Стоунхендж

— В таком случае ты должен забрать это с собой, — сказал Камабан и дал Льюэдду кожаный мешок, в котором оказались золотые ромбики Сэрмэннина. — Трёх не хватает, — пояснил Камабан. — Прошлой ночью я узнал, что их украла Дирэввин, но мы разыщем их и вернём вам, — Камабан наклонился и похлопал Льюэдда по плечу. — Увози свои сокровища домой, — сказал он, — и становись вождём Сэрмэннина. Толстейте, богатейте, умнейте, и не забывайте нас.

Сабан внезапно рассмеялся, и Камабан вопросительно взглянул на него. Сабан пожал плечами.

— Многие годы, — сказал он, — это золото повелевало всем, что мы делали. А теперь всё закончилось.

— Не закончилось, — сказал Камабан, — а только начинается. Золото ослепило нас, и мы искали нашу судьбу в Сэрмэннине, но её никогда там не было. Она в Каталло.

— В Каталло? — Сабан удивился.

— Как я могу построить храм достойный Слаола, если у меня нет камней? — спросил Камабан. — А у кого они есть? У Каталло.

— Каталло даст тебе камни, — сказал Сабан, — или обменяет их.

— Они не сделают этого, — горячо откликнулся Камабан. — Я встречался с Дирэввин этим летом. Ты знаешь, что у неё дочь? Меррель имя этого жалкого ребёнка. Дирэввин лежала с Раллином, потому что она хотела заиметь дочь вождя. Она вырастит её, сказала она мне, такой же колдуньей, как сама. Колдуньей! Она трёт кости друг о друга, бормочет над змеиной кожей, растирает льнянку с маслом в кашицу, разглядывает горшки с мочой, и думает, что она оказывает влияние на богов. Но я всё-таки приходил к ней этим летом. Я приходил тайно тёмной ночью, и я поклонился ей. Я унижался перед ней. Дай мне камни, умолял я её, и я принесу мир между Рэтэррином и Каталло, но она не дала мне даже булыжника, — ему было неприятно это унизительное воспоминание. — Санна когда-то говорила мне, что молится богу волков, когда идёт по волчьим тропам, но зачем? Зачем возносить ему молитвы? Зачем богу волков прислушиваться к ним? Сущность волков убивать, а не оберегать жизнь. Умоляя Дирэввин, я совершал ошибку Санны. Я молился не тому богу.

— Отдай ей голову Ленгара, — предложил Сабан, — и она, возможно, отдаст тебе любые камни Каталло.

— Она ничего не даст нам, — сказал Гундур, на его руках всё ещё была кровь после убийства сыновей Ленгара.

Камабан посмотрел на воина.

— Если я нападу на Каталло завтра, я могу победить?

Гундур заколебался, затем взглянул на Ваккала, военачальника Чужаков, теперь верного Рэтэррину, и они оба пожали плечами.

— Нет, — признался Гундур.

— В таком случае, если мы не можем получить то, чего хотим, войной, мы попытаемся добиться миром, — сказал Камабан. Он повернулся к Сабану. — Отнеси Дирэввин голову нашего брата, и предложи ей мир. Скажи, что всё, чего мы хотим от них, это несколько камней.

— Молитва богу волков? — предположил Хэрэгг.

— Угроза богу волков, — настаивал Камабан. — Скажи ей, что она должна дать нам камни, или я начну такую войну, какой они никогда не видели.

Сабан взял голову своего старшего брата, положил её в мешок, и на следующее утро пошёл на север.

Сабан был безоружным, так как шёл с миром, но всё же нервничал, когда переходил через ручьи Мадэна и поднимался по холмам на отмеченной черепами территории Каталло. Никто не приближался к нему, хотя у него не один раз возникало чувство, что за ним наблюдают, и он вздрагивал от мысли, что стрела пролетит сквозь листву и ударит его в спину.

Вечером он пересёк маленькую реку и поднялся на холм, с которого были видны малый храм и Священная Тропа. Он не отошёл от реки и тридцати шагов, когда дюжина копьеносцев вышли из негустого леса позади него, перебежали через реку и стали молча сопровождать его с двух сторон. Они не только следили за ним в лесу, но, казалось, ожидали его, потому что ни один не удивился его присутствию. Его просто вели между парными камнями Священной Тропы в святилище, где рядом со старой хижиной Санны в сгущающихся сумерках ярко горел костёр, и три человека ожидали его. Это были Раллин, вождь Каталло, с одной стороны от него Дирэввин, а с другой её отец, слепой Мортор. Позади этой группы стояли воины Каталло, разрисованные синими военными узорами и с копьями в руках.

Раллин встал приветствовать Сабана.

— Ты принёс нам новости, — ровно сказал он.

Мортор тоже встал. Его кожа была выбелена мелом, а пустые глазницы обведены красной охрой.

