Висельник и Колесница (СИ)

- А кто на пробу оказался лучше: дикарки – подданные вашего островного величества, или обезьяна Наташка? – довольный своей пьяной находчивостью, Жерве откинул со лба промокшие от пота волосы и весело захохотал.

Вокруг воцарилась мёртвая тишина. Толстой, прикрыв глаза, молча переваривал услышанное.

Максим понял, что произошло ужасное.

- Сашка! Пьяница! Тебе нельзя бывать в приличном обществе, а ну, убирайся с глаз долой! – с нарочитой сердитостью вскричал он, отчаянно пытаясь исправить положение. А затем встал так, чтоб заслонить Жерве и обратился к оскорблённому Толстому:

- Сударь, со всей приличествующей случаю искренностью приношу извинения за безобразное поведение моего офицера. В этом я тоже виновен, так как сам ему приказал напиться.

Американец не произнёс ни слова, и это молчание воодушевило Максима на дальнейшие объяснения:

- Жерве получил известие о смерти горячо любимой сестры, оттого-то и пьян, что в таком состоянии легче переносится боль утраты.

- Милостивый государь, я вас не знаю, и знать не хочу. Не вы нанесли мне оскорбление, не вам и извиняться. Отойдите в сторону или становитесь секундантом и принимайте вызов, – в глазах Толстого полыхали языки адского пламени.

- Завтра Жерве протрезвеет и публично принесёт извинения, обещаю, – не оставлял попыток кончить всё миром Максим.

- Его извинения мне тоже без надобности!

- Так какого же дьявола вам угодно? – вскричал раздосадованный Крыжановский.

- Мне, милостивый государь, угодно, собственно, всего лишь осознание того факта, что среди живых нет ни одного человека, который мог бы заявить, что ему случалось оскорбить Толстого. Такое осознание тешило меня до сегодняшнего дня, и я хочу восстановить «статус кво».

- Граф, нынче война! – вмешался подполковник Беллинсгаузен. – Следовательно, собственные интересы должно подчинять интересам Отечества. В армии опытных офицеров – с гулькин нос, какие могут быть поединки! То-то француз обрадуется, когда узнает, что вы здесь его работу делаете.

- Вот и хорошо, вот и славненько! – с весёлой беззаботностью ответил Толстой. – Всем только лучше сделается. И мне – allégresse^[33], и французу, и господину оскорбителю, который наверняка мечтает воссоединиться с любимой сестрицей. Отчего заминка?

- Вы про Отечество забыли, господин граф, – напомнил подполковник, – в этом заминка!

- Господа, кто из вас не осведомлён, что я с младых ногтей преданно и рьяно служу Отечеству? – грозно спросил Американец. – Не я ли, не щадя живота своего, с несколькими казаками удерживал целый полк шведов при Иденсальме^[34]? Не я ли, как только началось французское нашествие, одним из первых вступил в ополчение, хоть мог спокойно отсиживаться в имении? И, наконец, кто, как не я, получил пулю в ногу при Бородино, когда les troupes^[35] Понятовского внезапно обрушились на нас, обойдя с фланга?

Граф вскочил и яростно закончил:

- Отечество мне немного задолжало за службу! Я хочу получить плату немедленно! Вон моя плата, – вытянутый палец Толстого указал на мирно уснувшего Жерве. – И плевать на любые смягчающие обстоятельства. Сегодня прощу обвинение в скотской любви, высказанное без малейших на то оснований, comme ça^[36], ради забавы, а завтра любой пьянчуга, забавляясь, станет подходить и хлестать меня по щекам! А господа-доброхоты наперебой станут объяснять всё непреодолимыми обстоятельствами!

Толстой взял со стола трубку, выколотил её об сапог, засунул в карман и обратился к майору:

- Вернер, не откажи в любезности - будь моим секундантом.

Тот, соглашаясь, щёлкнул каблуками и изобразил поклон, дёрнув подбородком.

- Господин Толстой! Вы, кажется, изволили заявить, что среди живущих на свете нет никого, кому доводилось прежде хлестать вас по щекам? – громко и отчётливо произнёс Крыжановский. – Так вот, у меня есть основания утверждать, что это соответствует действительности ещё меньше, чем ваша туземная история!

Американец повернулся, подошёл вплотную и тяжело уставился в то место на мундире полковника, где у того красовался орден Святого Владимира. Затем граф медленно поднял глаза и посмотрел на Максима снизу вверх.

