Александр Македонский. Трилогия (ЛП)

Александр опустился на колени и расправил лоскут плоти, — как поправляют смятую одежду, — прижал на место, приклеил на сгустившейся крови. Оглянулся на Гефестиона:

— Это я его так. Я помню. Он хотел Быкоглава в шею копьем. А я…

— Не стоило ему шлем терять. Наверно, ремешок был слабый.

— А другого не помню…

У старшего живот был пробит копьем, и копье это выдернули в спешке, разворотив всё вокруг, так что рана была страшная. Лицо его застыло в гримасе мучительной боли, он умер в полном сознании.

— Этого я помню, — сказал Гефестион. — Он на тебя кинулся, когда ты первого сбил. А у тебя и так было выше крыши, так что пришлось мне его взять.

Вокруг было тихо. Только лягушки трещали на мелководье, мелодично посвистывала какая-то ночная птица… А издали доносилась нестройная песня комоса.

— Это война, — сказал Гефестион. — Они знают, что сделали бы с нами то же самое.

— Да, конечно. Всё это в руках богов.

Он опустился на колени возле двух этих тел и попытался распрямить им руки, но они затвердели, как дерево; попробовал закрыть глаза — они снова раскрылись. В конце концов он стянул труп мужчины в сторону и положил его рядом с юношей, так что негнущаяся рука легла поперек, как бы обнимая. Потом снял с себя плащ и укрыл обоих, спрятав их лица.

— Тебе надо бы вернуться в комос, Александр. Отец искать будет.

— Клейт поёт гораздо громче меня. — Он снова оглядел замершие фигуры вокруг, засохшую кровь, черную в лунном свете, бледно светящуюся бронзу… И добавил: — Здесь, среди друзей, мне гораздо лучше.

— Но надо, чтобы люди тебя видели… Это же победный комос. Ты прорвался первым сегодня, он этого ждал…

— Что я сделал — это все знают. Но сейчас я хочу только одной чести: хочу, чтобы про меня говорили, что там меня не было. — Он показал в сторону качающихся факелов.

— Тогда пойдем, — позвал Гефестион.

Они спустились к реке отмыть руки от крови. Гефестион распустил тесьму на плечах, забрал Александра к себе под плащ… И они пошли вдоль реки в густую тень плакучих ив, нависших над потоком.

Под конец пира Филипп был совершенно трезв. Когда он плясал перед пленными, некто Демад, афинский эвпатрид, сказал ему со спокойным достоинством:

— Судьба дала тебе роль Агамемнона, царь. Тебе не стыдно играть Терсита?

Филипп не настолько был пьян, чтобы не ощутить под этой резкостью, что тут грек упрекал грека. Он остановил комос, приказал выкупать и переодеть Демада, накормил его ужином в своем шатре, — а на другой день отправил его в Афины, послом. Даже во хмелю Филипп не ошибся в выборе: этот человек оказался из партии Фокия и ратовал за мир, хотя и подчинился воинскому приказу. Он и повез в Афины условия царя. Когда их прочитали Собранию — все ошеломленно притихли, не веря своим ушам.

Афины должны признать македонскую гегемонию. Ну да, Спарта шестьдесят лет назад начала с того же. Но спартанцы перерезали горло всем пленным у Козьей Речки — там было три тысячи человек, — и снесли Длинные Стены под музыку, и тиранию установили. А Филипп обещал отпустить всех пленных без выкупа, не входить в Аттику — и позволить им самим выбрать новое правительство.

Они согласились; и получили, как полагается, кости своих погибших. Тела не могли валяться на поле, пока переговоры шли, потому их сожгли на общем погребальном костре. Костер получился громадный. Один отряд целый день занимался доставкой дров для него, другой стаскивал и укладывал трупы. Дым валил к небу с восхода до заката; к вечеру обе команды едва стояли на ногах от усталости: им пришлось сжечь больше тысячи. Пепел и обугленные кости собрали в дубовые сундуки, чтобы отвезти в Афины.

Фивы, потеряв всю свою армию, сдались безоговорочно, на милость победителя. Афины всегда были открытым врагом, а Фивы оказались вероломным союзником… Филипп разместил в Фиванской крепости свой гарнизон, казнил или разогнал в ссылку всех видных противников Македонии, а Беотию освободил от фиванского правления. Никаких переговоров с фиванцами вообще никто не вел, их убитых собрали наскоро… Только Отряду оказали почести: похоронили их всех в братской могиле, так что друзья-герои и в смерти остались вместе, и над ними уселся на вечную вахту Херонейский Лев.

