Вместе с Россией

Его «грозный» вид скорее похож на растерянность, в глазах посла стоят слезы, но он пытается говорить твердым голосом.

— Господин министр! — заявляет он. — Я уполномочен моим правительством потребовать от России прекращения всех ее мобилизационных мер как на германской, так и на австро-венгерской границе!.. Если российская мобилизация не будет прервана, то вся германская армия мобилизуется!..

Посол подчеркнуто смотрит на часы. На них — половина двенадцатого.

— Срок истекает ровно через двенадцать часов!

Как будто свалив тяжелую ношу, посол преображается. Из напыщенного, играющего в твердость посланника Германской империи он превращается в растерянного и жалкого старика.

— Согласитесь на демобилизацию! Согласитесь на демобилизацию! Согласитесь на демобилизацию!.. — бормочет он дребезжащим от волнения голосом и умоляюще смотрит на Сазонова.

Сазонов, которого перед приходом посла почти одолела нервная дрожь, теперь совершенно успокоился. Он твердо отвечает графу Пурталесу:

— Господин министр! Я могу лишь подтвердить то, что сказал вам сегодня его величество император Николай Второй. Пока останется хоть один шанс на предотвращение войны, пока могут быть продолжены переговоры с Австрией — Россия не будет нападать. Однако нам технически невозможно демобилизовать армию, не расстраивая всю военную организацию. Законность этого соображения не может оспаривать даже ваш генштаб!..

Пурталес делает жест отчаяния.

— Согласитесь на демобилизацию! — как заклятие произносит он.

Сазонов холодно смотрит на посла. Пурталес поворачивается и шаркающей походкой слабого человека уходит.

Вена, июль 1914 года

…Вена еще веселилась. Только на Бургринге, в районе императорского дворца Хофбург, собирались патриотические демонстрации но преимуществу из студентов и господ особого пошиба в котелках, которые явно смахивали на полицейских агентов.

Соколов стал на постой в отеле «Вандль» на Петерсплатц, в самом центре Внутреннего города. Как и предписано правилами, он сдал портье свой паспорт и получил от него расписку, в которой было назначено лично явиться в императорскую и королевскую полицейскую дирекцию, Шпенглергассе, № 564, в течение 24 часов за видом на жительство.

«Вот тебе и первая проверка!» — подумал Алексей. На всякий случай он привел в порядок сафьяновые футляры, в которых лежала дюжина часов. Они должны были подкрепить при негласном обыске версию о швейцарском коммивояжере, который лечился в Карлсбаде, а затем решил немного подработать в империи.

На венских улицах «часовщик» Ланг чрезвычайно осторожно проверял, нет ли за ним слежки, дважды ее обнаруживал и тогда утраивал свою бдительность. Наконец, лишь когда дня два подряд он не замечал за собой наружного наблюдения, рискнул бросить открытку с условным текстом полковнику Гавличеку на его домашний адрес. Алексей вызвал его на встречу в знакомое местечко у вершины Холма Константина в парке Пратер.

Гавличек пришел на встречу очень взволнованный.

— Завтра мы начнем бомбардировку Белграда из тяжелых орудий… — сказал он Соколову вместо приветствия, хотя они давным-давно не виделись.

— Значит, начинается большая война!.. — ответил ему Алексей. — Мне надо с тобой о многом поговорить! Каким временем ты располагаешь?

— Сегодня — четвертью часа… — озабоченно посмотрел на часы Гавличек. — Ведь завтра начинается война, притом с нападения нашей армии на слабых сербов. Это будет прелюдия к общеевропейскому столкновению… Конрад фон Гетцендорф уговорил престарелого императора. Тот наконец дал согласие… Гораздо хуже для Конрада складывается положение в Венгрии: граф Тисса хотя формально и согласился с необходимостью выступить в поход, но не отдал об этом приказа. Из-за этого я сегодня должен выехать в Будапешт и вести переговоры с командованием гонведа о совместных действиях… Ближайшие дни мне придется пробыть в Будапеште.

