В двух шагах от «Рая»

Гайда все сделал как надо, поставил упреждение и бил точными короткими очередями, понимая, что уже не успеет сменить диск-кругляш.

Оставшиеся в живых солдаты ягд-команды отхлынули на свои позиции. И тогда ударил миномет. Мины ложились веером, нащупывая укрытие разведчиков, но те уже уходили по краю утеса, спускаясь под крутой и острый гребень со спусками и подъемами, края которого резко и круто обрывались в пустоту. Вскоре они вышли к плато, за которым тянулись вертикальные стенки, гигантские выступы, узкие щели, длинные «балкончики». Еще через час они догнали группу.

— Они придут сюда не скоро, — кратко доложил Гайда.

Седой кивнул и устало улыбнулся.

Альпийские луга с многотравьем и цветами кончились неожиданно. Повеяло ледяной пустыней, вдоль тропинки потянулись острые серые скалы, появились проплешинки снега. Начинались настоящие горы, чья нетронутая красота пугала и манила одновременно.

Через час с небольшим группа вышла к отвесной скальной стенке. Дальше тропа исчезала, и было непонятно, для чего она вообще существовала. Но, внимательно приглядевшись, Седой заметил ее робкое, хилое продолжение вдоль стенки на юго-запад.

Джанич проследил за взглядом капитана.

— Она идет к перевалу. Это далеко и небезопасно.

— Да, карта говорит так, — сказал Долгинцов.

— Товарищ командир, мы идем сверхтрудным путем, но он ведь и приведет к цели, — улыбнулся Джанич.

— Это не мы идем, Мирчо. Это нас водит капитан абвера Зигфрид Рутт. Он нас уводит от склада, отрезая от входа в долину. Его ягд-команды оттесняют на юго-восток… Почему? Потому что склад на северо-западе.

— Да, наверное, вы правы, — опустил голову Джанич. — Они рано или поздно замкнут кольцо. Они бы это сделали давно — у них не хватает солдат. Я знаю, как они это делают.

— Я тоже, — усмехнулся Седой. — А потому коли мы такие битые и ученые, то не имеем права оказаться в ловушке.

Седой давно не бывал в горах. Мало кто в пограничном училище знал, что он ходит в мастерах и совершил несколько трудных восхождений. Альпинистом Долгинцов стал давно, можно сказать, с самого детства. Родился он в Горном Алтае среди снежных вершин и уже в двенадцать лет взобрался на гору Белуху. Горы прекрасны всегда, нет некрасивых гор. Вот и эти сербские вершины возвращали Седому утерянное за годы войны ощущение удивительной хрустальной свежести. Холодный, одетый снегом и льдом мир хаоса и строгих пропорций всколыхнул в Долгинцове самые счастливые воспоминания юности. И то, что Седой нес с собой альпинистское снаряжение, упакованное в брезент, говорило о его предусмотрительности. Знал, куда шел. На всякий случай один комплект взял. И случай еще раз проверил капитана.

Седой подумал, что хорошо бы подняться по отвесной скале самому, помочь Щеколде, а уж богатырь втянет остальных. Стенка выводила их к нужному квадрату, минуя немецкие заслоны и засады.

Разведчики рассматривали гладкую, без единого излома, гранитную стенку.

— Да, тут без завещания не обойдешься, — пробормотал Щеколда.

— Ну так уж и завещание, — усмехнулся Седой, — с твоей-то силой.

— А сила тут ни к чему, товарищ капитан, тут умение нужно. Дом-то десятиэтажный, и ни одной зацепки.

— А если я поднимусь и тебе сверху помогу, по страховочной веревке сможешь подняться по вбитым крючьям?

— Ну если… может быть…

— Если поднимешься, ты мне втащишь остальных.

— Поднимусь, тогда конечно.

И в это время металлический стрекот нарушил тишину. Все замерли, напряженно прислушиваясь.

— Самолет… — определил Синёв.

Из-за горы вынырнул знакомый моноплан-парасоль.

— В укрытие, — крикнул Седой и первым бросился под козырек скалы в узкую расселину.

Самолет перешел на бреющий полет — пилот старался разглядеть получше то, что происходило у скальной стенки.

— Товарищ командир, разрешите, я его на опережение сработаю, ну, товарищ командир. Он же нас видит, гад… видит. Мы как муравьи на асфальте…

Седой и сам понимал, что пилот их видит. Снижается, чтобы получше разглядеть, сосчитать, а может, и обстрелять.

