Золотой адмирал (Пират Ее Величества)

Черная всклокоченная борода Фостера ощетинилась и заходила ходуном, словно заяц на шее у злой собаки.

— Приказы? Разрази меня гром! Чьи такие приказы? Не отрицай, это было только внушение твоей собственной жадности!

Стирая с лица плевок англичанина, дон Франциско пытался восстановить свое достоинство.

— Клянусь честью матери, сеньор капитан, я лишь подчинялся непосредственным приказам моего сеньора, его католического величества короля Испании.

— Ты хочешь сказать, что испанский король собственноручно отдал приказ на такое позорное дело? Ба! Ты нагло лжешь, жадный убийца, Иуда.

Команда «Первоцвета» обозревала длинный ряд желто-серых крепостных стен, на которых кипела работа. Все распознали отчетливо слышимый грохот и скрип оружейных лафетов, устанавливаемых над парапетами, а также лихорадочную дробь барабанов. Поэтому Уайэтт счел благоразумным повторно передать на ближайший испанский военный корабль, высокобортный галион, слова о намерении капитана Фостера повесить дона Франциско де Эскобара и других, захваченных в плен, если они разрядят хоть один кремневый мушкет.

— Ты коррехидор в этой провинции, — настаивал Фостер, — поэтому взял ответственность на себя. Ну, папский пес, признавайся.

— Нет, сеньор капитан, на Святом Кресте клянусь, что я говорю только правду. — Насколько позволяли ему связанные руки, коррехидор из внутреннего нагрудного кармана своего дублета выудил свиток промокшей бумаги и с готовностью протянул его Фостеру. — Вот, сеньор инглезе, сами прочтите и убедитесь, что мне только приходилось подчиняться распоряжениям его королевского величества.

Фостер принял из его рук документ, неуверенно взглянул на него и покачал головой. Он не мог читать даже по-английски.

— Уайэтт, — рявкнул он, — идите сюда. Я хочу, чтобы вы с Уолтером передали мне все то, что поймете в этой тарабарщине.

С множеством колебаний и остановок Генри Уайэтт наконец записал перевод мастера Гудмена: суперкарго гораздо лучше владел испанским, чем он. То, что получилось в результате, оказалось одним из самых бессовестных и циничных документов, когда-либо подписанных правящим монархом христианского мира.

«В Барселоне. Май, 1585 года.

Лиценциат [24] де Эскобар, коррехидор моей провинции Бискайя. Я отдал распоряжение большому количеству кораблей стоять наготове в гаванях Лиссабона и на реке Гвадалквивир в Севилье. Однако, на время прохождения службы, для вооружения солдат, пополнения запасов провианта и военного снаряжения требуется куда больше судов всех видов. С этой целью нужно отобрать лучшие корабли, руководствуясь вместимостью и другими полезными качествами. Посему я приказываю тебе, чтобы сразу по прибытии гонца, проявляя как можно больше притворства (дело сие до приведения его в исполнение не должно быть известно никому), ты задержал и арестовал (с превеликой осторожностью) все торговые суда, кои будут стоять у берега и в портах Бискайи, не делая никакого исключения для судов Голландии, Зеландии, Германии, Англии, иных восточных стран и прочих провинций, которые бунтуют против меня, за исключением торговых судов Франции, кои, будучи малотоннажными и маломощными, не подходят для службы. И, произведя сие задержание, ты должен особо позаботиться о том, чтобы привезенный оными судами товар, выгруженный весь или частично, можно было забрать, а защитное вооружение, военное снаряжение, такелаж, паруса и провиант можно было надежно хранить, а также о том, чтобы ни одно судно, ни один человек не могли бы улизнуть из твоих рук. Закончив оные дела, ты должен прислать ко мне нарочного с отчетом, в коем хочу зреть ясную и четкую декларацию о количестве задержанных тобой судов, откуда они, каждое по отдельности, которые из них принадлежат моим бунтовщикам, каковы их тоннаж и грузы, какова численность команды каждого из них и в каком количестве имеются у них защитное вооружение, пушки и военное снаряжение, такелаж и прочие необходимые вещи, дабы, обозрев их потом и выбрав то, что пригодно для службы, мы могли бы далее указать тебе, что ты должен делать. Пока же ты должен позаботиться о том, чтобы мой приказ был приведен в исполнение, а коли придут туда еще какие суда, ты должен также задерживать их и арестовывать, проявляя при этом такое усердие и прилежание, кои отвечают тому доверию, что я имею к тебе, в том, что ты сослужишь мне великую службу.

