Аламут

Сайида изучала ее пристальным ясным взглядом.

— Ты не так хорошо сложена, как Лейла, — сказала она, — но не хуже. А если учесть, как сложены франки и как они любят стройность, то ты даже лучше. Лейла совершила бы убийство ради такой кожи, как у тебя. И таких волос. Ты хоть понимаешь, как ты прекрасна?

— Я выгляжу, как тощая кошка.

— Разве он думает так?

Марджана клацнула зубами.

— Он никогда не смотрит.

— Я думаю, что смотрит. — Сайида опустила Хасана к ногам. — Присмотри за ним. Я скоро вернусь.

Но отсутствовала она гораздо дольше. Марджана обхватила себя руками — не от холода, в пещере было достаточно тепло, но от прикосновения воздуха к обнаженной коже.

Маленькие ручки обхватили ее лодыжки. Хасан улыбался ей. Она ему нравилась так.

— Ты действительно мужчина, — сказала она, подхватывая его на руки. Он не хотел сидеть на руках, он хотел потренироваться в новом для него умении ходить. Она поставила ограду вокруг бассейна, чтобы он не свалился туда, и отпустила его разминать ноги между блестящими колоннами.

Она села возле бассейна, и чтобы заняться чем-то, распустила волосы. Когда-то давно она подстригала их, чтобы не мешали, но казалось уютнее, когда они были длиной по колено. Их цвет всегда заставлял людей глазеть на нее. Ей больше хотелось бы, чтобы они были черными. Как у него, густые и блестящие, с синими отблесками. Но ей нравилась ее кожа, чисто слоновая кость по сравнению с его лунной бледностью. Ее губы были краснее, чем у него, а ее соски были нежно-розовыми, словно свет через раковину. Были ли ее груди маленькими? Они были достаточной величины, чтобы заполнить ее ладони. И хорошо очерченными. Не такие, как тяжелые раскачивающиеся мешки у той франкской женщины, с синими толстыми венами и широкими темными сосками, оттянутыми тяжестью молока.

— Корова, — сказала Марджана.

— Ко'ова, — подтвердил услужливо Хасан.

Она помимо воли улыбнулась. В ее душе было мало веселья, зато был тяжкий груз ревности. Потому что он любил ту женщину, а не ее. Потому что та женщина носила его дитя.

Она не сможет связать его так. Она отчетливо знала это, несмотря на надежду. В существах ее племени не было людской хрупкости, но не было и людской плодовитости.

И могла ли она ждать, пока та женщина не умрет от свойственных смертным несовершенств?

Или убить ее.

Нет. Тогда она потеряет его совсем и навсегда.

Сайида вернулась, нагруженная яркими цветами: прозрачнейшие шелка, собранные прихотью Марджаны.

— Нет, — встревоженно сказала Марджана. — Я этого не надену.

— Ты хочешь его или нет?

Марджана прикусила язык.

— Но это …

— Так и можно дать ему понять, что ты женщина. Мужчины не понимают слов, разве ты не заметила? Им надо показать.

— Если он только потрудится заметить, — пробормотала Марджана.

— Когда я закончу тебя принаряжать, он заметит. А сейчас стой спокойно.

Женщины что-то затевали. Когда Айдан вернулся с долгой дневной прогулки между развалинами, Марджаны не было нигде, он не мог увидеть или почувствовать ее, а Сайида возилась в кухне с чем-то, что пахло и, насколько ему было позволено увидеть, выглядело, как праздничный ужин. Она вышла только затем, чтобы сунуть ему в руки Хасана и приказать:

— Поиграй с ним.

Он с радостью повиновался ей. Он пошел умыться, потом передумал и вымылся весь, заодно искупав и Хасана. Где-то посреди купания его сила уловила подергивание, слишком быстрое, чтобы его распознать и слишком легкое, чтобы быть уверенным. Но когда он вышел из бассейна, его бедуинские одежды исчезли, а вместо них лежали шелка, лен и муслин сарацинского принца, а поверх всего халат с драконами.

Он мог бы потребовать свою одежду назад, но решил сыграть в их игру. Он надел все, что от него ожидали, и наблюдавший за этим Хасан явно высоко оценил зрелище. Вся одежда была белой и золотой, не считая халата; туфли и шапочка были украшены рубинами, пришитыми золотой нитью.