Видя огорченное лицо Соколова и понимая, что подробный разговор крайне необходим и ему, Гавличек поразмыслил и с надеждой сказал:

— Послушай, Алекс! Может быть, ты сочтешь возможным выехать в Будапешт и мы там без помех переговорим?.. Я имею в виду, что контрразведка мадьяр работает гораздо слабее австрийской, без тесного контакта с германской… Дело еще и в том, что в Венгрии есть мощные силы, которые не хотят вступать в войну с Россией и притормаживают патриотические демонстрации. Впрочем, как ты можешь видеть в Вене — здесь тоже не очень радуются большой схватке. Государственной полиции приходится помогать энтузиазму своим наличным составом, переодетым в штатское.

— Хорошо, Петр! — согласился после недолгого раздумья Соколов. — Завтра утром я тоже выезжаю в Будапешт. В какой гостинице ты остановишься?

— Скорее всего в «Отель д’Юроп», напротив висячего моста через Дунай…

— Тогда я поищу себе номер на другой стороне — в Офене… — предложил Соколов, назвав старинный мадьярский город Буду немецким именем, употребляемым на австрийских военных картах.

…Уютный колесный пароход на линии Вена — Будапешт, своего рода плавучий отель, доставил Соколову истинное удовольствие. Как всегда в такие минуты, когда непосредственная опасность не нависала над ним, он возвращался мыслями в Петербург, на Знаменскую, к Насте.

«Вот, милая, я и поехал в свадебное путешествие!.. Только, увы, без тебя, мое сокровище!» — думал он, словно писал бесконечное письмо. В нем он рисовал Насте все, что могло бы заинтересовать жену. «Жена» — это слово еще не стало для него привычным. Алексей особенно тосковал, когда вспоминал три дня и две ночи своего счастья, унесенного войной.

Берлин, 1 августа 1914 года

Уже несколько дней бушует многотысячная человеческая масса у ворот российского императорского посольства на Унтер-ден-Линден. Бурши ревут патриотические песни, толпа то и дело подхватывает гимн «Дойчланд, Дойчланд юбер аллес!» («Германия, Германия превыше всего!»), ругает Россию и русских, требует войны.

Главная улица столицы Германской империи похожа на реку, вышедшую из берегов. На всем ее пространстве — от берлинского Шлосса, фасад которого украшен двумя скульптурами вздыбленных коней и их укротителей работы русского мастера Клодта, до Бранденбургских ворот — кипят и переливаются толпы людей. Они остановили все движение по улице, и шупо [26] — грозные, неумолимые шупо — получили строгий приказ не препятствовать бурному волеизъявлению подданных его величества императора Вильгельма Гогенцоллерна.

Финансовый рынок тоже реагирует весьма патриотично: за 100 русских рублей золотом, в двадцатирублевых империалах, дают теперь только 185 марок. А ведь позавчера давали 220. Биржа мстит по-своему.

Молчали только рабочие предместья — Веддинг, Копеник, Трептов…

Канцлер Бетман-Гольвег хотел во что бы то ни стало заставить их принять участие в общем шовинистическом хоре. Для этого требовалось изобразить перед социал-демократами справедливый характер войны и начать ее под лозунгом борьбы с… царизмом!

Утром 1 августа, когда текст ноты с объявлением войны России следовало уже давно передать в посольство в Петербурге, кайзер обнаружил, что документ еще не готов. Он послал своего адъютанта к фон Бетману с требованием ускорить выработку ноты.

Адъютант граф Хилиус примчался к дворцу рейхсканцлера в ту самую минуту, когда туда на своем авто прибыл с визитом один из крупнейших воротил Германской империи, директор Гамбургско-Американской компании Альберт Баллин. Хилиус знал давнишние симпатии Баллина к Англии, вытекающие из специфики его деловых интересов, и о большой дружбе финансиста с английским банкиром, поверенным английских Ротшильдов, личным другом покойного короля Эдуарда VII и нынешнего первого лорда адмиралтейства Черчилля — Эрнстом Касселем.

«Старая лиса не случайно пожаловала сюда в такой горячий денек!» — подумал граф и решил на всякий случай обратить внимание своего повелителя на связи канцлера. Однако это не помешало ему раскланяться с пароходчиком, наградив его самой сладчайшей улыбкой.