Крылья беркута

Ирина поморщилась, приложила палец к виску.

— Не кричи так, голова болит. Да и нет причины. Подумаешь, телеграмма где-то застряла.

— От тебя и писем давно не было. Может, и они где-то ходят?

— Не писала.

— Что ж так? А я тут с ума сходил. — Пододвинув кресло, он сел к ней поближе. — Ну, рассказывай, дочка, как жилось?

— Да так, — неохотно промямлила Ирина. — Всего сразу не расскажешь. Жилось... — Она нервно закусила нижнюю губу. — Как-нибудь потом. Сейчас лучше не спрашивай. Не надо...

Какая-то неведомая сила сорвала его с места и бросила к дочери.

— Иринушка! Или обидел кто?

Одной рукой он крепко обнял ее за плечи, другой чуть запрокинул голову Ирины, чтобы можно было глянуть прямо в глаза.

Но Ирина успела овладеть собой. Она чуть тряхнула головой и отвела его руку.

— Просто так, нервы, — нехотя обронила она и, приоткрыв дверь, уже почти спокойно, тоном, не допускающим возражений, крикнула: — Анна, там у меня в ридикюле папиросы. Принеси.

Стрюков широко открыл глаза. Да, сегодня дочь преподносила ему сюрприз за сюрпризом.

— Неужто куришь?! — не совсем смело, боясь обидеть ее, спросил Стрюков.

— Курю, — коротко, словно между прочим, ответила она, как будто речь шла о предмете совсем обычном, о котором много и говорить-то не стоит. Ступая по-мужски широко и твердо, она зашагала по комнате. Эта ее походка — тоже что-то совсем новое.

Взгляд отца неотступно следовал за ней.

— Да разве можно, — с укоризной сказал он, — образованной барышне табашничать? Ну, под стать ли тебе такое? Не хватало еще за мадеру приняться или, того лучше, за водку.

— А я и водку хлещу.

По тому, как произнесла это Ирина, Стрюков понял: тут не просто ею словцо брошено, не пустая бравада, а истинная правда. Не собравшись с мыслями, от растерянности не находя, что же ответить дочери, он молча приподнялся, словно собираясь уйти или же кинуться к ней.

Ирина даже не взглянула.

— Да что водка, — продолжала Ирина, — иной раз готова яду хватить, чтобы ко всем чертям...

У Стрюкова широко открылись глаза, и он, сам о том не думая, торопливо перекрестился и зашептал:

— Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас!

Ирина остановилась возле него. На лице мелькнула вымученная усмешка.

— Не ужасайся, отец. Жизнь!.. Этим все сказано.

Она безнадежно махнула рукой, распахнула дверь в прихожую, прислушалась.

— Что они там, уснули или вымерли все? Анна!

— Бабка с поручиком, — напомнил Стрюков. — Я тебе вот что скажу: как началась смута, люди будто переродились. Разогнал почти всех. Тут у меня, конечно, имеются свои соображения. Сегодня собирался и Надьку с Анной вышвырнуть. Надька невозможная стала.

— Она и мне успела показать себя. Один побег из Петрограда чего стоит!

— Вот-вот! Давеча хотел было поучить ее малость, так что же ты думаешь? С подсвечником на меня кинулась. Вот змея!

— И ты промолчал? — резко спросила Ирина. — Не узнаю тебя, отец.

— Потерпите, детки, дайте только срок, будет вам и белка, будет и свисток.

То обстоятельство, что на зов Ирины никто не появлялся, раздражало и вызывало гнев. Стрюков сорвался с кресла, подбежал к двери закричал в темноту прихожей:

— Вы что там, глухие все? Надежда!

Неторопливо вошла Надя. Без признаков радости или усердия, а как вообще полагается при встрече с человеком знакомым, поздоровалась с Ириной, поздравила с приездом. Та искоса взглянула, суховато поблагодарила.

— Там у меня в ридикюле папиросы. Принеси, пожалуйста. Только побыстрее. Спички не забудь.

Когда Надя вышла, Ирина с чуть заметным прищуром посмотрела ей вслед.

— Надьку просто-таки не узнать. Красавица.

От этого взгляда и слов Ирины, произнесенных с каким-то скрытым смыслом, Стрюкову стало немного неловко.

— Да. Ничего себе... На дармовых хлебах...

— Замуж не собирается?

— Не похоже. С одним деповским скрутилась. У красных он, хотя сам из форштадтских казаков. Я тебе рассказывал — Семен Маликов.

— Выходит, старая любовь? И у красных?

— Все депо там...

Вошла Надя, подала папиросы.

— Спичку!

