Двуглавый орел (ЛП)

И поднялся аэроплан как нельзя вовремя — двигатель кашлял и запинался, а из клапана радиатора, расположенного над нами, брызгала кипящая вода.

Мы попытаемся опуститься на воду неподалеку от миноносца, чтобы лёгкий ветерок относил нас в его сторону, а не в другую, и с корабля спустят шлюпку. Только когда мы оказались уже почти прямо над предполагаемыми спасителями, я понял — что-то не так. Это был совсем не миноносец, даже не австрийский корабль, а то, что я принял за сигнальные ракеты, на самом деле оказалось трассирующими очередями пулемётного огня в нашу сторону — к счастью, не особенно меткого.

По крыльям аэроплана защёлкали пули. Мы пролетели прямо над таинственным кораблем и наконец приземлились на воду метрах в восьмистах от него. Когда я обернулся, пытаясь разглядеть, что же это всё-таки такое, то увидел подводную лодку на паровой тяге [40]. Теперь она опустила трубу и погружалась в воду.

За десять секунд лодка исчезла, словно призрак, оставив в доказательство своего существования лишь клочья пены. Вот, значит, как — подводная лодка, на которую мы устроили охоту, всё-таки существует, это одна из французских паровых лодок класса "Вентос", которые с переменным успехом действовали в Адриатике уже два года. Мы с Нехледилом ждали дальнейшего развития событий. Может, они покинут сцену так же быстро, как появились, позабыв о нас? Или поймут, что мы совершили вынужденную посадку, и вернутся — всплывут и возьмут нас в плен?

Вышло так, что они не сделали ни того, ни другого. Лодка находилась под водой с минуту, потом внезапно всплыла снова почти в том же месте с шумным всплеском и брызгами, рассекая носом воду, опять погрузилась и снова всплыла, качаясь из стороны в сторону. Мы зачарованно наблюдали. Через несколько секунд вся передняя часть субмарины уже торчала из воды под углом примерно в сорок пять градусов.

Вскоре она приняла почти вертикальное положение, как играющий кит, и зависла примерно на пару минут, медленно покачиваясь. Потом внезапно открылся передний люк и люди горохом посыпались в воду. Вслед за ними из люка вырывалось зловещего вида желтоватое облако — я понял, что это хлор из батарей, залитых морской водой. Ещё через минуту всё закончилось — нос подлодки скрылся под водой в бурлящих пузырьках воздуха, на месте ее последнего погружения остались только обломки и головы пловцов.

Я уверен, что не мы были виновны в гибели подлодки — наши бомбы упали в доброй тысяче метров от неё. Нет, единственная причина случившегося, которую я мог представить, в том, что они запаниковали, увидев наше приближение, и стали погружаться с открытым люком. Этого достаточно, чтобы погубить любую субмарину, и тем более паровую лодку с телескопическим дымоходом и множеством вентиляционных труб.

Мне представилась отличная возможность в этом убедиться, поскольку я сам чуть не утонул на точно таком же корабле "Реомюр" во время визита в Тулон перед войной, когда кусок коряги забил нижнюю часть трубы дымохода во время демонстрационного погружения. Кроме того, в конструкции этих французских лодок мне особенно запомнилось легкомысленное пренебрежение логикой и здравым смыслом.

Помню, некоторые вентили открывались по часовой стрелке, а другие — против, некоторые электровыключатели срабатывали при переводе вниз, другие вверх, некоторые краны закрывались параллельно трубе, другие — поперёк, а некоторые ещё и под углом к ней. Плавать со всеми этими приспособлениями и в мирное время довольно опасно, а как управляться с ними в зоне военных действий — даже представить трудно.

Но что станет с экипажем лодки, который теперь плавает в море в тридцати с лишним милях от земли? Мы ненароком потопили их и теперь стали их единственной надеждой продержаться на плаву до прихода спасения. Ветер постепенно сносил нас всё ближе к ним. Приближаясь, я очень надеялся, что они правильно оценят ситуацию и не станут удовлетворять свою жажду мести. Но на всякий случай мы с Нехледилом вытащили пистолеты.

