она растет на глазах и окрашивается в ярко-красный цвет, он сперва напоминает кровь. Потом к красному примешивается желтизна, похоже на заход солнца. «Но ведь это моя рука?» — соображает она. Напрягаясь, подносит руку ближе, к самому глазу. Глаз и рука неотступно глядят друг на друга. Если это ее рука, стало быть, и глаз ее, но в этом она не уверена. Она видит прожилки, видит морщины на шершавой коже и вспоминает, что вроде бы работала когда-то в каком-то доме, носила воду и дрова и вечером эта рука часто болела. Кажется, она пробовала отмыть руку? Они сварили мыло — ну да, она точно помнит, сварили мыло, она и ее младшая сестра, которая потом сбежала с моряком в Копенгаген. Отмыли руки и все тело, и у нее была помолвка, и после ее смерти в церковных книгах запишут, что она сожительствовала с Грозой Каттегата.

Вот только одного она не может вспомнить. Кажется, кто-то поджег дом, в котором она работала? Какой-то близкий ей человек — то ли знакомый старик, то ли женщина, что шла вместе с ним. Как же это было? Она проводит рукой по бедру, где затаилась боль, и вскрикивает. Голова вдруг проясняется, она мгновенно все вспоминает — и негромко бранится, после чего молитвенно складывает руки, чтобы просить прощения за то, что свершила. Но вот беда, она не знает, кому молиться.

Лицо ее некрасиво. Оно опухло от слез, расписано потеками грязи и пота. Улауг пыталась стереть грязь рукой, но только загнала ее за уши, где она еще крепче въелась в кожу. Перебирая в памяти случившееся, она приходит к заключению, что все это было глупо — все, зачем согласилась, надо было отказаться. От чего именно? Она несла ведерко с головешками? Потом нашла сухое сено, подожгла и — дальше все как раз и случилось.

В ее узких ноздрях — запах огня и дыма. Внезапно они расширяются, как у пса, когда он нюхает кучку на обочине. Глаза стекленеют, она беспорядочно машет руками и кричит, чтобы несли воду. Кто-то поджег? Вечно гореть ей в огне, который она зажгла, как о том толкуют священники, и рядом с нею, словно объятый пламенем стог, будет стоять Гауте и кричать ей в ухо, что это горит ее плоть. Она поднимается с меховой подстилки. Одно бедро не слушается. Нога волочится за нею — ей-ей, будто шлюпка за фрегатом. В одном углу блевота: Улауг вырвало утром, когда она ползала по подвалу и просила пить и стороживший ее матрос испуганно вскочил и побежал искать воду. Ей снова мерещится запах огня и дыма. Поэтому она не чует смрада блевоты.

Ее рвет опять, она с ожесточением вытирает губы, ее выворачивает наизнанку, от кашля больное бедро словно режут ножами. Огонь подступает. Откуда здесь огонь? Отпрянув назад и дико крича от боли, Улауг снова говорит себе, что не следовало делать то, что она сделала. Не вернее ли было бы оставить шведов наедине с их позором?.. Вместо того, чтобы идти против них.

Она ищет Гауте, но не находит его. Он убивал людей и прятал шиллинги; когда он умрет, эти деньги достанутся его молодой жене Кари Расмюсдаттер. Улауг ковыряет пальцами земляной пол подвала в поисках денег. Но их тут нет.

Какая странная у нее рука…

Кажется, ты колола дрова этой рукой?

Кажется, стирала белье… А еще взяла его могучую руку своими двумя и приложила к груди, когда испуг миновал и ты поняла, что случилось. В глубине смятенной души ты знала, что он никогда не станет твоим женихом, утром его унесет корабль. И потому ты гордо и горько шутила: «Запишите в церковных книгах, что я сожительствовала с Грозой Каттегата».

Она лежит с переломанным бедром, понимая, что оно уже никогда не срастется как следует, и видит, что никакого пожара в подвале нет. И все же тебе не следовало поджигать… Кто-то обещал принести тебе воды? Почему он не возвращается?

В памяти возникает песня, которую он напевал ей хриплым голосом в то утро, когда все было позади и он медленно одевался. Она тихо поет:

На этом месте она замолкает — в подвал спускается король, он инспектирует все, заключенных тоже.

Того, который обещал принести ей воды, уже отослали обратно на судно, но она этого не знает.

Король высокий, суровый, сумрачный. Они глядят друг на друга. Она видела его раньше.

В подвале пахнет блевотой. Королевская ноздря чуть заметно дрожит. Он поворачивает кругом и уходит.

Вечером шестого июля 1716 года шведский король Карл вновь садится на коня и возвращается в усадьбу Торпум.

На рассвете следующего дня начнется выгрузка пушек и прочего снаряжения, и король распорядился, чтобы немедля приступили к переброске артиллерии по суще к Свинесюнду, для чего войску использовать все наличие тощих лошаденок и голодных солдат. Несмотря на сухое лето, дороги сильно изрезаны колесами, так что людей и тягло ждет нелегкая работа. А затем король снова пойдет на штурм крепости Фредрикстен.