Надя зажгла, дала прикурить.

— Зажги в прихожей огонь, — приказала Ирина. — А то как в могиле.

Надя вопросительно взглянула на Стрюкова.

— Свечи зажги, — приказал он.

— А электричество почему? — спросила Ирина.

— Станция не работает, — пояснила Надя.

— Все та же беда, революция, — добавил Стрюков. — Кочегары сбежали. — И обратился к Наде: — Ступай вздуй огонь.

Надя вышла.

Когда она несла папиросы и проходила через прихожую, краем уха слышала слова Стрюкова о Семене. Должно быть, речь шла и о ней. Приумолкли потому, что увидели ее.

Дверь осталась открытой, и, пока Надя возилась со свечами, хорошо слышала все, о чем говорилось в гостиной.

— Выходит, ваши курсы закрыли? — спросил Стрюков.

— Сейчас закрыли. Я раньше ушла, — нехотя ответила Ирина. — Бросила.

— Сама ученье бросила? — переспросил Стрюков. В его голосе Наде почудилась не то тревога, не то сдерживаемая злоба.

Ирина зашагала по гостиной.

— А ты что же, думал, что я и сейчас учусь, как делать реверансы? — резко, но тоже сдерживаясь, сказала она.

В гостиной у стены, противоположной той, где была дверь в прихожую, в золоченой массивной раме стояло громадное, от пола до потолка, зеркало, и Надя видела в нем все, что происходило в комнате.

Вот Ирина, жадно затянувшись папиросой, нервно выдохнула клуб дыма, швырнула куда-то в угол окурок и остановилась перед отцом, вцепилась пальцами обеих рук в спинку кресла. Короткое мгновение она молчала, казалось раздумывая, говорить ли ему то, что намеревалась сказать. И сказала:

— Я в женском батальоне, батальоне смерти служила.

Она оторвалась от кресла и снова зашагала.

— Смерти? — как эхо повторил Стрюков и дернул ворот рубашки.

— Командовала ударной группой. Только ты, пожалуйста, не вздумай устраивать истерик. И не ужасайся. Я говорю обо всем этом потому, что ты все же должен знать кое-что из того, что было. Да и не к чему мне скрывать от тебя.

— Какой же нечистый толкнул тебя в этот самый батальон? Чего не хватало? Какого рожна? — Стрюков со сжатыми кулаками во весь свой громадный рост встал перед ней. Глаза в глаза. — Какого рожна, я спрашиваю? Я думал, что доченька учится, а она там черт те что затеяла!

Было похоже, что гневная вспышка отца не произвела на Ирину никакого впечатления. На губах ее появилась чуть заметная усмешка.

— А ты все такой же буреломный, — немного насмешливо сказала она. — Но сейчас не будем копья ломать. Садись. Садись-ка!

Стрюков мгновенно сник и нехотя опустился в кресло.

— Между прочим, я думала о том, как ты отнесешься к моему сообщению. И знаешь что? Была почти уверена: правильно поймешь меня. А тут — пожалуйста! Эх, ты, старенький мой. — В ее голосе вдруг послышались теплые нотки. — Пойми, не могла я иначе. Не могла! Вот нашей Надежде революция ничем не грозит, и ей незачем в батальон смерти. А у меня отнимают будущее. Насмотрелась я и наслушалась. Боже мой! Сколько же вокруг мерзости! И мерзавцев. Я не говорю о простонародье. Но те, кого принято считать цветом общества, рыцарями благородства... Сволочи! Мразь!

Наде было видно, как Ирина достала из портсигара новую папиросу, закурила, не спеша задула спичку и бросила на пол. Стрюков молча поднял и положил ее в пепельницу.

— Наш батальон создал сам Керенский, лично! Приехал к нам и обратился с речью. Дивный оратор! Покоряет! Можно заслушаться. Его речь несколько раз прерывали овациями. Да какими! Ураган! Буря!.. В общем талант... И вот он обратился к нам с просьбой помочь России в грозный для нее час. Видел бы ты, отец, что тогда делалось! Понимаешь, он овладел всеми нашими чувствами, всеми помыслами, и если бы в тот момент сказал, что нужны наши жизни, каждая, не задумываясь, отдала бы свою. Тогда и был создан наш батальон. Ну, естественно, кто пошел в него, тот знал, зачем идет. Одна, правда, пыталась что-то сказать против, но ее наши девчонки вышвырнули в окно с четвертого этажа. Чумичка какая-то, вроде нашей Надежды... Мы поклялись тогда идти спасать Россию от большевиков рядом с офицерами... А они, сволочи, с нами как с проститутками. Вызывали в номера и там...