Грабители

— И виселица, — добавил Моган. — Так мне кажется. Он хочет сгрести золото и после этого продать твоего отца. Но если Калеб Страттон найдет его первым... Ну, будем надеяться, что не найдет.

— Ради Бога, — вступила Мэри. — Поговори с Обрубком. Предложи ему денег, и он...

— Не могу, — просто сказал Моган.

— Почему?

— Потому что Обрубок куда-то исчез. Его нет ни в амбаре, ни где-либо еще.

Моган сел с улыбкой довольного кота. Он казался чуть ли не счастливым из-за этого нового поворота моей судьбы и, насвистывая старинную песенку, потянулся к табаку и трубке.

Мэри спросила:

— Дядя, с чего это ты искал Обрубка?

— Как? — Он замер со щепоткой табака в пальцах. Потом он набил трубку и утрамбовал табак большим пальцем. — Мне не нравится твой тон, Мэри. У меня нет никаких дел с Обрубком. Я сегодня пил чай у пастора Твида. Это просто деревенские новости.

— Так что же случилось с Обрубком?

— Не имею представления. Думаю, он прячется. Ждет луны. — Моган сломал еще одну спичку, снова рассыпав стекло вокруг своего кресла. Он зажег трубку и уставился на Мэри сквозь облако густого дыма. — Или ты думаешь, что я знаю больше, чем сказал тебе?

— Конечно нет.

— Ну и отлично. А теперь дайте мне посидеть и подумать.

Мы оставили Могана у стола, в плотной дымовой завесе, и вышли из дома. Ночь была теплая и тихая, ни ветерка, хотя высокие рваные облака чернильными пятнами закрывали звезды. Маленький кусочек луны, казалось, танцевал на крыше, а потом подпрыгнул и начал свой небесный полет.

— Этой ночью мародеры будут дежурить,— сказала Мэри.

— Но ведь ветра нет.

— Здесь и сейчас нет. Но у утесов, когда натянет облака, ближе к утренней заре картина может быть убийственная. — Она сказала это печально и тихо, почти шепотом. — Я готова, если до этого дойдет.

Я взял ее за руку, и мы прошли перед окнами. Виден был Саймон Моган, сосущий свою трубку.

— Сможет он мне помочь?

— Он сделает, что сможет. — Мы пересекли квадрат света, падающий из окна, и проследовали вдоль дома. — Дядя Саймон иногда сердится, но быстро отходит.

— Я видел, как он замахнулся кнутом на Эли.

Трава шелестела при каждом шаге Мэри.

— Я тоже это видела. Он иногда страшно злится на Эли, но не причиняет ему вреда.

— Эли пытался мне что-то сказать. Он нарисовал такую картинку. — Я подвел ее к тележной колее и нарисовал пальцем бегущую фигурку. — Кажется, он хотел меня предостеречь.

— От чего?

— Не знаю.

Мэри смотрела на мою картинку.

— О Джон, это ничего не означает. Это картинка с надгробия.

Я ничего не понял.

— Пойдем, я покажу тебе.

Мы прошли мимо дома, мимо конюшни, миновали темную хижину.

— Ты должен понять, — сказала она. — Ты не слышал рассказов, не знаешь, что происходило раньше. — Ее лицо казалось бледным в слабом лунном свете, я видел, что она пытается выбирать слова, решая, что сказать и как сказать.

Мы прошли все строения, и она наконец заговорила снова:

— Они такие, сколько я себя помню. Эли презирает дядю Саймона. — Мэри выглядела озадаченной.— Он не может его прогнать.

— Потому что Эли такой старый?

— Не такой уж он и старый. Он лишь на один-два года старше дяди Саймона. Когда я была маленькой, я не могла их различить. А сейчас невозможно представить себе, что они братья.

— Братья? — удивился я.

— Да. Эли мой дядя, хотя я никогда не называю его так. Он всегда был Эли. Просто Эли. И половина этой земли принадлежит ему.

Мы прошли вдоль изгородей и начали подъем по склону долины, направляясь на север, удаляясь от моря.

— Почему тогда он живет в этой маленькой хижине?

— Когда-то они оба жили в ней. У Моганов был хороший дом, но он сгорел. Когда началось мародерство, дядя Саймон построил новый дом на развалинах старого. Но Эли — единственный человек, который никогда не прикоснулся ни к чему из выброшенного на берег. Он работал на земле, работал в шахтах за шиллинг в день. Он называл это честным трудом. Ты можешь видеть, что этот честный труд с ним сделал.

