Наследники Великой Королевы

Увы, никогда еще действительность не была так далека от радужных мечтаний. Прежде всего возвращался я в подавленном состоянии духа. Несмотря на ту роль, которую я сыграл в успехе Джона, я понимал, что настоящего моряка из меня не вышло. Мне было предложено работать на берегу (что сказал бы по этому поводу мой прямодушный отец?) Я подбивал матросов на неповиновение капитану. В довершении всего, я не сумел доставить по назначению бумаги, которые доверил мне Джон. Последствия этого несчастья я пока еще не мог даже оценить. Я был несказанно удручен всем этим и потому был даже рад, что вынужден возвращаться домой под покровом темноты. Я не смог бы смотреть в глаза своим друзьям.

Было уже довольно поздно, когда я подъехал к Строберри Хилл. С этого холма обычно весь город был виден как на ладони, но сейчас стоял такой туман и было так сыро, что я испытал невольное разочарование. К счастью жаровня, стоявшая на высокой подставке посередине площади давала достаточно света и я смог сравнительно легко отыскать дорогу к дому. К моему немалому облегчению на пути мне никто не встретился.

Строй рябин перед нашим домом выглядел как-то угрюмо и безрадостно. Я привязал лошадь к одной из них и взглянул на фронтон дома, надеясь увидеть свет в спальне матери. Но весь дом был погружен в темень и тишину.

Я тихонько постучал в парадную дверь. Не получив ответа, постучал сильнее. Несколько мгновений спустя я услышал на лестнице осторожные шаги, а потом голос тети Гадилды спросил.

— Кто там?

— Это Роджер, — тихо ответил я. Очевидно она не услышала меня и я повторил уже громче.

— Это Роджер, тетя. Я вернулся.

Я услышал, как дрожавшие от волнения руки завозились с засовами. Я нетерпеливо толкнул дверь и она отворилась. Из темноты я услышал голос, срывающийся от волнения.

— Роджер, это в самом деле ты? О, Роджер, наконец-то ты вернулся.

Я закрыл дверь.

— У тебя разве нет свечей? Я думал, что найду здесь дорогу с закрытыми глазами, но после года отсутствия… Я привез уйму денег, тетя Гэдди. Подожди, вот я тебе покажу, что я еще привез.

Я сам не понимал, что говорю, но тот вопрос, который я жаждал задать, никак не мог себя заставить выговорить. Я страшился услышать ответ. Потом я услыхал, как тетя пытается зажечь свечу и решил больше не оттягивать неизбежное. Если мать умерла, я хотел узнать об этом в темноте.

— Тетя, что случилось? Мама…

Загорелся фитилек свечи. Тетя Гадилда держала маленький огарок. Пламя свечи освещало ее лицо. Я был потрясен ее видом. Казалось, она усохлась и вся съежилась. Превратилась в старуху. Спина ее согнулась, руки тряслись. Глаза глубоко запали. Это были глаза много страдавшего человека.

— Роджер, — прошептала она, — твоя бедная мать умерла. В эту среду исполнилось два месяца.

— Значит я в любом случае не успел бы… — только и сумел произнести я.

Держа свечу над головой, тетя Гадилда повела меня в гостиную. В доме царил глубокий траур. Я этому ничуть не удивился — тетя Гадилда всегда свято соблюдала подобного рода условности и обычаи. Полы были застелены черным войлоком, с потолков свисали траурные занавеси. Черные банты украшали даже буфет и массивный старый сундук (его перевезли к нам из Грейт Ланнингтона после смерти моего деда. Утверждали, что изготовлен он был еще во времена Ричарда II). Виднелись они даже на открытых полках, с которых было убрано все серебро и оловянная посуда. Я подозревал, что тетя Гадилда позаимствовала эти пышные знаки официального траура в Грейт Ланнингтоне, ибо больше нигде достать столь большого количества подобных предметов в нашем городе невозможно.

Тетя поднесла свечу к моему лицу и внимательно оглядела меня.

— Ох, Роджер, — жалобно прошептала она, — если бы только Мэгги дожила и могла увидеть тебя сейчас!

Я пододвинул кресло и заставил ее сесть. Потом нашел две длинные свечи и не обращая внимания на ее молчаливый протест, зажег их, поставив одну на стол, а другую на сундук.

— А где же Фэнни и Альберт? — спросил я.

— Мне пришлось расстаться в ними, — она робко улыбнулась. — Ну зачем одинокой старой женщине держать двух слуг!

