Невеста Чернобородого (сборник)

5

На следующее утро произошло нечто странное. Сильвер собрал нашу шестерку, отвел в сторону и объявил, что, пока не отчалит «Морж», мы должны находиться отдельно от всех, а именно в хижине на южном берегу залива, которую обычно занимал Флинт.

Мы побрели к хижине – двое французов, мулат, голландец, беглый каторжник–англичанин и я, – развели свой костер, чтобы приготовить еду, и тут мне вдруг пришла на ум история, которую я слышал от одного индейца. Он рассказывал про обычай своих языческих сородичей в Перу: как они, когда просили дождя у богов, приносили человеческие жертвы, а предназначенных для этого юношей и девушек до самой церемонии жертвоприношения держали обособленно, запрещали до самой церемонии с ними разговаривать и даже смотреть на них. Сами понимаете, от такого воспоминания я не повеселел.

Тем временем остальные пираты укладывали золото, половину серебра, монеты и самое дорогое оружие в ящики; вторую половину серебра было решено увезти с собой. Всего было девять ящиков – четыре с золотыми слитками, два с монетами, один с оружием и два с серебром. Оружейный мастер выжег на них клеймо «Моржа». Только ящик с оружием оказался неудобным для переноски, к остальным приделали толстые веревочные ручки.

Закончив работу, все, кроме нескольких «господ», отправились на корабль, и к ночи на берегу воцарилась непривычная тишина. Лишь позднее, когда на «Морже» раздали ром, над заливом поплыли приятные звуки песни.

Флинт не появлялся, и мы сгрудились вокруг нашего костра, чтобы поужинать. Нам было жутко и одиноко на пустынном берегу, где еще днем гудели голоса и толпились люди. Луна пока не взошла, и лес казался пустынным и темным. Конечно, у нас был ром, но он почему–то не брал нас в ту ночь. Мы говорили вполголоса, и, помнится, наш разговор был совсем не похож на обычные беседы пиратов. Один из французов, молодой парень по имени Базен, спел трогательную песенку про свой родной дом в краю вина, около Бордо; от этой песни у меня сжалось горло… Когда пришло время спать, выяснилось, что хижина мала для шестерых, и я лег на воле, укрывшись своим плащом.

Уже за полночь я вдруг проснулся: кто–то дергал меня за плечо, одновременно зажимая мне рот рукой.

Я сел и при свете взошедшей луны увидел Ника; в тени под деревьями стоял еще кто–то. Не говоря ни слова, Ник жестом предложил мне встать и идти за ним к опушке. Здесь я разглядел, что второй человек – Джон Сильвер.

– Бен, – сказал Ник, убедившись, что нас не услышат в хижине, – ты вернешься на корабль с Джоном.

– А как же моя работа? – спросил я. – Ведь я выбран честно, по правилам.

– Ты – да, – ответил Ник. – Но Флинт – нет, и мы с Джоном решили последить на ним. Так что делай, как я сказал, ступай с Джоном. И если Флинт задумал какую–нибудь каверзу, ему придется иметь дело со мной.

– Он смекнет, что вы его раскусили, и сразу убьет вас, – сказал я.

– Пусть попробует! – Ник подмигнул Сильверу. – Да у него не будет выбора, придется взять меня с собой, ведь корабль уже отойдет. С началом отлива «Морж» покидает бухту, а когда поднимется солнце, он будет уже далеко. На–ка, выпей!

Он протянул мне склянку с какой–то жидкостью, пахнущей камфарой.

– Что это? – спросил я.

– Это поможет тебе прикинуться больным, – объяснил Ник. – А на самом деле, кроме пользы, ничего не будет, положись на меня!

По правде говоря, я был только рад, что мне не надо оставаться на острове в обществе Флинта, да и секрет тайника давил бы на мою душу тяжелее, чем десять пушечных ядер. Однако я видел, что они готовят какой–то подвох, и беспокоился за Ника.

– Когда тебя увидят на борту, Джон скажет, что ты захворал и в последнюю минуту я заменил тебя, – добавил он. – Так что на этот счет не беспокойся. Им один черт, кто останется на берегу, – ты или я.

Разговор был исчерпан, я сделал добрый глоток из склянки и вернул ее Нику. Сильверу не терпелось сесть в гичку, причаленную к берегу поодаль, и он поторопил нас.

– Ладно, идет, только держите наготове пистолеты и кинжал, – предупредил я Ника.

