Спартанец

Карас нахмурился, внезапно осознав, что он не видел Клейдемоса с тех пор, как он первым бросился в атаку. Он быстро извинился и побежал по лагерю, расспрашивая всех встречных, не видели ли они его, но очень скоро он убедился, что Клейдемоса среди них нет.

Воины, которые стояли на позициях крепостного вала, считали, что он отправился к передовому отряду часовых, передовой отряд часовых был уверен, что он остался сзади.

Карас собрал всех вождей и приказал им следовать за афинянами; сам он должен вернуться и поискать Клейдемоса на поле битвы.

Он нашел коня и погнал его к тропе, по которой они только что пришли.

Солнце уже начинало садиться. Он прибыл к подножию Ифомы в сумерках и спрыгнул на землю, отпуская лошадь попастись.

Покинутое поле боя было усеяно трупами. Спартанцы уже ушли, забрав своих павших с собой. Он судорожно начал искать своего друга, переворачивая тела одно за другим, внимательно рассматривая их обезображенные ранами лица.

Клейдемоса нигде не было.

Обезумев от горя, Карас поднялся на склоны горы, когда солнце бросало свои последние лучи кровавого света на землю.

Стояла могильная тишина, нарушаемая лишь криками ворон, которые жадно кружили над своей мрачной трапезой.

Распахнутые ворота в черных стенах Ифомы с высоты неподвижно разглядывали его, как темные глазницы черепа.

Карас остановился, чтобы перевести дыхание на склоне горы, полуживой от напряжения и усталости.

Он посмотрел вниз на долину, на которую уже легла тень: она была совершенно безлюдна. Он поднес руки ко рту и изо всех сил начал кричать, зовя Клейдемоса, но ему отвечало только далекое эхо.

Он упал на землю, сердце наполнилось отчаянием. Силы покинули его…

Но когда он уже в полной печали, решил, что нужно вернуться обратно ко всем остальным, он заметил, что справа что-то тускло мерцает на расстоянии не более десяти шагов от него.

Он поднялся на ноги, чтобы лучше рассмотреть, что там такое.

Это были глаза, сияющие в ночи, — желтые глаза огромного серого волка. Животное двинулось в его сторону, поднимая морду, словно обнюхивая его, и затем испустило протяжный вой.

Оно уходило по гребню горы, то и дело останавливаясь и оборачиваясь.

Карас набрался храбрости и пошел за ним, пока животное не остановилось у огромного опаленного оливкового дерева, подобного страдающему созданию, длани которого были умоляюще протянуты к небу.

Там, за скалой волк исчез. Карас побежал к дереву, из-под его ног вниз скатывались с грохотом потоки мелких камней.

Когда он подбежал к дереву, его удивлению не было предела. Там, на кривых шишковатых корнях лежали величественные доспехи Клейдемоса, сверкающие и окровавленные: легендарная кираса, лук из рога, огромный щит, меч с янтарным эфесом и шлем, увенчанный клыками волка.

Великан упал на колени, проливая горячие слезы. Он уперся сжатыми кулаками в пыль и неподвижно застыл в этом положении, пока не услышал вой волка, прокатившийся эхом по долине.

Тогда Карас встряхнулся, собрал все доспехи, — один предмет за другим, — и начал спускаться по склону вниз.

Он добрался до долины и вышел на берег небольшого ручья, где люди Ифомы сразу после прибытия из Лаконии брали воду. В этих прозрачных водах он вымыл кирасу, меч и щит.

Затем он позвал лошадь и погрузил доспехи ей на спину, накрывая их своим плащом.

И, наконец, Карас двинулся на восток, в сторону горы Тайгет, чтобы вернуть доспехи и оружие туда, откуда они были взяты.

Однажды, когда он будет нужен своему народу, Талос, по прозванию Волк, вернется снова.

ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА

Спартанское общество, по описанию авторов пятого века до нашей эры, представляло собой самый архаичный и противоречивый общественный строй, который только можно себе представить.

