Собрание сочинений в 10 томах. Том 10: Атлас Гурагона; Бронзовая улыбка; Корона Гималаев

Когда на месте ужасного пиршества остаются одни лишь кости, приступают к заключительной части обряда. Дробят эти кости камнями и, смешав их с мозгом из разбитого черепа, бросают птицам.

Затем лама берет новый, не побывший в употреблении, глиняный сосуд и наполняет его сухим коровьим навозом, цзамбой и маслом. Он бросает в сосуд раскаленный уголек и ставит его так, чтобы жертвенный дым курился в ту сторону, куда предположительно отлетела душа покойного.

Погребение окончено. Все присутствующие моют руки и, отойдя немного от кладбища, усаживаются завтракать. В полдень они возвращаются домой. Сорок девять дней после этого на кладбище носят еду и питье в самых лучших сосудах и возжигают курения из цзамбы, масла и можжевеловой хвои.

По поверьям, в период бардо (так называют промежуток между смертью и возрождением) дух покойника блуждает возле дома. Чтобы не причинить ему вреда, на сорок девятый день принято взять одежду покойного и кошелек с деньгами и отнести тантрическому ламе. Этот лама особыми мантрами отгоняет демонов и голодных духов от дома.

Особые моления совершают также на седьмой день после смерти и повторяют их каждые семь дней периода бардо. В эти дни монахам раздают щедрое подаяние: золото, серебро, масло и чай. В особо святой сорок девятый день дается большой обед всем ламам общины.

Только тогда родственники могут быть уверены в благополучии души покойного.

Обычай разрубать умерших на куски и отдавать их на съедение хищным птицам проистекает из основного убеждения ламаитов, что милосердие — величайшая из добродетелей. Человек, на похороны которого слетается особенно много птиц, считается добродетельным. Если же птицы и даже собаки почему-то не дотрагиваются до останков, то это указывает на порочную жизнь умершего.

Тела прокаженных, а также беременных или бесплодных женщин считаются нечистыми. Их зашивают в кожаные мешки и бросают в воды великих рек.

Зато воплощенных лам сжигают на специальных кострах, после чего бережно собирают пепел в субурган. Останки же святых, являющихся, по поверью, воплощениями бодисатв и будд, сохраняют подобно египетским мумиям. Их тщательно бальзамируют и усаживают потом в субурган, придав телу созерцательную асану и мудру будды. Эти святые обычно сами указывают перед смертью, где, когда и в какой семье вновь воплотятся их души…

С первыми днями ослепительной монгольской весны паломники стали готовиться к дальнейшему пути.

Для пути в Тибет лучше брать мулов, чем лошадей. Они, во-первых, выносливее, а кроме того, их можно выгоднее продать в Лхасе. Цыбиков купил четырех лошадей и десять мулов, что обошлось ему почти в 500 ланов. Затем пришлось приготовить полный комплект верховых и вьючных седел, закупить для четырех погонщиков сушеного мяса, крупы, цзамбы и масла, а также дробленого гороху для животных. На все это пошло, включая плату погонщикам, еще 600 ланов. Он истратил почти половину своих денег, а путь в сущности только начинался. Если животные падут в дороге и он не сумеет продать их в Лхасе, на возвращение не хватит средств. Разве что придется пустить в ход неприкосновенный резерв — золотые пластинки, спрятанные в каблуках сапог.

Все богомольцы решили идти в Цайдам по южному берегу Кукунора. На этом пути легче достать корма для животных и меньше шансов встретить людей Рабтана. Этот тангутский лама самовольно взымает налог со всех монголов, едущих через его кочевья. В молодости он учился в Гумбуме, но оставил тихую монашескую жизнь ради разбойничьих подвигов в степи. Он воевал с соседями, нападал на караваны, совершал лихие набеги на чужие стада. Однажды он напал даже на караван, везший из Тибета в Монголию ургинского хутухту. Приближенные монгольского иерарха и даже ехавший с ним китайский амбань ничего не могли поделать с отважным разбойником. Пришлось заплатить большой выкуп. Чтобы сохранить хорошую мину при плохой игре, хутухту назвал этот выкуп «подарком» и попросил Рабтана оказывать покровительство всем проходящим через его владения монголам. Тангутский атаман быстро понял, какую выгоду даст ему такое покровительство, и, воздав хутухту подобающие почести, любезно согласился. С тех пор он регулярно стал брать с каждого богомольца 2 цина серебром в качестве платы за хлопоты. Плохо приходилось тем, кто отказывался платить. Рабтан грабил тогда караван подчистую.

