Корабль мертвых (пер. Грейнер-Гекк)

– Будьте покойны, господин лейтенант, я сохраню о вашем форте самые лучшие воспоминания. Вы можете расстрелять меня со спокойной совестью. Только не в тот момент, когда на столе будет стоять офицерский ужин, двойная порция. Это было бы слишком жестоко с вашей стороны, я никогда бы вам этого не простил и, по прибытии туда, сейчас же на вас пожаловался бы.

Офицер смотрел на меня некоторое время, словно не понимая того, что я говорю. Да ему и трудно было понять мою ломаную речь. Но потом он понял и расхохотался так, что не в силах был устоять на ногах и повалился на стол. Оба солдата тоже кое-что уловили, но сущности так и не поняли. Они стояли неподвижно, как манекены. Но смех лейтенанта заразил наконец и их, и они смеялись, не зная, в чем дело и кто был причиной этого смеха.

Командир вернулся в крепость очень рано, и уже в семь часов утра меня повели к нему.

– Разве вы не видели дощечек?

– Каких дощечек?

– Дощечек, на которых значится, что здесь военный лагерь и что тот, кто будет найден на территории лагеря, подлежит военно-полевому суду, то есть без суда и следствия приговаривается к расстрелу.

– Это я уже знаю.

– Значит, вы не видели дощечек?

– Нет. А если и видел, то не обратил на них внимания. А кроме того, я все равно не смог бы прочесть того, что на них написано. Прочесть еще смог бы, но все равно ничего не понял бы.

– Вы голландец, не так ли?

– Нет, я бош.

Если бы я сказал, что я сам дьявол и пришел сюда прямо из ада, чтобы лично препроводить туда коменданта, он не смог бы сделать более удивленного лица.

– Я думал, что вы голландец. Вы офицер германской армии или, по крайней мере, бывший офицер, не правда ли?

– Нет, я никогда не служил в германской армии.

– Почему?

– Я пацифист и просидел всю войну в тюрьме.

– За шпионаж?

– Нет, немцы посадили меня из боязни, что я не позволю им воевать. Они так испугались, что упрятали меня и еще полдюжины людей.

– Значит, вы и полдюжины ваших товарищей могли помешать войне?

– По крайней мере, боши были такого мнения. Раньше я не знал, что я – такая сила. Но потом догадался, так как иначе им незачем было бы сажать меня на замок.

– В какой крепости вы сидели?

– В… в… Зюдфалии.

– В каком городе?

– В Дейтшенбурге.

– Я никогда не слыхал такого названия.

– Да его и трудно услышать. Это совершенно секретная крепость, и даже сами боши не знают о ее существовании.

Комендант обратился к лейтенанту:

– Вы знали, что этот человек немец?

– Так точно, он сразу мне это сказал.

– Сразу, без всяких уверток?

– Так точно.

– Не было ли при нем фотографического аппарата, карт, снимков, чертежей, плана или чего-нибудь в этом роде?

– По-видимому, нет. Я не велел его обыскивать, но он оставался все время под надзором и ничего не мог спрятать.

– Вы поступили правильно. Посмотрим, что у него есть.

Вошли два капрала и принялись меня обыскивать. Но им не повезло. Несколько франков, изорванный носовой платок, маленький гребень и кусок мыла – это было все, что они нашли. Мыло я носил с собой как доказательство того, что принадлежу к цивилизованной расе, потому что по моей внешности это не всегда можно было установить. А в доказательстве я иной раз нуждался.

– Разрежьте мыло, – приказал капралу командир.

Но и внутри не оказалось ничего, кроме мыла. Очевидно, комендант надеялся найти там шоколад.

Потом меня заставили снять сапоги и носки и тщательно их исследовали.

Но если даже полицейские, – а их было так много, – не сумели найти у меня того, что искали, то где же было тягаться с ними неопытным капралам. Пусть бы все эти люди сказали мне, что они всегда ищут, я охотно ответил бы им, есть ли это у меня или нет. И они избавили бы себя от лишнего труда. Впрочем, тогда им нечего было бы делать.