Едва послы вернулись из Афин, Филипп объявил пленным афинянам, что они свободны. Он обедал в своей палатке, когда попросил позволения войти один из старших офицеров, ответственный за доставку пленных домой.

— Ну? — спросил Филипп. — Что не так?

— Государь, они требуют свой багаж.

Филипп опустил лепешку, не успев откусить.

— Чего-чего требуют?..

— Да вещи свои из лагеря забрать хотят. Спальные скатки и всё такое.

Македонцы изумились. Филипп расхохотался, ухватившись за подлокотники кресла и высоко закинув голову. Рявкнул:

— Они что?.. Думают, мы у них в бабки выиграли?! Гони их вон!

Офицер вышел. Снаружи послышалось недовольное ворчание уходящей толпы. Александр сказал:

— А почему бы нам не пойти, а? Городу мы ничего не сделаем. Они просто уйдут из города, если ты появишься в Аттике.

Филипп покачал головой.

— В этом я не уверен. А Акрополь еще никогда никто не взял, если только там люди были.

— Никогда? — переспросил Александр.

— Только один раз, но то был Ксеркс!.. Нет-нет, такого нам не надо.

— Конечно, не надо… — Они не вспоминали вслух ни о комосе, ни о том, что Александр ушел тогда; и оба были благодарны друг другу за эту сдержанность. — Но я никак не пойму, почему ты не заставил их хотя бы Демосфена выдать.

Филипп макнул лепешку в миску с супом.

— Знаешь, тогда бы вместо этого человека у них появилась его статуя. Статуя героя. А с человеком дело иметь проще, он больше жизнью дорожит. Ну, ладно. Ты-то совсем скоро Афины увидишь: поедешь туда послом, погибших отдавать.

Александр медленно огляделся. В первый момент ему показалось, что его как-то непонятно разыгрывают. Ему и в голову не приходило, что отец, избавивший Афины от вторжения и оккупации, откажется теперь от возможности самому въехать туда великодушным победителем, чтобы принять благодарность Города. Что это? Стыд за тот комос? Политика? А быть может — надежда?

— Послать тебя — это учтиво, — объяснил Филипп. — Мне самому ехать нельзя: наглостью посчитают. Они же у нас теперь в союзниках… Может, когда-нибудь в другой раз, если случай подходящий представится.

Да, это по-прежнему оставалось мечтой. Он хотел, чтобы ворота открыли изнутри… Вот когда он выиграет войну в Азии и освободит тамошние города — именно в Афинах он устроит свой победный пир, но войдет туда не победителем, а почетным гостем!.. А пока он их ни разу не видел даже.

— Хорошо, отец. Я поеду, — сказал Александр.

И только потом спохватился поблагодарить.

Он проехал между башнями Дипилонских ворот в Керамик. По обе стороны — могилы великих и благородных; древние стелы, с выцветшей краской, и новые, на которых в завядшие венки вплетены волосы скорбящих. Мраморные рыцари сидели на конях обнаженными, как герои древности; дамы у туалетных столиков хранили свою красоту; солдат смотрел на море, поглотившее его когда-то… Это всё был тихий народ. А между ними роились шумные толпы живых, собравшихся поглазеть. Встречали.

К их приезду построили павильон, чтобы урны были под крышей, пока не приготовят могилы. Теперь эти урны заносили туда с вереницы катафалков. Пока он ехал сквозь толпу, лица вокруг были подобострастны; но позади катился вал пронзительных воплей: это женщины бросались на катафалки оплакивать погибших. Быкоглав вздрогнул — кто-то камень бросил из-за какой-то могилы… И конь, и всадник знавали вещи и похуже, так что оглянуться было ниже их достоинства. Если ты был в том бою, друг мой, то не пристало тебе такое; если не был — тем более… Но если это женщина — тут я могу понять.

Впереди вздымались северо-западные утесы Акрополя. Он скользнул взглядом, пытаясь представить, что там с другой стороны. Кто-то приглашал его на какое-то торжество — он поклонился, принял… У самой дороги оперся на копье мраморный гоплит в древних доспехах; Гермес, проводник усопших, наклонился над ребенком, протягивая руку; жена прощалась с мужем; два товарища сжимали друг другу руки на алтаре, возле них чаша… Любовь здесь противостояла Необходимости в безмолвии. Никакой риторики. Кто бы ни пришел после этих людей — Город построили они!