Теперь Рабтан сделался слепым и немощным стариком, но лучше было обойти его стороной. Поэтому, пройдя по дороге Гумбум — Донкор только шесть верст, караван свернул влево и, перевалив через хребет, вышел на речку Раку. Здесь был объявлен сбор всех паломников. Поджидая запаздывающих, провели у реки три дня. Молодая трава только-только пробилась из-под оттаявшей земли. Лошади меланхолично жевали сухую, прошлогоднюю. Мутные глинистые воды несли ветки, стебли отмерших камышей, мелкий степной сор. Но где-то внизу уже начинала цвести полынь. Горьковатый зеленый от пыльцы ветер бил в лицо порывистыми волнами. И лошади поворачивались ему навстречу, раздувая ноздри, и замирали, словно к чему-то прислушивались. Где-то уже началась настоящая весна.

Когда прибыли наконец последние паломники, старшины стали собирать оружие. На каменный жертвенник побросали фитильные ружья, винтовки-берданы, револьверы, сабли и пики. Предстояла церемония освящения. Зажгли благовонную смесь из цзамбы, масла и можжевельника и устроили шумный хоровод. Лама без перерыва читал сан — молитву о благополучном пути. После молитвы паломники разобрали оружие и, уже вооруженные, обошли дымящийся жертвенник, выкрикивая: «Лxa-ржял-ло!» — что значит «Божество победило!», или, точнее, просто «ура».

Затем приступили к избранию начальника каравана. Это весьма ответственная должность. Начальник каравана ведет все переговоры с властями, от его авторитета во многом зависит размер многочисленных налогов и поборов. Вот почему на этот пост стараются выбрать людей богатых и бывалых, внушающих уважение.

Многие паломники ратовали за некоего Ешейтамба, побывавшего в Лхасе уже девять раз. К своему неудовольствию, Цыбиков узнал в этом Ешейтамбе того самого одноглазого, со следами оспы на лице паломника, с которым так неосторожно заговорил об охоте на антилоп. Поэтому он подговорил знакомых алашанских монголов отдать голос за другого кандидата — казначея, «перерожденца» Чэ-шоя из Кумбума. Его и выбрали. Он сразу же занял место впереди каравана. Глава каравана ехал на хорошей лошади, зорко поглядывая из-под ладони на синие полосы горизонта. За спиной его болталось ружье, в левой руке была пика с флажком. Столь же воинственно выглядели и другое амдосцы. Зато почти безоружные монголы мирно покачивались в седлах и, казалось, готовы были покорно снести любые обиды.

Но пока судьба хранила паломников. За несколько дней они не встретили на дороге ни одного человека. Плоская желто-бурая равнина незаметно покрылась зеленой пылью нарождающейся травы.

Перевалив хребет Алтан-сорго, люди увидели синее переливчатое стекло Кукунора. На всех языках зовут это озеро синим: Кукунор — по-монгольски, Циньхай — по-китайски, Цо-Нонбо — по-тибетски. Густые индиговые струи муаровым узором расходятся по всей поверхности озера. Оно кажется синим и под бездонным народившимся небом весны, и в огне заката, и в желто-зеленом свете раннего утра. Меняются лишь оттенки и освещенность. Синева может казаться угрюмой и мутной, кристально чистой, ослепительно радостной, но всегда остается синевой.

Решили немного задержаться у озера, воды которого считаются целебными. Лагерь устроили под стенами старой крепости. Серая, высушенная веками глина растрескалась и осыпалась. Возведенные когда-то из глины стены медленно и неуклонно превращались в первозданный прах.

Эти развалины уже не принадлежали человеку, они сделались достоянием земли, таким же, как пещерные галереи или каменные леса в недоступных ущельях.

Запалили костры. Густой сладковатый дым полетел на закат, лиловея и тая в пути.

А ночью пошел сухой колючий снег. Температура резко упала. Животные забеспокоились. Трубный рев мулов далеко прокатился по ложбине. Цыбикоа выглянул из палатки. Мертвая луна изливала на развалины колдовской пепельный свет. Льдисто блестело озеро. Даже ночью оно казалось синеватым.