Варяжский круг

Дня через четыре силы Рагнара начали прибывать. И это было удивительно, потому что все знали, сколько крови потерял Рагнар – от венецианского квартала до обители Сарапионаса весь путь был забрызган ею. Но могучее здоровье справилось с этой потерей, и немало здесь помог слуга Сарапионаса – смотритель обители грек Аввакум. Хоть и знали про Аввакума, что недолюбливает он варягов и почитает их за диких неразумных варваров, худших из худших, живущих не созиданием, а разбоем, – но не могли сравниться с ним в умении ходить за раненым. Ночами засыпали варяги возле Рагнара, а старик Аввакум ни разу не заснул, он удерживал раненого, если тот метался в бреду, и поправлял ему повязку, и, унимая жар, прикладывал к его телу тряпицы с водой и уксусом. Аввакум не обращался за помощью к эскулапам, потому что сам был хорошим эскулапом. И когда ушел тот лекарь, которого в первый же день варяги привели к Рагнару, Аввакум многое из сделанного лекарем не принял и переделал на свой лад. Варяги, присутствующие при этом, сначала выразили свое недоверие и не хотели позволять старику прикасаться к ране. Но он был упрям, этот Аввакум, и умел настоять на своем. Очень скоро все увидели, какие ловкие у старика руки и какая знающая у него голова. И с тех пор со всеми недугами стали приходить к нему.

Когда Рагнар впервые пришел в себя, то не смог скрыть слез при виде обрубка, что остался от его большой и сильной руки. Но Рагнар быстро справился со слезами и, позвав к себе Эйрика, просил его, если то было возможно, найти отрубленную руку. Рагнар не хотел, чтобы его десница валялась где-нибудь за городом на пустыре и чтобы ее грызли бродячие собаки. Рагнар, долгое время насмехавшийся над Торольвом, теперь просил отца Торольва погрести руку по христианскому обычаю, точно так же, как погребают умершего человека. Утерянная рука представлялась Рагнару таким умершим человеком – прежним Рагнаром, каким он уже не сможет быть. Но варяги успокаивали Рагнара, говоря: «Что не удалось правой руке, запросто сделает левая!» И еще так говорили: «Рука – не крыло! Была бы цела голова!»

Дав Рагнару обещание поискать отсеченную руку, Эйрик и Берест под видом русских купцов пробрались в венецианский квартал. Однако они не смогли отыскать не только руки, но и вообще никаких следов побоища – как будто его и не было. Ведь прошло уже несколько дней! И только разум, встревоженный болезнью, мог еще надеяться на то, что рука найдется. Так сказали друг другу Эйрик и игрец и вернулись в обитель. Но отец Торольв, первым встретивший их и узнавший, что они пришли ни с чем, просил их не показываться Рагнару на глаза хотя бы до вечера. А сам он тем временем разыскал в мусоре подходящий кусок дерева и одним ножом вырезал из него руку, точь-в-точь такую, какая была у Рагнара. Потом священник обернул эту руку окровавленной тряпицей – одной из тех, что перевязывали кровоточащую рану, – и все отдал Эйрику.

Рагнар, взволнованный появлением Эйрика, не заметил подлога. И, глядя на отшлифованную деревяшку, он воскликнул:

– Боже! Моя рука! Она так бледна, словно рука мертвеца…

И все, кто при этом был, промолчали и не выдали священника. Варяги выразили сочувствие, повздыхав и опустив глаза. Втайне они были довольны выдумкой отца Торольва – сразу приметили, как успокоился Рагнар и с каким облегчением он откинулся на подушки.

Деревянную руку погребли в одном из монастырей, где до сего времени хоронили всех погибших и умерших варягов. Берсерки Ингольф и Гуго прикатили на место погребения большой камень, одна сторона которого была плоской и представляла собой почти правильный квадрат. В середине этого квадрата располагался выпуклый четырехконечный крест, а все остальное пространство занимала надпись, сделанная руническим письмом:

Дни сменялись один другим, Рагнар заметно окреп и уже без чьей-либо помощи ходил по обители. А когда Гёде однажды заговорил с ним об утерянной руке, то Рагнар оборвал его словами:

– Что проку толковать о вчерашних потерях, если можно обсудить завтрашнюю добычу?

И Гёде увидел, что Рагнар уже не скорбит о своей руке, а, как и прежде, замышляет новые хитрости и о дружине думает больше, чем о самом себе.