— Это ты, Сабан?

— Да.

Мортор улыбнулся.

— У тебя всё в порядке?

— Он ползает в тени своего брата, как червяк, — сказала Дирэввин, не вставая. Она стала ещё более худой, и её бледная кожа обтягивала скулы, делая её тёмные глаза очень большими. Волосы были собраны у неё на затылке, и Сабан увидел, что она выбросила ожерелье из костей её мёртвого ребёнка. Вероятно потому, что теперь у неё был другой ребёнок, дочь, лежавшая у неё на руках — темноволосая девочка не старше, чем Лэллик.

— Сабан пришёл, отец, — продолжила Дирэввин, — чтобы сказать нам, что Ленгар мёртв, что Камабан теперь вождь, и что Рэтэррин грозит нам войной, если мы смиренно не позволим ему взять камни с наших гор.

— Это правда? — спросил Раллин.

— Конечно, правда! — зашипела Дирэввин. — Я почувствовала смерть Ленгара здесь! — она похлопала себя по животу, заставив Меррель громко закричать. С удивительной нежностью Дирэввин погладила по лбу свою дочь и тихо пропела несколько слов, успокаивая девочку. — Я почувствовала его смерть, когда была разбита скорлупа ореха. Ты принёс мне его голову, Сабан?

Он протянул мешок.

— Вот.

— Подойдёт в пару к голове Джегара, — сказала она, указывая Сабану бросить мешок. Он подчинился, вытряхнув на траву окровавленную голову, затем взглянул на её хижину и увидел, что череп Джегара выставлен на шесте рядом с входом.

Раллин и Мортор присели, и Сабан последовал их примеру.

— Так для чего ты здесь? — спросил Раллин.

— То, что сказала Дирэввин, правда, — сказал Сабан. — Камабан теперь новый вождь Рэтэррина, и он не хочет воевать с вами. Он хочет мира, и желал бы взять камни с ваших холмов. Вот и всё, что я пришёл вам сказать.

— Ленгар правда мёртв? — спросил слепой Мортор.

— Правда, — подтвердил Сабан.

— Лаханна сделала это! — сказал Мортор и поднял свои глазницы к небу. — Если бы я мог плакать, — добавил он, — я бы проливал слёзы радости.

Дирэввин не обратила внимания на радость своего отца.

— А зачем вам нужны камни? — спросила она.

— Мы желаем построить храм, — сказал Сабан. — Это будет грандиозный храм, который принесет нам мир. Это всё, чего мы хотим — мира.

— У нас есть большой храм здесь, — сказал Раллин, — и ваши люди могут приходить и молиться.

— Ваш храм не принёс стране мира, — сказал Сабан.

— А ваш принесёт? — злобно спросила Дирэввин.

— Он принесёт мир и счастье, — сказал Сабан.

— Мир и счастье! — Дирэввин расхохоталась. — Ты разговариваешь как ребёнок, Сабан! А Камабан уже был здесь. Он приполз ко мне летом и умолял о камнях, и я дам тебе тот же ответ, что и ему. Вы сможете взять камни, Сабан из Рэтэррина, когда вернёте предкам душу Санны.

— Душу Санны? — спросил Сабан.

— Кто похитил её последний вздох? — с жаром спросила Дирэввин. — Камабан! И ей нет покоя, пока Камабан удерживает её дыхание в своём животе. Так принеси мне голову Камабана, Сабан, и я обменяю её на камни.

Сабан посмотрел на Раллина в надежде на более благожелательный ответ.

— У нас нет вражды с Каталло, — сказал Сабан.

— Нет вражды! — закричала Дирэввин, снова испугав своего ребёнка. — Рэтэррин привёл Чужаков в центральные земли, и, что ещё хуже, вы привезли храм Чужаков. Когда вы начнёте посылать невест в огонь? И для чего? Для Слаола! Для Слаола, который покинул нас и привёл сброд Чужаков на нашу землю. Который посылает зиму, и который стёр бы нас с лица земли, если бы Лаханна и Гарланна не защищали нас. Нет вражды? У меня есть вражда! — она внезапно передала дочь в руки рабыни, и скинула плащ с плеч, открыв Сабану три ромбика, один большой и два маленьких, подвешенных у неё на груди. — Он обжигает! — сказала она, похлопав по крупному кусочку золота. — Он жжёт меня днём и ночью и напоминает мне о злобе Слаола, — она завыла, раскачиваясь из стороны в сторону. — Но Лаханна пообещала нам победу. Она пообещала, что мы разрушим вас. Мы посадим Слаола в клетку, сожжём ваши тела и наполним его ноздри вашей вонью, — она встала, оставив плащ на земле, и потрясла бедренной костью, когда-то принадлежащей Санне. — Вы не получите камни, — заявила она, — и вы не получите мира.