Жозеф Бальзамо. Том 1

При этих словах в рядах дам на миг произошло движение, подобное тому, какое происходит в роте гренадеров, когда взрывается бомба.

Однако все тут же успокоились.

— Действительно, король ни слова не сказал, когда мы захлопнули двери перед графиней, — согласилась принцесса Виктория, осмелевшая и возбужденная общей горячностью собравшихся. — Но не может ли случиться так, что по столь торжественному поводу…

— Да, без всякого сомнения, — прервала ее г-жа де Граммон, — так могло бы случиться, если бы только ваши высочества не явились, но когда он увидит, что нет нас всех…

— Всех! — воскликнули дамы.

— Да, всех, — подтвердил маршал.

— Итак, герцог, вы тоже в заговоре? — спросила у него принцесса Аделаида.

— Разумеется, и потому хочу попросить слова.

— Говорите, герцог, говорите, — предложила г-жа де Граммон.

— Действовать последовательно, — сказал герцог, — это не значит кричать: «Все! Все!» Тот, кто громче всех кричит: «Я это сделаю!» — когда приходит решительный момент, делает совершенно противоположное. Но раз уж я вступил в заговор, как только что имел честь вам заявить, то позабочусь, чтобы меня не бросили в одиночестве, что я и делал всякий раз, участвуя в заговорах при покойном короле и во времена регентства.

— Право же, герцог, можно подумать, что вы забыли, где находитесь, — с насмешкой заметила герцогиня де Граммон. — Вы строите из себя вождя в стране амазонок.

— Прошу поверить, сударыня, что я имею некоторые основания получить этот сан, который вы у меня оспариваете, — ответил герцог. — Вы сильней ненавидите госпожу Дюбарри — ну вот, я и назвал имя, но никто его, надеюсь, не слышал. Итак, вы сильней, нежели я, ненавидите госпожу Дюбарри, но я более, чем вы, скомпрометирован.

— Скомпрометированы? — удивилась г-жа де Мирпуа.

— Да, скомпрометирован, и притом чудовищно. Я неделю не бывал в Версале, и как раз вчера графиня заехала в Ганноверский павильон осведомиться, не болен ли я. Вам известно, что ответил Рафте: что я уже давно не чувствовал себя так превосходно. Но я отказываюсь от своих прав, я не честолюбив, я отдаю и даже вручаю первенство вам. Вы привели всех в движение, бросили искру, воззвали к нашему внутреннему чувству, и вам надлежит отдать жезл командующего.

— Только после их высочеств, — почтительно воспротивилась герцогиня.

— Ах, нет, отведите нам пассивную роль, — попросила принцесса Аделаида. — Мы поедем в Сен-Дени повидаться с нашей сестрой Луизой, она нас задержит, мы не возвратимся, так что упрекнуть нас будет не в чем.

— Совершенно не в чем, — согласился герцог, — или уж тогда надо иметь крайне испорченное воображение.

— А я отправлюсь в Шантелу проследить, как идет сенокос, — сообщила герцогиня.

— Браво! — воскликнул герцог. — Превосходный повод. В добрый час.

— У меня болен ребенок, — сказала принцесса де Гемене, — я буду ухаживать за ним и не выйду из дому.

— А у меня сегодня вечером так кружится голова, что, если завтра Троншен не пустит мне кровь, я могу серьезно расхвораться, — сказала г-жа де Поластрон.

— Я же, — величественно объявила г-жа де Мирпуа, — не приеду в Версаль, потому что просто-напросто не желаю ехать. Я выбираю эту причину, и другой мне не надо.

— Прекрасно, прекрасно, — одобрил Ришелье. — Все это весьма логично, а теперь нам нужно принести клятву.

— Как это принести клятву?

— Входя в комплот, принято клясться, так делали всегда, начиная с заговора Катилины [113] и кончая заговором Челламаре, [114] в котором я имел честь принимать участие. Правда, от этого они не стали успешней, не все равно следует почтить обычай. Итак, поклянемся. Сами убедитесь, это весьма торжественно.

Стоя в центре дамского кружка, он простер руку и величественно произнес:

— Клянусь!

Все дамы повторили клятву, кроме принцесс, которые постарались исчезнуть.

— Нy вот и все, — сказал герцог. — Когда заговорщики поклянутся, изменить уже ничего нельзя.