- Потрудитесь объясниться, сударь, а то в стремлении защитить приятеля вы переходите всяческие границы. Более того, у меня даже начинают возникать сомнения в вашем здравом рассудке.

- Господа! – обратился Максим к присутствующим. – С полной ответственностью заявляю, что мне известно имя человека, несколько лет назад отхлеставшего по щекам графа Фёдора Толстого, прозванного Американцем. И тот человек не только живёт и здравствует, но даже присутствует в этой комнате.

Толстой посерел лицом, дрожащими пальцами взял со стола бутылку вина и жадно припал к горлышку. Когда бутылка опустела, он грохнул её об пол. В гробовой тишине звук получился как от выстрела.

- Должен сознаться, сударь, не имею чести знать вашего имени, что вам удалось отвлечь моё внимание от жалкой фигуры пьяницы и заинтересовать собственной персоной. Я жду!

- Очень хорошо, граф. Но прежде, чем продолжать, мне необходимо удостовериться вот в чём: узнав имя отхлеставшего вас и, получив доказательство истинности сказанного, прекратите ли вы тогда бросаться как бешеный пёс на несчастного Жерве?

- Вот ещё! Я зашёл в этот le cabaret^[37] для того, чтобы спокойно скоротать вечерок за картами в компании добрых собутыльников. Вместо этого, безо всякого повода, на меня набрасываются все, кому не лень, и подвергают жутчайшим, неслыханным ранее, оскорблениям… Могу обещать одно: Жерве я убью позже. Вначале же дождусь, когда вы закончите свою мистификацию и вызову на поединок вас. Нет, не так, чёрт возьми! Зачем выслушивать всякий вздор! – Толстой, что есть силы, стукнул по столу кулаком. – Милостивый государь, я немедленно вызываю вас! Извольте выбрать оружие и назвать условия!

- Постойте, граф, – подал голос Беллинсгаузен, – не нужно спешить. А то может создаться впечатление, что вы кровно заинтересованы в том, чтобы полковник молчал.

- Пусть говорит, мне нечего скрывать! Но вызов уже сделан, и отменять его я не собираюсь ни при каких обстоятельствах, клянусь честью!

Взоры присутствующих обратились к Крыжановскому. Тот пожал плечами и без утайки поведал обстоятельства спасения Толстого со дня озера.

- Помещик Крыжановский!!! – вскричал Американец, проводя рукой по лицу, – человек, которого я никогда не видел, и кого доселе не представилось случая отблагодарить за спасение от верной смерти. О, что за фатальное совпадение!

- Полковник Крыжановский, – поправил его Максим, – к вашим услугам.

- Ах, сударь, зачем же вы не назвали себя сразу! Да зная, кто передо мной, я с радостью подарил бы вам этого Жерве! А что прикажете делать теперь, когда мною принесена порука честью в том, что ни при каких обстоятельствах не отменю поединка? – Толстой опустился на лавку.

И тут ему послышался голос. Очень приятный женский голос, произнесший только одно слово: «Судьба!»

Граф начал озираться по сторонам, но в трактире ни одной женщины не оказалось. Стряхнув наваждение, он решительно заявил:

- Вот что, когда встанем у барьера, свой выстрел я направлю в воздух, а вы поступайте, как заблагорассудится.

- Какой смысл был называть себя, – хмыкнул Максим, – сами же не хотели меня знать. Ничего, впредь будет вам наука: станете наперёд думать, а потом уж делать вызовы. Что касается стрельбы в воздух, то, по всему видно, что человек вы порывистый и непостоянный. Сегодня можете быть во власти благородных чувств, а завтра уже смотреть на вещи по-иному. К тому же, поскольку выбор оружия за мной, не стану я выбирать пистолеты. Не жалую их, знаете ли…

Нужно сказать, что своей беспардонностью Фёдор Толстой привёл Максима в сильное раздражение. Больше всего возмущало нежелание графа считаться с чем-либо, кроме собственных интересов. Из-за этого у полковника появилось настоятельное желание преподать наглецу урок. Холодно и отстранённо он стал взвешивать шансы. Толстой – прекрасный фехтовальщик, по крайней мере, так о нём отзывался Севербрик^[38]. Но вот об искусстве самого Севербрика Максим был не лучшего мнения.