Правил там не один, а сразу два царя, — обстоятельство, которое объяснялось различным образом, хотя до сих пор и не появилось совершенно убедительных гипотез.

Теоретически, эти два царя были верховной властью; но фактически они подвергались контролю со стороны исполнительного органа, представленного пятью эфорами («инспекторами»). Любой царь, будучи сильной личностью, имел тенденцию создавать межведомственные конфликты, как со своим соправителем-царем, так и с другими властными органами, что часто приводило к опустошительным последствиям.

Полноправные горожане мужского пола, пользовавшиеся всеми правами, так называемые «равные» или «спартиаты», принадлежали к замкнутому кругу семей. Они встречались на общем собрании, называемом «апелла», имеющем лишь совещательный голос. Все свое время они проводили, занимаясь лишь одним: военным делом и физическими тренировками.

Воспитанные с раннего детства за пределами родного дома в группах «товарищей по обеденному столу» в своей сисситии, они, как предполагалось, должны были проходить обучение на выживание в лесу без поддержки или помощи любого вида. Эти объединения подростков вели себя как стаи хищников; им разрешалось воровать у илотов, убивать или терроризировать их, считая рабов низшим классом.

Их вылазки назывались криптии, ими могли руководить или подстрекать их политические власти с целью создания и поддержания постоянного давления на илотов, которые время от времени пытались восстановить свою свободу путем бунтов или мятежей, которые всегда подавлялись, утопая в крови.

Хотя спартанское общество и было полностью военизировано, политика, проводимая в городе, обычно была миролюбивой, потому что война стала такой роскошью, которую они не могли себе позволить. Если семья равных вымирала, ее нельзя было заменить.

В дополнение к этому, в связи с тем, что каждой семье выделялся ограниченный (и равный) надел земли, рождаемость в них строго контролировалась с тем, чтобы поместья оставались целыми и неделимыми. За длительное время такая самоубийственная демографическая политика привела к вымиранию «спартиатов», их ряды постоянно сокращались также в результате потерь на полях сражений и увеличения числа браков среди ближайших родственников.

Когда в 198 году нашей эры римский император Септимий Север обратился к спартиатам с просьбой принять участие в войне против парфян (очевидно, в целях пропаганды), он увидел перед собой лишь несколько изможденных слабых существ.

Спартанская навязчивая идея о сохранении своей численности уже хорошо отражена в мифологии, когда войны в Мессении (седьмой век до нашей эры) удерживали воинов вдали от дома в течение многих лет.

Эфоры поняли, что на самом деле это приведет к тому, что в течение длительного периода времени в будущем вообще не будет новобранцев. Группа воинов была немедленно отозвана в Спарту с миссией соединения со всеми девственницами детородного возраста.

И все же Спарта, которую часто рассматривают как темную сторону греческой цивилизации, имеет свои привлекательные и удивительные аспекты: например, женщины там имели достоинство и свободу, немыслимые в демократических Афинах. Они могли владеть имуществом и завещать его, девочки соревновались с обнаженными ногами в гимнастических залах, как и мальчики такого же возраста. Афиняне считали это недопустимым и называли их «голобедрыми».

Более того, Плутарх передал серию «максим спартанских женщин», которая представляла собой кладовую традиционной женской премудрости, практически неслыханной в любой античной средиземноморской цивилизации.

Когда представительство Аристагора Милетского прибыло в дом царя Клеомена I, то его застали на четвереньках, катающим свою малышку дочь Горго на спине, как пони. Заметив удивление своих гостей, он сказал им: «Это не лучший способ принимать гостей, но вы тоже отцы, вы поймете». Этот исторический пример явно иллюстрирует тот факт, что спартанцы, должно быть, любили своих дочерей, по меньшей мере, так же сильно, как и сыновей.

Фактического рабства в Спарте не существовало (хотя илоты и не имели политических прав, их нельзя было покупать или продавать), но также не было и роскоши, любые излишества осуждались.