— Ах, в какой она будет ярости, когда обнаружит, что в салоне никого нет! — воскликнула г-жа де Гемене.

— М-да, — хмыкнул Ришелье. — Король нас отправит на некоторое время в ссылку.

— Но что же останется от двора, герцог, если нас сошлют? — воскликнула г-жа де Гемене. — Разве не ожидается визит его величества короля датского? Кого же тогда ему будут представлять? А прибытие ее высочества дофины? Кому ее будут представлять?

— И потом весь двор не сошлют, выберут кого-то одного.

— И я отлично знаю, кого выберут, — заметил Ришелье. — Меня, потому что мне всегда везет и всегда выбирали меня. Меня отправляли в ссылку уже четыре раза, так что, сударыни, это ровным счетом пятый заговор, в котором я участвую.

— Ошибаетесь, герцог, — бросила г-жа де Граммон. — В жертву принесут меня.

— Или господина де Шуазеля, — подсказал маршал. — Так что остерегайтесь, герцогиня.

— Господин де Шуазель, подобно мне, вытерпит опалу, но не снесет бесчестья.

— Нет, герцог, сошлют вовсе не вас, и не вас, герцогиня, и не господина де Шуазеля, а меня, — заявила г-жа де Мирпуа. — Король не сможет мне простить, что я столь же нелюбезна с графиней, как и с маркизой де Помпадур.

— Действительно, — согласился герцог, — вы всегда называли фаворитку фавориткой. Итак, сошлют нас обоих.

— Нас всех сошлют, — объявила, поднявшись, г-жа де Гемене, — поскольку я убеждена, что никто из нас не отступится от принятого решения.

— И не нарушит клятвы, — добавил герцог.

— Ну а кроме того, я на всякий случай приняла меры, — призналась г-жа де Граммон.

— Вы? — спросил герцог.

— Да, я. Чтобы прибыть завтра в десять в Версаль, ей нужны три вещи.

— Какие же?

— Парикмахер, платье, карета.

— Разумеется.

— Ну и что?

— А вот что! В десять она в Версале не будет. Король потеряет терпение, отпустит всех, и представление в связи с прибытием дофины отложится до греческих календ [115].

Новый поворот заговора был встречен бурей аплодисментов и криков «браво»; г-н де Ришелье и г-жа де Мирпуа, аплодируя громче всех, обменялись взглядами.

Обоим старым царедворцам пришла одна и та же мысль.

В одиннадцать все заговорщики при свете полной луны разъехались кто в Версаль, кто в Сен-Жермен.

И только герцог де Ришелье, взяв лошадь у своего курьера [116], поскакал боковой дорогой в Париж, меж тем как его карета с задернутыми шторами спокойно катилась по дороге в Версаль.

37. НИ ПАРИКМАХЕРА, НИ ПЛАТЬЯ, НИ КАРЕТЫ

Если бы г-жа Дюбарри явилась в большую парадную залу из своих версальских апартаментов, это было бы воспринято как проявление дурного вкуса.

Впрочем, Версаль беден средствами для подготовки к столь торжественному событию.

И наконец, самое главное, так было не принято. Представляющиеся ко двору приезжали с помпой, словно иностранные посланники, либо из своего версальского особняка, либо из своего парижского дома.

Г-жа Дюбарри в качестве отправного пункта выбрала свой парижский дом.

В одиннадцать утра она уже была на улице Валуа вместе с графиней Беарнской, которую держала под замком, когда не имела возможности удерживать ее своей улыбкой, и которой чуть ли не ежеминутно умащали рану всяческими сокровенными снадобьями, какие только могли предоставить медицина и химия.

Со вчерашнего вечера Жан Дюбарри, Шон и Дореа были в трудах, и тот, кто не видел их за этими трудами, даже представить не способен, какой властью может обладать золото и сколь могуществен человеческий гений.

Одна обеспечивала парикмахера, вторая подгоняла швей, а Жану, которому был отведен департамент карет, было вменено, кроме того, в обязанности надзирать за парикмахерским и портновским ведомствами. Сама же графиня, занимавшаяся цветами, бриллиантами и кружевами, рылась в ларцах и чуть ли не ежечасно получала из Версаля депеши, где сообщалось, что был отдан приказ осветить салон королевы и что пока ничего не изменилось.