Сан-Феличе. Книга вторая

Едва Шампионне произнес эти слова, как покрытый пылью человек соскочил со взмыленной лошади и робко переступил порог палатки, которую французский генерал только что предлагал Макку как убежище.

Это был Макк: узнав, что его преследователи, направляются в Каивано, он понял, что уже не может ждать возвращения своего посланца с ответом Шампионне.

— Генерал! — воскликнул Райзак. — Входите, входите же! Как я вам говорил, наш враг — великодушнейший из людей!

Шампионне поднялся и шагнул навстречу Макку с протянутой рукой.

Макк подумал, что эта рука, несомненно, протянута, чтобы принять его шпагу.

Опустив голову и краснея, он мигом вытащил ее из ножен и, держа за клинок, подал французскому генералу.

— Генерал, — произнес он, — я ваш пленник, и вот моя шпага.

— Остановитесь, сударь, — с тонкой улыбкой ответил ему Шампионне, — мое правительство запрещает мне принимать подарки английского изготовления.

На этом мы прощаемся с генералом Макком, потому что он больше не встретится нам на пути, и покидаем его, надо признаться, без сожаления.

Французский генерал обращался с ним как с гостем, а не как с пленником. На другой день после приезда Макка Шампионне дал ему паспорт в Милан, предоставляя его в распоряжение Директории.

Но Директория обошлась с Макком не так вежливо, как Шампионне. Макк был арестован и содержался в заключении в одном маленьком французском городке до тех пор, пока, после битвы при Маренго, его не обменяли на отца того, кто пишет эти строки; этого пленника король Фердинанд захватил обманным путем и держал под замком в Бриндизи.

Несмотря на неудачи в Бельгии и неспособность, которую он доказал в Римской кампании, в 1804 году генерал Макк получил командование армией в Баварии.

В 1805-м, при наступлении Наполеона, он заперся в крепости Ульм, где после двух месяцев блокады подписал самую позорную капитуляцию, о которой когда-либо упоминалось в анналах войн.

Он сдался с тридцатью пятью тысячами человек.

На этот раз он был судим и приговорен к смерти; но кара эта была смягчена и заменена пожизненным заключением в Шпильберге.

По прошествии двух лет генерал получил помилование и был выпущен на свободу.

С 1808 года Макк исчез с мировой арены, и никто больше ничего о нем не слышал.

Справедливо говорили о нем так: чтобы сохранить репутацию первого генерала своего времени, ему недоставало только одного — не иметь возможности командовать армией.

Продолжим же рассказ о событиях, способствовавших приходу французов в Неаполь. При всей их простоте эти исторические факты создают, тем не менее, картину нравов, не лишенную красок и занимательности.

LXXXIII. НАРУШЕНИЕ ПЕРЕМИРИЯ

Лаццарони, придя в ярость, когда генерал Макк ускользнул от них, не хотели смириться с тем, что им пришлось напрасно совершить столь долгий путь.

Они бросились на французские аванпосты, перебили часовых на передовой и оттеснили сторожевую заставу. Но при первом же ружейном выстреле Шампионне послал Тьебо узнать, что происходит; тот собрал людей, рассеянных неожиданным нападением, и обрушился на толпу лаццарони в минуту, когда те пересекали демаркационную линию, установленную между двумя армиями. Он уничтожил одних, обратил в бегство других, но не стал их преследовать, а остановился у границы, установленной для французской армии.

Два события нарушили перемирие: невыплата пяти миллионов контрибуции, предусмотренной договором, и нападение лаццарони.

Девятнадцатого января двадцать четыре городских депутата, поняв, что эти два оскорбления, нанесенные победителю, должны окончиться решением неприятеля идти на Неаполь, направились в Казерту, где находилась главная квартира Шампионне. Но им не пришлось проделывать столь долгий путь, поскольку французский главнокомандующий передвинулся, как мы говорили, вперед, к Маддалони.

Князь Молитерно возглавлял депутацию.

Очутившись в присутствии французского генерала, все, как бывает в таких случаях, заговорили разом: одни умоляя, другие грозя; эти смиренно просили мира, те резко бросали французам вызов.