— Ты сэкономила на их жалованье, ведь так? Целых два фунта в год на каждом!

— Да, но еще ведь еда! — слабо запротестовала она. — Какой у этого Альберта был аппетит! А сколько он выпивал эля!

— Есть в доме какая-нибудь еда?

— Боюсь, что очень мало. Ты голоден, мой дорогой мальчик? Сейчас я посмотрю, что у меня есть и принесу тебе.

— Не беспокойся. — Кстати я в самом деле ничего не ел с утра, пробираясь из Дувра домой окольными дорогами, чтобы остаться незамеченным. Я внимательно посмотрел на ее худое изрезанное морщинами лицо. — Ты моришь себя голодом. Если бы я не вернулся, в этом доме скоро состоялись бы еще одни похороны. К чему тетя экономить сейчас? Или это уже стало привычкой?

— Но ведь мальчик, после смерти Мэгги я могу рассчитывать лишь на то, что мне причитается по завещанию отца. Каждая из нас получала по тридцать футов в год. Это немного.

— Но ведь ты скопила достаточно. Я снял пояс из-под камзола и расстегнул застежку. Поток золотых монет хлынул на стол. Тетя Гадилда как зачарованная смотрела на пирамиду золота.

— Роджер! Окно! Кто-нибудь еще увидит.

— Все окна наглухо зашторены. Да и какое это имеет значение? Я увезу тебя из этого нищего дома. Мы будем жить в Лондоне. В самой богатой его части. Теперь все у нас пойдет по-другому. Тебе больше не придется голодать и мерзнуть. Если бы только мама дожила до этого!

Она заплакала.

— Бедная Мэгги! Она так мечтала дожить до твоего возвращения. Мы с ней часто говорили о том, как ты будешь выглядеть.

Чтобы самому не заплакать, я попросил.

— Есть у тебя немного бренди? Думаю, нам обоим не мешает немного выпить,

— Ты нездоров? — я увидел на ее лице знакомое выражение. Оно всегда появлялось, когда тетушка пыталась испытать на мне действие своих самодельных лекарств и снадобий. Я поспешил уверить ее, что я здоров и мне нужен лишь глоток бренди для того, чтобы согреться после ночного путешествия. Она взяла одну из свечей побрела в темноту кладовок. Дожидаясь ее, я принялся разглядывать комнату. Одно окно, как я заметил, было разбито и вместо стекла в раму был вставлен кусок промасленной льняной материи. Я подумал о том, что мать, вероятно, с радостью оставила бы этот дом, где она испытала столько невзгод и лишений.

После того, как я выпил маленький стаканчик бренди и заставил тетю Гадилду сделать то же самоё, я обратился к ней с вопросом, который мне не терпелось задать с тех пор, как я сюда вошел.

— Что за таинственная беда у вас тут приключилась?

Она опустила глаза.

— Беда? Тайна? Я не понимаю, о чем ты, дорогой мальчик?

— Я говорю о твоем письме. Ты писала, что в письме не можешь сообщить мне о причине болезни мамы.

Она по-прежнему избегала смотреть мне в глаза.

— Я думаю, лучше мне ничего не говорить об этом.

— Тетя Гэдди, я должен все знать! — заявил я. — Я уже не мальчик. В чем дело? Все это время я ломал голову над этой загадкой, но так ничего и не смог придумать. Я не хочу больше ждать. Ты должна рассказать мне все.

Она неохотно сдалась.

— Все началось с леди Лэдланд. Она… она полагала, что ее муж слишком часто наведывается сюда. И ревновала его к бедной Мэгги. Однажды она приехала сюда вслед за ним. Он и твоя мать сидели вот здесь, где мы с тобой сейчас сидим и негромко беседовали. Я думаю, о тебе. Леди Лэдланд вбежала сюда и обвинила их в ужасных вещах. Она ужасно кричала. Был теплый весенний день, и все окна были отворены. Все соседи в округе слышали ее слова.

Тетя Гадилда с неожиданной суровостью покачала головой. Она никогда не была настоящей леди, эта Фэнни Пламптер! Ее отец составил состояние на поставках съестных припасов и спиртного королевскому флоту и злые языки утверждали, что бедные матросы проклинали его за червивое мясо и заплесневевшие сухари, которым он их снабжал. Она была красива, признаю, но я уверена, что сэр Бартлеми женился на ней из-за денег. На эти деньги он и купил Эпплби Корт.