Моря Африки (ЛП)

Женщины поражены, и понимают, что кольцо мне надели на палец ещё в детстве.

В рюкзачке, который у меня с собой есть расчёски, шапочка, спички, сигареты (хоть я и не курю, но всегда ношу, чтобы угощать), освежающие салфетки и даже баночка крема Nivea, которую я ношу с собой неизвестно сколько времени.

При виде моего товара, все хотят продать мне что-нибудь. Мне предлагают кольца и браслеты, а самая предприимчивая посылает за мужем, который приходит с саблей и страусиным яйцом.

Все смеются, шумят, хлопают друг друга по спине. Женщины периодически достают грудь из под бархатной накидки и кормят детей, когда те начинают капризничать. Постепенно каждый получает желаемое. Наши покупки: страусиное яйцо, сабля и несколько браслетов.

Последний кусочек Судана, который увезём домой.

После Суакина мы возьмём курс на порт Массава, на Эритрею.

4. Женщины на войне

Широкий подъезд погружён в полумрак. У лестницы стёртые ступеньки и расшатанные перила. На втором этаже Абеба останавливается перед дверью и стучит, крича что-то на гортанном наречии. Появляется девушка, высокая и худая с приятным лицом. Она уже поняла, кто эта иностранка, что стоит перед ней и на церемонном английском приглашает меня войти. Мы входим в длинный коридор, который дальше поворачивает под прямым углом. Высокие потолки и стены цвета упаковочной бумаги, пестрят пятнами отвалившейся штукатурки. В середине коридора окно, выходящее на лестницу. Стёкла в нём заменены кусками картона. В полумраке различаю двери, но свет виден только из комнаты в самой глубине коридора. Любезная девушка показывает нам дорогу и жестами головы и рук, сопровождаемыми «Please» и «Welcome» ведёт нас к свету.

Заглядывая изподтишка в другие двери, вижу комнаты, совершенно пустые, кроме санузла, где возвышается облупленная ванна на ножках. Освещённая же комната является одновременно кухней, спальней и салоном. Лампа, свисающая с тёмного потолка, отбрасывает приглушённый свет а от керамической печи периодически исходят красные отблески.

Абеба приветствует всех присутствующих по очереди, наклоняясь и троекратно целуя их в щеки, потом берёт меня за руку и тянет к соломенному тюфяку, на котором сидит пожилая женщина.

— Это мама. Поприветствуй её, пожми ей руку.

Удивительная старушка. Посеребрённые волосы разделены на множество косичек, которые проходят полосами по голове и расширяются гривой к плечам, сильные серые глаза стального цвета улыбаются. Ладони и ступни выкрашены в тёмно-красный цвет, тонкое прямое тело обёрнуто белой марлей. Ещё две молодых женщины в брюках и свитерах, и на углу того же тюфяка, на котором сидит старушка, свернувшись клубочком и сунув палец в рот, спит девочка.

С улыбками и фразами на английском языке девушка готовит нам кофе. Мама отодвигается на край тюфяка и мы с Абебой садимся рядом.

Какое приятное тепло. Здесь, в Асмаре, когда заходит солнце становится жутко холодно, чуть больше десяти градусов. Уже почти Рождество, и хоть мы близко к тропикам, мы так же на 2500 метров выше уровня моря.

Приехать из зноя Массавы в одних джинсах и футболках было опрометчиво. «Barca Pulita» осталась на якоре посреди порта а мы приехали сюда. Дорога длинной чуть больше пятидесяти километров подняла нас с уровня моря на эфиопское плато.

Едва мы прибыли, Карло заболел. Уже два дня он в постели с высокой температурой и завтра ему предстоит тест на малярию. Я провожу дни отчасти составляя ему компанию в гостиничной комнате с тёмными полами и стенами цвета охры, отчасти просто брожу по улицам.

Старые Multipla 600 и 1100 припаркованы вдоль тротуаров, на маленьких улочках часовые мастерские, булочные и кондитерские. Во всех уголках города разбросаны виллы в которых раньше жили богатые итальянские бизнесмены. Есть рынок специй, овощной, старой мебели и рынок на котором продаётся всё железо использовавшееся на войне. Есть проспект, который раньше назывался — проспект Италия, потом Муссолини, теперь называется — проспект Освобождения. И есть бары: бар Рома, бар Каффе Чентрале, бар Италия, бар Альба.