Оказалось, нам незачем было опасаться расправы. По правде говоря, они даже едва заметили наше приближение. Они были слишком заняты линчеванием одного из членов собственной команды, управлявшего неудачным погружением, которого явно обвиняли в том, что он, можно сказать, затопил лодку, оставив открытым иллюминатор.

К счастью для него, избивать плывущего человека — нелёгкое занятие, в особенности, когда нападающие тоже барахтаются в воде. Так что мы с Нехледилом, замахиваясь вёслами на мокрые головы, плавающие вокруг, подхватили несчастного и втащили на борт. Мы пристроили его в безопасном месте, на носу напротив кабины, а потом позаботились о спасении остальных, всех двадцати трёх человек — полный экипаж лодки состоял из двух офицеров и двадцати одного матроса.

Больше всего мы беспокоились, чтобы они нас не потопили, карабкаясь на борт. Нехледил, прекрасно владевший французским, объяснил им положение и попросил сохранять благоразумие ради общего блага. Они выполнили просьбу, и мы приняли одного за другим, стараясь равномерно распределять нагрузку на хрупкий корпус и крылья.

Среди аэропланов того времени летающая лодка "Лёнер" отличалась прочностью, но всё же не была предназначена для перевозки тонны мокрых пассажиров. В конце концов мы разместили их наилучшим образом, как смогли — по шесть человек усадили на нижние крылья возле фюзеляжа, где они прижимались друг к другу, чтобы согреться, сидя как ласточки на телеграфном проводе. Ещё шестерых разместили вокруг кабины, там, где корпус был пошире, а четверых — на корпусе возле крыльев. Пространство под двигателем мы использовали, чтобы уложить двух матросов из машинного отделения, которые надышались хлором и плохо себя чувствовали.

Когда мы закончили погрузку, лодка держалась на воде ровно, но очень низко. Пока что дела обстояли неплохо, но если до прихода помощи на море поднимется хотя бы умеренное волнение, аэроплан опрокинется, и все мы наверняка утонем. Я отправил незашифрованный сигнал бедствия. В нормальных условиях наша рация работала от ветряного генератора. У нас имелась небольшая батарея для передачи во время штиля, но её хватило только на три повтора сообщения "L149 терпит бедствие, 44.27N и 13.55E, с экипажем французской субмарины на борту. Срочно высылайте помощь". Я не сомневался, что нас услышат. Но кто? И кто доберётся до нас первым?

В ожидании, пока нас подберут, ничего не оставалось, кроме как знакомиться и обмениваться любезностями с промокшими гостями. Я выяснил, что это была субмарина "Лаплас" с базы в Бриндизи. Экипаж лодки был мрачен, как и следовало ожидать в столь печальных обстоятельствах, но, по крайней мере, капитан вёл себя в соответствии с правилами хорошего тона — пожал мне руку и представился. Другого от него я и не ждал — он оказался аристократом и явно старался дать мне это понять.

Он представился как лейтенант флота Дагобер Сент-Жюльен Греу-Шасслу д'Изиньи, был примерно моего возраста или чуть моложе, и, разумеется, очень надменным. Я видел, что он не слишком нравится своему экипажу, да и сам не испытывает к морякам особой симпатии. Капитан сидел на краю кабины, свесив ноги, и беседовал со мной, выжимая брюки со всей изысканностью, какую только позволяли подобные обстоятельства.

— И наконец, мон шер лейтенант, — сказал он мне, — хотя я и должен выразить восхищение необыкновенным рыцарством и христианским духом, проявленными при нашем спасении, я с большим сожалением заявляю, что теперь вы наши пленники. Но не отчаивайтесь — я непременно лично свяжусь с адмиралом Буа де Лапере в Бриндизи, чтобы убедиться, что с вами хорошо обращаются, и приложу все усилия, чтобы вас и вашего галантного компаньона отпустили на свободу. Как вы понимаете, даже во время этой страшной войны города вроде Лиможа — вполне приятное место. Но скажите, вы ведь тоже аристократ? Как я знаю, австрийские офицеры — по большей части дворяне.