Мятежная дочь Рима

— Валерия! — услышала она вдруг низкий мужской голос.

Вздрогнув от испуга, Валерия ойкнула и открыла глаза.

В зеркале за плечом у нее смутно вырисовывалась мужская фигура. Но это был не ее муж-римлянин. Валерия резко обернулась.

Арден!

Он уже открыл было рот, собираясь что-то сказать, но при виде ее растерянного, побледневшего лица моментально закрыл. И тут заметил, как в руке ее что-то блеснуло.

— Я не хотел тебя напугать, — смущенно пробормотал он, отводя глаза в сторону. — Я тут зашел к тебе… ну, поговорить о Самайне. Знаешь, для всего клана очень важно, чтобы все прошло как можно лучше. С тобой все в порядке, Валерия?

Валерия, боясь, что вот-вот выдаст себя, отвернулась. Вместо нее ответила Бриса:

— С ней все хорошо, Арден. Поверь, она справится со своей ролью. А теперь, если это все, ради чего ты пришел, уходи. Увидимся у костра.

Арден поспешно ретировался.

— Знаешь, я видела его — прошептала Валерия.

— Ты видела того, кого Морриган хотела, чтобы ты увидела.

Праздник должен был начаться в полночь, у подножия холма, где стояла крепость, на лугу, где паслись лошади. Таким образом, и у великого множества мертвецов, которые на одну только ночь вернутся из своего королевства Тирнан-Ог в мир живых, и у тех, кто еще не присоединился к ним, оставалось достаточно времени для пира, что должен был состояться в большом доме. Дубовые тарелки, обеденные ножи, оловянные кружки и кубки, в строгом порядке расставленные на пиршественном столе, уже ожидали появления беспокойных призраков, в чаши было налито молоко, в тарелках горками громоздились спелые, глянцевитые яблоки и связки ячменя. Скамьи пустовали, по углам сгустились тени. Если мертвые действительно придут — как им положено, в эту ночь, когда приоткрывается завеса, отделяющая прошлое от будущего, когда время теряет значение, а грядущие события могут быть предсказаны заранее, — тогда они станут праздновать в Тиранене и не станут мешать живым без них танцевать у подножия холма на лугу.

Выстроившись цепочкой, члены клана чинно спустились с холма вниз, где уже ждал их появления огромный костер, под защитой которого они пробудут всю ночь. Каждый третий держал в руках зажженный факел, змеящаяся цепочка огней вдруг живо напомнила Валерии ту далекую, казавшуюся почти призрачной ночь ее собственной свадьбы. Как удивительно несхожи и вместе с тем близки оказались эти два мира! Вместо кавалеристов с суровыми лицами, выстроившихся в ряд вдоль дороги, по которой ехали новобрачные, тут — вырезанные из рога фонари, привязанные к длинным шестам, каждый из них в виде какой-нибудь гротескной маски, лукаво усмехающейся или с жутким оскалом. Вставленные внутрь их свечи бросали на землю дрожащие отблески, из-за чего их процессия смахивала на рой светлячков или на гроздь поблескивающей на солнце оранжевой лососевой икры.

— Что означают все эти маски? — шепотом спросила Валерия у Брисы, пока они спускались вниз. Девушки шли рядом, приотставшая Савия чертыхалась себе под нос.

— Эти фонари будут ночью охранять нас. Их свет укажет нам дорогу к Самайну и отгонит призраков прочь, ведь они предпочитают темноту. Нужно, чтобы они горели до того, как наступит следующий год. Это произойдет на рассвете, когда Старая Карга [19] ударит в землю своим молотом, и она покроется инеем.

— Да ну? А вот мы, римляне, верим, что новый год наступает с приходом весны.

— Забавно. Ну а мы, кельты, считаем, что весна начинается, когда зима уже празднует победу. Ведь смерть — неизбежная часть жизни, ее начало. И тьма лишь возвещает о скором восходе солнца.