Филипп, король».

Когда Уайэтт перестал водить пером по бумаге, лежащей под раненой рукой, на полуют «Первоцвета» опустилась какая-то поразительно глубокая тишина. И в этой тишине с устрашающей очевидностью послышались звуки кипучей деятельности, развернувшейся на борту испанской военной галеры и других боевых кораблей.

Глаз Фостера с беспокойством скользил по ближайшим портам.

— И что же, по-вашему, друзья мои, имеет в виду этот коронованный иуда, когда пишет о снаряжении превеликой флотилии в Лиссабоне и на реке в Севилье? Против кого готовятся эти эскадры?

Уолтер Гудмен утверждал, что предстоящий удар не мог быть нацелен на Францию, ведь так заявлялось в самом письме, и тем более на Шотландию, остающуюся столь неистово верной своей королеве-католичке, все еще заключенной в замке Чартли. [25]

— Вряд ли замышляется и экспедиция в западное Средиземноморье против Турции, — заметил Уайэтт. — Разве не ясно как день, что этот удар будет направлен против владений королевы?

— Верно. Целью его должна быть Англия, — согласился Фостер. Затем, подстегнутый приказом: «Весла на воду», — донесшимся до его слуха с борта большой военной галеры, он живо добавил: — Теперь за работу. Генри, сооруди петлю на рее с латинским парусом и еще семь на рее грот-мачты.

Когда исполнили его команду, Фостер заставил коррехидора, легко узнаваемого по его седым волосам и длинной бороде, встать на транцевую доску кормы, где на его шее проворно приладили петлю. Таким же образом поставили и других пленников, рискованно покачивающихся теперь на поручнях барка.

Самому тупому офицеру на крепостных валах или на борту военных кораблей должно было стать совершенно ясно, что первые же враждебные действия с их стороны приведут всех восьмерых заложников к прощанию с жизнью. Последние в ужасе кричали, предупреждая своих соотечественников, чтобы они ничем не мешали «Первоцвету» уйти из гавани.

— Вытравить якорный канат, — бросил Фостер боцману. — Генри! Прикажи развернуть все паруса. Скоро поднимется береговой ветер.

Страдая от последствий пережитого во время схватки напряжения и острой боли, терзающей ему плечо, Уайэтт ощущал во всем теле мелкую дрожь. Однако, собравшись с силами, ответил:

— Да-да, Джон. Слава Богу, сейчас полный отлив. Он может вынести нас быстрее, чем ходят вон те каракки.

Уайэтт ни словом не обмолвился о той большой, выкрашенной в зеленую и золотую краску галере, направляющейся к выходу из гавани. Острый медный таран этого быстроходного судна взрезал воду, оставляя за кормой пенящийся след — настолько велика была его скорость.

Скоро стало очевидным, что угроза Джона Фостера без всяких колебаний повесить дона Франциско оказала сдерживающее действие, по крайней мере, на командующего берегового укрепленного форта Кастелло.

Фостер, взявшись сам за ручки штурвала, взглянул на своего пленника, качающегося с посеревшим от страха лицом на транцевой доске, и проревел:

— Я допускаю, что, похоже, ты действовал по вероломному приказу своего короля, посему обещаю, что тебя не повесят, если, конечно, твои форты и корабли оставят нас в покое. Так что молись своим идолам, чтоб они не пальнули в меня даже из пистолета.

«Первоцвет» выбрал якорь и пошел мимо больших каракк, но двигался он медленно, используя лишь силу отлива. Залатанный парус вяло хлопал, пытаясь поймать еще не набравший силу ветер.

Из гавани ритмично зазвучали удары гонга, размеряя удары весел для гребцов королевского военного судна. Испанские канониры собрались вокруг двух носовых орудий, а облаченные в доспехи фигуры стали стекаться на просторный полубак и на полуют галеры противника. Она ровным ходом шла к выходу из гавани, летели брызги, закипала пена вокруг ее двадцатипятифутовых весел, на каждое из которых налегало по три раба.