Когда Айдан потянулся за шапочкой, под рукой у него оказалась шкатулка. Он подавил первый порыв. Осторожно, хотя он не чувствовал опасности, он откинул крышку. Драгоценности — по крайней мере, ими можно было бы выкупить из плена принца, рубины, жемчуга, золото и алмазы.

— Этого слишком много, — сказал он воздуху.

Воздух не ответил.

Айдан поколебался, но блеска камней было более чем достаточно, чтобы сломить сопротивление. Он выбрал кольцо — рубин в золотой оправе — и браслет с узором в виде лошадей и всадников в охотничьей одежде. Остальное он оставил. Он и так выглядел достаточно пышно.

Он осторожно вышел в зал. Лампы были зажжены, скатерть разложена, на ней расставлены серебряные блюда. По-прежнему не было ни следа Марджаны. Сайида подхватила Хасана и унесла его прочь, задержавшись на миг, чтобы отдать дань великолепию Айдана. Ему польстило то, как она остановилась, полуобернувшись, широко раскрыв круглые карие глаза.

Он сел на подушку, приготовленную для него. Он не знал, каких мыслей или действий от него ожидали.

Не считая трапезы. Он приступил к ней охотно, если не совсем с радостью. Сайида молча ждала; сознание ее было безмолвно. Лицо, как всегда, закрыто от него.

— Пожалуй, ты можешь подумать, — обратился он к ней, — что сейчас на мне навешано состояние целой семьи.

Она спокойно продолжала наполнять его чашу вином с медом. Когда она отложила черпак, то, казалось, пришла наконец к решению. Она откинула вуаль.

Она была похожа на Исхака. Тот же профиль, тот нос с легкой горбинкой; даже, неожиданно, та же улыбка. Айдан полагал, что сарацин назвал бы ее обычной. Он находил ее весьма красивой.

Он так и сказал; она неистово покраснела.

Он никогда не ел достаточно для человека, хотя сегодня он пытался. После он помог ей убрать со скатерти; ей не нравилось, когда он это делал, особенно сейчас, когда она помнила его титул, но она приучилась мириться с этим. Она едва не выгнала его из кухни, когда он хотел было приступить к мытью посуды — «В этой одежде!» Она была в ужасе. Она также твердо намеревалась оставаться с ним, чтобы сохранить в нем здравый смысл.

Даже сквозь завесу вокруг ее сознания он мог почувствовать растущее в ней волнение. Она снова наполнила его чашу.

— Ты не сможешь напоить меня допьяна, знаешь ли, — сказал он.

— Я и не думала, что смогу, — спокойно ответила она.

Это было правдой — то, что вино не могло опьянить его, но оно могло согреть его и развязать узлы в его мускулах. Он осушил чашу, пригубил другую. Это было доброе вино.

Лампы потускнели. Сайида извлекла откуда-то из складок одежды свирель. Она приложила ее к губам и начала играть. После нескольких тактов вступил барабан, легкая и быстрая дробь.

Айдан не почувствовал ни страха, ни опасения, только какое-то ленивое предвкушение. Вино исчезло. Он вытянулся, опершись на локоть, решив насладиться тем, что приготовили для него эти заговорщицы.

Сначала была только музыка, очень древняя. Вероятно, персидская, и древнее, чем ислам. Все лампы угасли, кроме светильника, горевшего рядом с ним. Тени были черными, непроницаемыми даже для его глаз.

Марджана вышла из самой черной тени, не танцуя, не совсем: просто ставя на пол ступни с изысканной точностью. Они были босыми, чуть подкрашенными хной поверх белизны. Над ними мерцали самоцветы и позванивали крошечные колокольчики. Ее шаровары были из шелка столь же зеленого, как и ее глаза, прозрачного, как паутинка. С ее широкого кушака свисали сотни колокольчиков, каждый на длинной золотой нити. Одеяние было зеленое с золотом. Руки ее были обнажены и увешаны драгоценностями. Волосы были спрятаны под покрывало зеленого, как море, шелка. Придерживал покрывало венчик из золота, с которого на шелковых лентах свисали золотые монеты. Изумруды сияли в ее ушах, но ее глаза были ярче изумрудов. На ее поясе висел кинжал.

Если он должен сейчас умереть, он был бы рад этому. Он улыбнулся. Казалось, она вообще не видит его. Она застыла; голова ее откинулась назад. Музыка убыстрилась. Марджана начала танцевать.