— Но язык-то он потерял не в шахте.

— Нет. Эли настолько презирал мародеров, что однажды ночью, в шторм, он поскакал в Полруан. Мародеры заманивали судно на скалы и не заметили, как он исчез. Он несся как ветер и вернулся с налоговой полицией. Они опоздали на час. Судно было уже обобрано, но на пустоши они обнаружили свежую могилу. Тогда повесили одного человека — брата Калеба.

Выше по склону подъем стал круче. Мэри задыхалась, она, возможно, плакала. На вершине мы снова почувствовали ветер. Он проносился через пустошь и с сухим стоном пронизывал траву. И я услышал биение прибоя, доносившееся с побережья.

Мэри шла по гребню, ветер развевал ее волосы и одежду.

— Мародеры собрали суд. Они все сделали основательно. Если Эли не был бы Моган и не имел бы права на выброшенное морем имущество, его убили бы на месте.

— И они отрезали ему язык?

Она обернулась, и мы на мгновение застыли.

— Поэтому я должна остановить их. Если смогу.

Она посмотрела на меня, как будто ожидая, что я предложу свою помощь. Но я молчал — я не мог этого сделать, — и она отвернулась.

— Пошли. Мы уже почти на месте.

Мы подались на восток, потом свернули вниз по склону к груде громадных камней. Они стояли вертикально. Огромная глыба крышей перекрывала каменные стены. В жутком свете затененных облаками звезд сооружение выглядело древним и зловещим.

— Это кромлех (Кромлех — сооружение эпохи неолита и бронзового века в виде круглой ограды из громадных каменных плит и столбов; встречаются, главным образом, в Западной Франции и Великобритании), — сказала Мэри. — Надгробие.

— Чье?

— Никто не знает.

Между глыбами были промежутки. Внутри свистел ветер. В одном месте зияла черная дыра, открывшаяся после того, как сползли закрывавшие ее куски скал.

— Что там внутри? — спросил я.

— Ничего. Грязь.

— Я хочу посмотреть. — Но, когда я шагнул к камням, Мэри потянула меня назад.

— Не надо! — сказала она. — Дядя Саймон говорит, что здесь действует ужасное проклятие. Он говорит, что тот, кто хотя бы заглянет внутрь, умрет в тот же день.

Я засмеялся:

— И ты поверила?

— Да. Я поверила. Но посмотри, Джон. Вон там, твой бегущий человек. Видишь гравировки на камнях?

Даже в темноте я все рассмотрел. Линии рисунка глубоко врезались в камень, я мог ощутить их пальцами — вот ноги и тело, круглая голова. Я чувствовал себя дураком. Эли не говорил мне: «Спасайся», он говорил: «Бегущий человек».

— Но почему он показал мне это? — спросил я у Мэри.

— Не знаю, — ответила она. — Не всегда можно объяснить поступки Эли.

Поверхность камня холодная и зернистая. Я водил пальцами по рисунку, надеясь разгадать секрет, который пытался раскрыть мне Эли. Порыв ветра взвыл между камней, как будто голос изнутри. Мэри вздрогнула.

До нас донесся гулкий удар, затем еще один.

— Пушки,— сказал я.

— Подожди, — сказала Мэри. Она схватила меня за руку и прислушалась. На ее шее была видна каждая жилка, взгляд застыл. — Только два, — выдохнула она. — Слава Богу, только два.

— Что это значит?

Ее юбка вздулась на ветру.

— В бухту вошло судно.

9

СУДНО ВХОДИТ В БУХТУ

Я взобрался на кромлех, на верхнюю глыбу-перекрытие, и вглядывался в даль, пока не заболели глаза. Никаких признаков мачт или парусов.

— Мы слишком далеко от моря, — сказала Мэри. Она не пыталась залезть наверх, тень ее виднелась в нескольких ярдах.

— Я увидел бы концы мачт и верхние паруса, если бы там было судно. Они бы парили над утесами.

— Слишком далеко!

— Нет, не слишком, если он около утесов. Может, он уже на скалах?

— Нет! — возразила Мэри.— Только два выстрела. Три означают, что судно подходит к берегу. Четыре — судно гибнет. — В завывании ветра ее голос терялся, тонкий и слабый, голос маленькой девочки. — Джон, скорей!