Войдя внутрь, словно попадаешь в прошлое. Мраморные или из нержавейки барные стойки, кофейные машины Фаэма, ещё огромные, округлой формы, с рукояткой, которую нужно потянуть вниз, чтобы получить кофе. Миксеры с механической частью закрытой цветным пластиком и с хрустальным бокалом, круглые столики с металлическими ножками и пластмассовыми столешницами пастельных цветов. Стулья тоже из пластика и металла, а вместо двери что-то вроде ширмы из цветных полосок, вроде тех что ещё можно встретить у нас в сельских магазинах.

В одном из этих баров я и встретила Абебу. Я зашла перекусить. За стойкой стоял мужчина, чернокожий, седые волосы, спокойная улыбка и глаза, горячие и хитрые.

— Добро пожаловать. Могу поспорить, что ты хочешь горячий капуччино Он не сомневался, сразу заговорил по-итальянски, как собственно и все, кто останавливал меня на улице, чтобы поприветствовать.

В Асмаре пока ещё нет туристов и немногие белые, которые живут здесь всю жизнь, знакомы всем. Естественно, что я, с моим нелепым аварийным одеянием против холода, вызываю всеобщее любопытство. И никто его не скрывает. На улице меня все приветствуют, белые и чёрные, и без всякого колебания начинают говорить по-итальянски.

— Я учился в итальянской школе.

— Я работал с итальянцами.

— Я десять лет жил в Италии, а теперь вернулся.

— Мой муж был итальянец, и я тоже итальянка.

Чувствуешь себя просто как дома. Так же холодно и кругом рождественские украшения, простые и наивные, как те, что мы делали дома, когда были маленькими.

— Капуччино! С тех пор, как мы отправились из Италии я не выпила ни одного! — начинаем мы болтать с седым мужчиной в баре. Я рассказываю ему о лодке, о путешествии, что прибыла в Эритрею несколько недель назад и почти всё время провела в Массава.

— О, Массава больше почти не существует. Раньше она была красивой! Её построили итальянцы. В порт: заходили роскошные суда полные элегантных людей со всего света.

На стенах за моей спиной висят старые фотографии Массавы. Пассажирское судно и военный корабль с поднятыми флагами расцвечивания пришвартованы у пристани, много зелени и цветущие клумбы. Набережная, где с одной стороны видны припаркованные шикарные автомобили а с другой барные столики, женщины в белых одеждах, мужчины в соломенных шляпах, зонты и закрытые веранды — неузнаваемо.

Теперь там, в порту стоят суда FAO, разгружающие гуманитарную помощь, мешки с мукой, да маленькие деревянные лодки — самбуки, грузящие овец, чтобы везти их в Мекку.

Посреди порта два эфиопских судна, затонувших во время войны и здания вокруг несут на себе отметины сражений. Стены портовых и таможенных офисов испещрены отверстиями от пулемётных пуль, половина главного фасада белого здания, которое раньше было Центральным Банком, обрушена, великолепный дворец Hailé Selassié, в центре маленького круглого островка, сияет голубым блестящим куполом, разрушенным пушечным выстрелом.

В то время как я пью мой капуччино с мягкой булочкой с повидлом и сахарной глазурью — совсем как те, что я ела в детстве в Генуе — неожиданно с улицы доносится звук взрыва.

Может быть это просто глушитель старого авто, но я подскакиваю. От одного из столиков доносится голос:

— Не беспокойся. Уже два года как не стреляют.

Это девушка. Чёрная, полноватая, одета по европейски, неопределённого возраста, между двадцатью и тридцатью.

— Меня зовут Абеба. Я говорю по-итальянски, потому что училась в итальянской школе.

Потом правда пришлось бросить.

И за несколько минут рассказывает всю свою историю, тесно связанную с событиями страны: эфиопы, DERG [2], сражение у Керен [3], Массава, освобождение.

— Ты тоже воевала?