Ночь выдалась морозная. Было полнолуние, и очертания окружавших их холмов, одетых призрачной серебристой дымкой, черными глыбами выступали из темноты. Деревья, на которых уже не осталось листьев, жалобно воздевали голые ветки к небесам, словно моля их о чем-то. Все краски словно разом исчезли, то ли поблекли, то ли растворились в темноте. Валерия успела уже привыкнуть к лесу и даже полюбить его, но в эту ночь дрожь пробирала ее до костей. Ей не составило никакого труда представить себе легионы призраков, строем движущихся через лес, чтобы повеселиться на пиру, вывороченные из земли камни древних дольменов и могилы, похожие на разверстые пасти чудовища, из которых выбираются бесплотные воины. Старухи в эту ночь вновь превратятся в юных девушек. Утонувшие дети обретут тела взрослых, которыми им никогда не суждено было стать. И все они дымкой тумана поползут к крепости на холме, чтобы сесть за пиршественный стол и отпраздновать ту единственную ночь, на которую им позволено вновь вернуться в давно покинутый мир живых.

Невольно вздрогнув, Валерия поплотнее закуталась в толстый плащ, чувствуя, как леденящий ветер пробирает ее до костей.

Кельты на ходу затянули песню — это было сказание о легендарном вожде, некогда похитившем золото у дракона Бренгаты, и о королеве-воительнице, которую он освободил, когда она томилась в плену, в логове дракона. За ней последовала другая, в которой они возносили благодарность богам, тем самым, что помогли клану прожить еще один год, собрать еще один урожай и благополучно завершить еще один круг жизни. А вслед за первыми двумя последовала скабрезная песенка о девушке по имени Ровена, до такой степени прелестной и соблазнительной, что она, одурачив влюбленных в нее троих воинов, стала возлюбленной четвертого.

На лужайке громоздилась целая гора поленьев, сложенная в виде исполинского костра, ожидающего только, когда к нему поднесут зажженный факел. Процессия, окружив его, выстроилась цепочкой; не сговариваясь, все обернулись, молча глядя на Тиранен. Герн, незадолго до этого на торжественной церемонии признанный взрослым и, таким образом, оказавшийся самым юным из всех воинов, ведь ему только-только стукнуло четырнадцать, по-прежнему стоял на стене, провожая их взглядом. Таков был древний обряд: если мальчик не испугается призраков, значит, у него достаточно мужества и он достоин того, чтобы занять свое место среди воинов клана. Увидев, что они остановились, мальчик оставил свой пост и заторопился в большой дом, волосы у него на голове странно топорщились и издали напоминали хохолок неведомой птицы. Горевший в очаге огонь, казалось, почти не давал тепла, дрожащие отблески расползались по потолку и зябко прятались в углах. Холодок пробежал у него по спине — мальчик мог бы поклясться, что видит, как по нему в пляске движутся причудливые тени. Сунув в огонь последний факел, подросток дождался, пока он разгорится, а потом, облегченно вздохнув, кубарем скатился с холма и присоединился к остальным возле большого костра. А взрослые молча смотрели, как он бежит с горящим факелом в руке, словно огненным кинжалом рассекая темноту. И вот он наконец уже среди них — ворвавшись в круг, подросток замер, ловя воздух ртом. Он был еще бледен, но глаза его ликующе сверкали, тем более что совсем еще юная девушка, почти девочка по имени Алита, взирала на него с благоговейным восторгом. Не успев отдышаться, Герн швырнул горящий факел к подножию груды дров, и первые языки пламени словно бы нехотя облизнули поленья. Не прошло и минуты, как огонь, свирепо рыча, уже достиг вершины кучи, и пламя с гудением взметнулось вверх.

Члены клана, воздев руки к небу, затянули песню разлуки, моля солнце поскорее вернуться назад. В середине круга ревело и билось пламя, словно беснуясь от ярости, что не может согреть холодное небо.

Потом снова наступила тишина, кельты терпеливо ждали, чувствуя, как жар костра согревает им лица, в то время как ледяной ветер злобно покусывает спину, словно напоминает о скором приходе зимы. Спустя какое-то время круг распался. Возле костра появилась высокая фигура друида Кэлина — капюшон отброшен на спину, открывая изможденное лицо, на котором ярко сияют глаза. В руках он с трудом удерживал бьющееся животное.

Это оказалась овца — черная, как и эта зимняя ночь.