В первую же встречу с Сарапионасом Рагнар заверил его, что скейд еще не скоро отправится в Свитьод, и сказал, что кюриос может рассчитывать на помощь дружины, как рассчитывал месяц назад.

Здесь самое время сказать, что варяги завели в Галате собственную лавку и продавали в ней то, что им удавалось перекупить у других торговцев. И было в этой лавке все: от овощей до конской сбруи; и давала лавка прибыль – хоть небольшую, но верную. Товары скупали где только могли. Рагнар посылал своих людей на пристани, на берега Босфора, на рынки у монастырей. Варяги-скупщики ходили по эргастириям, предлагая ремесленникам продать им недорого весь товар. Варяги стояли на дорогах в окрестностях Константинополя и останавливали повозки и караваны, и предлагали свою цену. Если купцы не соглашались, варяги начинали торговаться и были так настойчивы, что дело иногда доходило даже до ссор. А с Эгнатиевой дороги – главной дороги Византии, соединявшей полис с Диррахием, – варяги изгнали всех других перекупщиков, и торговля их быстро пошла втору.

Так игрец, подобно другим людям Рагнара, стал скупщиком.

Однажды он, идя по мосту из Галаты и поглядывая, не подходит ли к причалам новый корабль, увидел, что ему навстречу едет на осле некий старец – обликом рус, а одеждами странствующий монах. И лицо старца показалось игрецу знакомым. Тогда Берест, чтобы завязать разговор, спросил у старца, не продает ли он какой-нибудь товар. На это старец ответил, что он ничего не имеет, кроме осла и непройденного пути до Иерусалима, но осел ему нужен, ибо совсем ослабели старые ноги, а путь до Иерусалима также невозможно продать, как полет ласточки или как облака над куполом св. Софии. Услышав ответ, игрец вспомнил старца. И вспомнил он костер возле Любеча и ботало, и кочедык в руках пилигрима, и внезапный налет Бунчука-Кумая. Потом игрец припомнил и имя старца – Кбогушествич. Старец же не узнал игреца и, заметив у него на груди молоточки Тора, сказал, что редкий варяг сумеет овладеть языком русов лучше, чем юноша, стоящий перед ним. Тогда Берест сказал Кбогушествичу:

– Послушай же мою речь!

И передал ему по памяти часть Мономахова послания к князьям и закончил словами: «К чему приведете, то, братья, и получите!»

Кбогушествич при этом покачал головой, и глаза его потеплели. Старец узнал игреца, и была велика его радость. Из кисета с кресалом он достал опаленный огнем лоскут пергамента и вернул его Бересту.

И сказал:

– Мышка целую зиму была сыта от этого зернышка. Они сели на галатском берегу возле моста, и Берест купил для старика много жареной рыбы. Они проговорили полдня – до самого вечера. Игрец рассказал Кбогушествичу все, что произошло с ним и с Эйриком после того, как Бунчук-Кумай сжег харатейное послание Мономаха. А старик слушал и удивлялся: «Чудно! Как чудно!» Но потом и он рассказал о себе, но не о том, где ходил и что видел, а о том, о чем думал и что познал. В стране болгар Кбогушествича свалил телесный недуг. И старец умер бы при дороге, если бы не монахи из одного монастыря-пустыни. Они подобрали Кбогушествича и заботой и молитвами излечили его, и открыли ему свое учение – истинное, но гонимое. Учение это было учением богомилов. Оно сразу пришлось Кбогушествичу по душе, потому что во многом совпадало с его собственными мыслями, прозрениями и, кроме того, сопровождалось знаками божественного покровительства. Когда, к примеру, Кбогушествич впервые положил книгу богомилов себе, на колени, то почувствовал в ногах такую силу, какой не обладал и сорок лет назад. И целую неделю эта сила не покидала его; и старец, полный ликования, за столь короткий срок сумел обежать все горы, что окружали монастырь богомилов. Разве это не подтверждение истинности!.. А был еще такой знак: когда Кбогушествич понял, что учение богомилов истинное учение, а всё, что не богомильство – то заблуждение или, хуже того, извращение, – тогда нательный крест сам по себе сорвался с его груди. И произошло это потому, что богомилы отвергают почитание креста. И все, кто в тот миг был возле старца, сочли падение креста за знамение и сказали, что явился в общине новый богомил.