Он усмехнулся и протянул мне руку.

– Мы с тобой не раз в переделках бывали, Бен, – сказал он.

Это были последние слова, которые мне довелось услышать от Ника.

…Мы вернулись на судно без происшествий. Все было готово для выхода в море, и буканьеры лежали вповалку на палубе, забывшись в пьяном сне. Только вахтенные бодрствовали в ожидании отлива, да на корме виднелась коренастая фигура Билли Бонса. Я спрашивал себя, можно ли положиться на Сильвера и разделяет ли Билли его подозрения относительно Флинта. Во всяком случае Бонс, увидев меня, ничего не сказал, а через два часа всю команду вызвали поднимать якоря, и вскоре «Морж» уже вошел в пролив и лег на курс норд–вест, оставив Фок–мачту с левого борта.

Не знаю, что за снадобье дал мне Ник, но, видно, в нем было примешано снотворное: весь этот день, да и последующий тоже, меня одолевал сон, и все решили, что у меня болотная лихорадка, а то и что–нибудь похуже.

Стояла жаркая погода, почти без ветра, и команде не было покоя: мы все время лавировали в двух–трех милях от берега, чтобы не терять из виду Подзорную Трубу.

Утром пятого дня, когда мы подошли поближе, на полуюте вдруг раздался громкий крик, и тотчас палуба загудела от топота ног.

Я уже почти оправился и спросил одного из пиратов, в чем дело. Он ответил, что замечен сигнал Флинта, и показал на тонкий столб дыма, поднимавшийся со склонов Бизань–мачты, на западном берегу Южной бухты.

Мы вошли в бухту через пролив между Островом Скелета и Буксирной Головой и бросили якорь на глубине четырех саженей.

Вся команда ринулась к левому больверку, и поднялся невообразимый шум. Из–за своего малого роста я не видел берега, но зато услышал голос Израэля:

– Гром и молния, это Флинт, и он один!

Этих слов было достаточно, чтобы я бросился к вантам бизань–мачты. Поднявшись по ним выше больверка, я убедился, что Израэль прав. Флинт – без своей треуголки, голова обмотана голубым шарфом – медленно греб к судну. Он был один, и когда лодка приблизилась, стало видно, что наш капитан сам на себя не похож и едва управляется с веслами.

– Эгей! – окликнул его Пью. – Где остальные, капитан?

Флинт придержал правое весло, подвел лодку к борту «Моржа», схватил конец, брошенный ему Андерсоном, и привязал за фалинь.

Затем он поднял голову, и мы увидели, что лицо его еще страшнее обычного: бледное как мел, щеки провалились, воспаленные глаза горят, будто угли, в глубоких глазницах. Словно взяли череп и обтянули коричневой кожей.

– Остальные? – прорычал Флинт. – Остальные отдали концы, черт бы побрал эту вероломную сволочь!

Поднимаясь по трапу, он едва не сорвался; пришлось Андерсону спуститься и чуть ли не на руках втащить его на борт.

Когда Флинт ступил на палубу, стояла мертвая тишина. Команда таращилась на него, и он в ответ уставился на нас, обнажив желтые зубы в волчьем оскале.

– Ну, – сказал он наконец, – кто–нибудь жаждет присоединиться к ним? Правая рука Флинта потянулась к одному из четырех пистолетов,

висевших у него на поясе.

Никто не двинулся с места, все молча смотрели на ужасное, зловещее лицо капитана.

– Вы, кажется, ранены! – крикнул вдруг Билли с полуюта.

Он не добавил «капитан», и мне почудилось, что его голос, и без того хриплый, прозвучал еще грубее обычного.

– Так точно, – медленно ответил Флинт, – я ранен, и сделал это подлец–костоправ, когда я разделался с остальными, чтобы они не разделалиь со мной! Кто это все придумал? Уж я дознаюсь! Кто…

Флинт не договорил. Внезапно он пошатнулся и со всего роста рухнул на палубу. При этом шарф слетел с его головы, и обнажилась длинная рана, похожая на след от плети. Редкие волосы от левого виска к затылку слиплись от крови. Мало кто пережил бы такую рану, и Флинт только чудом остался жив.

– Вот тебе раз, – произнес как всегда невозмутимый Сильвер, – Флинт с раскроенным черепом, а остальная шестерка в земле сырой! А ну–ка, помогите отнести его в каюту. Если он сыграет в ящик, мы все останемся на бобах – сам черт не скажет нам, где тайник!