Шампионне слушал их с присущими ему вежливостью и терпением минут десять. Затем, так как невозможно было разобрать ни слова, сказал на превосходном итальянском языке:

— Господа, если бы кто-нибудь из вас соблаговолил выступить от имени всех, я не сомневаюсь, что в конце концов мы хотя и не договорились бы, но, по крайней мере, поняли бы друг друга.

Затем, обратившись к Молитерно, которого он узнал по сабельному шраму, пересекавшему его лоб и щеку, сказал:

— Князь, когда умеют биться, как вы, то должны уметь и защищать свое отечество словом не хуже, чем саблей. Окажите мне честь, объяснив причину, которая привела вас сюда. Клянусь, я выслушаю вас с величайшим интересом.

Манера выражения, столь изящная, и учтивость, столь совершенная, удивили депутатов: они замолкли и, отступив на шаг назад, предоставили князю Молитерно защиту интересов Неаполя.

Отнюдь не имея намерения сочинять, подобно Титу Ливию, речи ораторов, выводимых нами на сцену, мы спешим сообщить, что не меняем ни одного слова в тексте речи князя Молитерно.

— Генерал, — сказал он, обращаясь к Шампионне, — со времени бегства короля и главного наместника управление королевством находится в руках городского сената. Следовательно, мы можем заключить с вашим превосходительством прочный и законный договор.

Услышав обращение «ваше превосходительство», обращенное к республиканскому генералу, Шампионне улыбнулся и отвесил поклон.

Князь вручил ему бумагу.

— Вот документ, — продолжал он, — подтверждающий полномочия депутатов, здесь присутствующих. Быть может, вы как победитель и главнокомандующий победоносной армии, прошедшей беглым шагом путь от Чивита Кастеллана до Маддалони, и считаете пустячными десять миль, отделяющих вас от Неаполя; однако, позвольте вам заметить, это расстояние покажется огромным, даже непреодолимым, если подумать о том, что вы будете окружены вооруженным и мужественным населением и что шестьдесят тысяч граждан, сплоченных в полки, а также четыре крепости и военный флот защищают город в пятьсот тысяч жителей, воодушевленных верой и стремлением к независимости. Предположим теперь, что фортуна вам не изменит и вы войдете в Неаполь как завоеватель, — все же удержать победу вам не удастся. Поэтому все побуждает вас заключить с нами мир. Мы предлагаем вам, кроме двух с половиной миллионов дукатов, как было условлено в Спаранизе, любую сумму, какую вы от нас потребуете, конечно не выходя за пределы разумного. Кроме того, мы предоставим в ваше распоряжение на весь обратный путь провиант, повозки, лошадей и, наконец, дороги, за безопасность которых ручаемся. Вы добились огромного военного успеха, захватили пушки и знамена, взяли в плен множество солдат, покорили четыре крепости; мы предлагаем вам дань и просим у вас мира, как у победителя. Стало быть, вы получаете сразу и славу и деньги. Рассудите, генерал: нас слишком много, даже для вашей армии; если вы заключите с нами мир, если согласитесь не входить в Неаполь, все будут аплодировать такому великодушию. Если же, напротив, отчаянное сопротивление жителей, на которое мы имеем право рассчитывать, отразит ваш натиск, вы в конце вашего похода только покроете себя позором.

Шампионне не без удивления слушал эту длинную речь, которая показалась ему скорее заранее подготовленным выступлением, нежели импровизацией.

— Князь, — ответил он оратору вежливо, но сухо, — мне кажется, вы впали в большое заблуждение: вы говорите с победителями так, как если бы говорили с побежденными. Перемирие нарушено по двум причинам: первая — вы не отдали нам пятнадцатого числа сумму, которую обязаны были выплатить; вторая — ваши лаццарони совершили нападение на наши линии. Завтра я иду на Неаполь. Готовьтесь встретить меня. Я в состоянии войти в город.

Затем генерал и депутаты обменялись холодными поклонами. Генерал удалился в свою палатку, депутаты направились обратно в Неаполь.