— Давай, Саша… покажи все, что можешь. Ведь рисовал же ты восьмерку…

— Счас… — рявкнул Чиликин и резво приладил ствол в каменную разножку. Щеколда ждал, как охотник, затаившись, весь собранный, сосредоточенный, — глаза спрятались в веках, остались одни щелочки. Эти щелочки смотрели в прорезь прицела.

Моноплан шел низко. Черные кресты неторопливо наплывали на ложбину. Щеколда повел стволом, ловя самолет, сделал упреждение и слился с пулеметом. Он выпустил весь диск до последнего патрона. Моноплан продолжал лететь, ни дыма, ни пламени. И вдруг все поняли, что самолет летит по инерции, потому что еще работает мотор и крылья держат ветер. Он так и врезался в скальную стенку много выше ложбины. Глухо ударил взрыв и обломки полетели вниз, клацая по камням, словно сорвавшаяся с горы лавина.

Все смотрели на Щеколду. А он поглаживал ствол пулемета, словно это была собака, которая принесла дичь, и смущенно поводил радостными глазами, потому что такого в его жизни еще не случалось.

Седой смотрел на клиф. В лучах заходящего солнца он казался гигантским кулаком. Гора грозила небу.

Молоток и связка крючьев. Бесконечно длинный жгут веревки. Все альпинистское снаряжение. Седой оглянулся на группу. Никто из них не ходил на восхождение. Только он. Придется идти без страховки, по незнакомому клифу. Он даже не знает, где сможет передохнуть на этой проклятой стенке — сумерки мешали видеть рельеф горы, они скрадывали, размывали выступы, расщелины, зубчатые края нависающих над долиной утесов.

И все же он начал подъем. Крючья приходилось вбивать через каждый метр. Седой нащупывал рукой трещину, вставлял в нее крюк и бил молотком, пока крюк прочно не входил в стенку. Потом надевал на него карабин, пропускал через карабин веревку.

До войны Седой с группой альпинистов пытался штурмовать такие вот стенки. Все попытки кончались неудачей. Сейчас же от него зависело выполнение задания огромной важности, и он чувствовал холодок в пальцах, когда думал об этом. И еще он думал, что человек может все. Когда очень надо, когда нет выбора. Что-то просыпается в человеке, какая-то мощь, до поры до времени хранящаяся в глубинах мозга и тела. Приходит час, и человек делает невозможное. Когда-то очень давно Седому рассказывали случай, когда из горящего дома мужчина по веревке спустил с восьмого этажа потерявшую сознание жену. На одной левой руке. Когда его потом просили подтянуться хоть раз на левой руке, он не смог этого сделать.

Седой протиснулся в расщелину и расслабил тело. Он долго отдыхал. Целых пять минут. Знал: такой расщелины ему больше на пути не встретится. До вершины еще далеко, а силы на исходе. Долгинцов снял ботинки и бросил их вниз. Ноги теперь должны быть легкими.

Оставшиеся метры восхождения были жутким, неповторимым бредом. Он вбил добрую сотню крючьев в гранитную броню горы, размотал весь гигантский жгут страховочной веревки, тысячи раз напрягал измученное, потерявшее чувствительность тело, чтобы продвинуться хотя бы на дюйм, и, когда пальцы ухватились за край стенки, у Седого уже не осталось сил, чтобы подтянуться в последний раз. Он замер, распятый на вершине.

Ему показалось, что прошел час, но когда он открыл глаза, то увидел огромный шар солнца, висящий в вечернем небе.

Седой тяжело перевалил непослушное тело через край и оказался на небольшой, в три квадратных метра, площадке, за которой начиналась широкая поляна, выводящая прямо в долину.

Седой закрепил конец веревки за обломок скалы, который обнаружил на площадке, и бросил вниз белый лоскут ткани, давая этим сигнал подъему Щеколды.

Через полчаса Чиликин вполз на площадку и долго лежал недвижно, иногда вздрагивая всем своим могучим телом. Седой дал ему глотнуть из фляжки, зажег сигарету и сунул в рот. Щеколде еще предстояла тяжелая многочасовая работа, и Долгинцов начал массировать сержанту шею, предплечья и торс, снимая массажем усталость, обессиленность, расслабляя закаменевшие мышцы, как это делал бы хороший тренер перед выходом на ринг своего любимого ученика.