Должно быть, это очень ценная вещь, что ее во всех странах ищут у меня в карманах. Может быть, планы какой-нибудь засыпанной золотоносной россыпи или обмелевшего алмазного дна. Комендант почти выдал себя, он упомянул уже о каких-то планах; но тут же спохватился, что чуть не выболтал страшной тайны, в которую, очевидно, посвящены только полицейские и солдаты.

– Я одного не могу понять, – снова обратился комендант к лейтенанту, – как могло случиться, что он прошел мимо постовых, не будучи замечен и вовремя задержан?

– В эти часы движение на близлежащих дорогах почти прекращается. Согласно распоряжению господина коменданта, я отдал приказ, чтобы в эти часы обучение производилось на противоположной площадке. Здесь же оставался бы только патруль, которому поручено охранять входы. Очевидно, он прокрался между двумя патрулями. Я позволю себе на основании этого инцидента предложить господину коменданту установить в будущем занятия с солдатами в три смены, дабы не уменьшать патруль.

– Мы не предполагали возможности такого инцидента. Я придерживался данных мне инструкций, о недостатках которых я, если вы припомните, уже докладывал. Теперь мы имеем сильный аргумент в пользу нашего проекта. Это чего-нибудь стоит. Как вы находите?

Какое мне было дело до их инструкций и проектов, и почему они обсуждали свои дела в моем присутствии? Впрочем, зачем им было таиться перед мертвецом?

– Откуда вы? – обратился ко мне комендант.

– Из Лиможа.

– В каком месте вы перешли границу?

– В Страсбурге.

– В Страсбурге? Ведь этот город вовсе не на границе.

– Я хочу сказать – там, где расположены американские войска.

– Вы хотите сказать, в области Мозеля. Значит, вы перешли границу в области Заара?

– Да, я так и хотел сказать. Я спутал Страсбург с Заарсбургом.

– Что же вы делали все это время во Франции? Попрошайничали?

– Нет, я работал. У крестьян. И когда зарабатывал немного денег, покупал себе билет и ехал дальше, потом опять поступал на работу и, заработав на билет, снова продолжал свое путешествие.

– Куда же вы направляетесь теперь?

– В Испанию.

– Что же вы там будете делать?

– Видите ли, господин комендант, уже недалеко зима, а я не запасся топливом. И вот я надумал: не поехать ли мне в Испанию, там и зимой тепло, там не нужно топлива; можно спокойно сидеть на солнце и целый день уплетать апельсины и виноград. Ведь винограда там тьма по всем шоссейным дорогам, и надо только нагнуться, чтобы сорвать его. А люди рады, если это делает за них кто-нибудь другой, так как для испанцев виноград – только сорная трава, от которой они рады избавиться.

– Значит, вы хотите в Испанию?

– Да, хотел. Но теперь уже не удастся.

– Почему?

– Да ведь меня расстреляют.

– Ну а если я не велю вас расстрелять, а отправлю ближайшим путем в Германию? Можете ли вы мне обещать, что вернетесь обратно в Германию, если я вас освобожу?

– Нет.

– Нет? – он бросил на лейтенанта выразительный взгляд.

– Лучше расстрел. В Германию я не поеду. Я не желаю расплачиваться за ее долги. Но помимо этого, я решил уехать в Испанию, и я поеду в Испанию и больше никуда. Если же меня расстреляют, – поездка, конечно, не осуществится. Испания или смерть. А теперь можете делать со мной все, что угодно.

Комендант рассмеялся, а вслед за ним и лейтенант. Затем комендант сказал мне:

– Милый юноша, это спасло вас. Я не скажу вам почему, во избежание злоупотреблений. Но вы убедили меня в том, что я могу отпустить вас на волю, не нарушая своего долга. Что вы скажете на это, лейтенант?

– Я вполне согласен с вами, господин комендант, и не нахожу в вашем решении ничего отягощающего мою совесть и честь.

Комендант продолжал:

– Вы немедленно будете отправлены под стражей на испанскую границу и переданы испанской пограничной страже. При этом считаю необходимым предупредить вас, что в случае вашего нового появления в местности, даже не на территории нашей крепости, в ближайшие же два часа после вашей поимки – ваша судьба будет решена в известном уже вам смысле. Никакие оправдания во внимание приняты не будут. Вы поняли, что я хочу этим сказать?